Поделиться
Те, кто ходил в ранний, еще не славный и богатый, а только-только выбирающийся из разрухи театр имени Ленинского комсомола середины 70-х, на этой неделе наверняка вспомнят сорокалетнего Захарова и Караченцова, которому только-только исполнилось 30 лет. В 1974 году он сыграл в замечательном спектакле "Тиль", и лишний билетик на него начинали спрашивать аж от метро "Пушкинская". Потом была слава, толпы поклонниц у служебного входа театра, потом Захаров войдет в роль ироничного, успешного мудреца, но в 1974-м все висело на волоске. После "Доходного места" в Театре сатиры у Захарова появилась репутация вольнодумца. С той премьеры прошло 7 лет, "Автоград XXI", его дебютный спектакль в Театре имени Ленинского комсомола, был вполне комсомольским. Но в "Тиле" содержалась такая взрывоопасная концентрация молодости, энергии, иронии, драйва, смелости и непочтительности к эстетике театрального соцреализма, что за это вполне могли оторвать голову. Ощущение шока 45-летней давности у первых зрителей этого спектакля живо до сих пор. Тогда (это еще один юбилей) и родился тот Караченцов, которого мы полюбили на всю его жизнь и на наши жизни. Тогда родился и нынешний "Ленком".
Караченцов долго ждал свой звездный час. В 1967-м, после Школы-студии МХАТ, его распределили в театр Ленинского комсомола, и он 6 лет играл в старых спектаклях. После "Тиля" пришла известность, после "Юноны и Авось" огромная слава. Но, оглядываясь назад, на роли, сыгранные им в театре, поневоле думаешь, что это так и осталось лучшим. Две театральные роли и роль в кинофильме "Старший сын" (1975), где он играл с Леоновым и Боярским, - остальное временами было замечательно, и все же ничего подобного он больше не создал.
В "Тиле" вместе с Караченцовым на сцену вышел типичный молодой человек семидесятых, и дело вовсе не в длинной, чуть ли не до плеч, прическе. В нем была непередаваемая смесь скепсиса и иронии, готовности противостоять косности и тупости жизни, силы и вместе с тем доброжелательности - Караченцов оказался идеальным исполнителем ролей Вампилова, и о том, что он сыграл в его произведении всего один раз, можно только пожалеть. Это было глухое время, общественная и человеческая энергия накапливалась, чтобы, как отпущенная пружина, ударить в конце восьмидесятых и в девяностые. Театр имени Ленинского комсомола был одним из немногих мест, где скрытая энергия эпохи проявляла себя в полной мере.
Это время довольно быстро прошло. Уже в "Юноне и Авось", в одной из своих лучших ролей, Караченцов трансформировал свою актерскую природу, играя мачо, победителя, покорителя женских сердец. А в девяностые он, скорее, шел за временем - знаменитый и бесконечно профессионально вооруженный артист мог сыграть все что угодно.
Вспоминая о нем, вспомним и пору, на которую пришелся ранний расцвет его таланта. Хмурым вечером 1974-го, когда автор шел на спектакль "Тиль", до того времени, когда на авансцену жизни выйдут другие, но такие же свободные, как и герой Караченцова, молодые люди, оставалось еще много времени. Но потрясение от встречи с невиданной в 1974-м сценической свободой, ни на что не похожим текстом Горина, острыми зонгами и героем Караченцова, казалось, перенесенным в условную театральную Фландрию времен костров инквизиции прямо с улицы Горького, - завораживало. Так, как лет через 15 станет завораживать новая, неизвестная и непонятная, притягательная и опасная жизнь, открывшаяся перед нами на закате советской власти.
О Николае Караченцове вспоминает его друг знаменитый фотограф Валерий Плотников:
- В одном из моих альбомов, на развороте, соседствуют Костя Райкин и Коля Караченцов, и это не случайно. В то замечательное, молодое время и тот и другой оставляли похожее ощущение: "Если нужно, я пойду по потолку!". И Костя удивительной энергетикой обладал, и Коля. У них обоих были удивительные музыкальность, взнервленность. К тому же они были и внешне похожи. Иногда их путали, и это было забавно. Косте говорили: "Ой, мы в таком восторге от вашего Тиля!" А Костя и так недоволен был тем, что он долго считался сыном своего отца. Он отвечал сквозь зубы: "Это не я. Это Караченцов!"
Та же ситуация была и у Коли. "Ой, ваш отец! Он такой гениальный актер! Передавайте ему привет!". Коля реагировал спокойнее: "Спасибо, но это Райкин". Когда они повзрослели и заматерели, их уже никто не путал.
В театре Ленинского комсомола уже тогда было легкое деление на драматических актеров и на поющих, пластичных. Коля был из поющего разряда, как предполагалось, поверхностного, и в театре он был несколько особняком. Но он сыграл в "Тиле", "Звезде и смерти Хоакина Мурьеты", а потом "Юнона и Авось" сделала его лидером. Затем к нему подтянулись и остальные - у каждого был свой спектакль и свои обожатели.
Незадолго до трагедии по просьбе Коли я успел снять всю их семью: его, Люду Поргину, их сына Андрея с женой, внука. Не могу сказать, что я что-то предчувствовал, но я видел, как он работает, на какое количество частей рвется. Во время этой съемки он должен был успеть на поезд в Петербург, на "Красную стрелу" в час пик. Я говорил, что нам надо торопиться, но он не спеша собирался, одевался, приводил себя в порядок. Съемку мы закончили минут за 8 до отправления поезда - представьте себе расстояние от ефремовского МХАТа, рядом с которым он жил, до Николаевского вокзала! Он меня успокаивал: "Нормально. Успею". И он успел, а каким образом это произошло, не понимаю до сих пор.