Когда Андрею было пятнадцать лет, он написал: "Вьюга заносит снегом, // Пылью заносит следы. // Шоферы ведут в неге // Теплые грузовики..."
Пушкинская нега и теплые грузовики. Как долго надо было мальчишке шататься по зимнему городу и как сильно надо продрогнуть, чтобы написать эти четыре строчки! Что он искал тогда?
Снегопад рушился на него, еще не придавливая тяжестью, а рисуя ему крылья на спине.
И он жадно вглядывался в уличную толпу, в лица спешащих прохожих, еще не веря в то, что эта странная жизнь взрослых людей будет и его жизнью.
И он будет куда-то спешить и повсюду опаздывать.
Вот еще из написанного Андреем в ту зиму 1973 года: "Хорошо ехать в трамвае зимой, // Так как солнце вызолотило // Мёрзлое стекло // И повсюду шныряют блики // Чистого дня..."
Детство в Таллине 1960-х, юность в Свердловске 1970-х. Два путеводных города сплетаются в его стихах, еще не зная, что вскоре окажутся в разных странах.
Свердловск, где на филфаке учился Андрей, на закате советских лет вобрал в себя всю нервность и зыбкость того времени.
В рабочем городе все располагало к задумчивости, к тому, чтобы вслушиваться и всматриваться в жизнь, в ее трагедию.
Тектонический разлом бытия проходил где-то рядом, и Свердловск 1970-1980-х дал целое созвездие неуживчивых поэтов со сложной поэтикой и невеселой философией. При всей их разности колючий свердловский стих узнаваем, как свердловская слойка.
И по одной строфе можно понять: написано это в Свердловске или уже в Екатеринбурге. Переименованный город придал поэтической речи другую тональность.
Андрей защитил диплом о поэзии Давида Самойлова.
А вот что мастер сказал о молодом поэте: "Он не только человек знающий, но и мыслящий. А, как говорил Блок, поэзия начинается с мысли. У Танцырева хороший глаз и хороший слух. В нем есть все черты, которые необходимы для поэтической работы. Остается их сплавить в неповторимое единство" (из предисловия к первой журнальной публикации Андрея Танцырева, "Таллин", 1981, N 4).
После окончания университета в 1979 году Андрей работал на Свердловском телевидении.
Это была не только рутина, но и овладение целым спектром профессий: от радиожурналистики до режиссуры.
В новой, послеперестроечной жизни это ему здорово пригодилось.
Уехав в 1987 году в Таллин, он увлекся документальным кино, а на эстонском радио в течение 15 лет вел передачу о русской культуре. До развала СССР успел объехать нашу большую и пеструю страну и по очереди влюбиться в каждую из республик.
"Я полюбил огромное пространство страны и мысли. По нему скучаю..."
У Андрея есть прекрасные стихи об Украине, Армении, Грузии, Казахстане, не говоря уже об Эстонии, где он живет сейчас.
Бабушка еще не приехала из города, дед возился на дальнем огороде. Я лежал с перебинтованной ступней. Читать было нечего...
И тут пришли первые стихи, под ливень и ноющую тревогу. Когда я их записал огрызком карандаша на грубой плоти ватмана, поразился их убожеству и тому, что вдохновение, и смутная печаль, и возвышенное чувство породили такой мизер...
Было мне в ту пору десять лет. Когда приехала бабушка, она меня осмотрела с профессиональным самообладанием. Я показал ей "стихи". Она меня похвалила.
Бабушка, будучи детским врачом на пенсии, всегда держала сторону выздоравливающих и одобряла всё, что их исцеляло.
Воды небесные
Шел дождь насмешливо-
ежиный.
Вода в великие кувшины
едва сквозила. Встал ребенок
под ненарочный водосток
и в черно-розовом ведерке
сок вспенился прозрачно-
горький,
как мед приюта, цвет дорог.
1977
* * *
Как много стихов о врагах,
как мало стихов об отчизне,
троллейбусах, птицах
и жизни,
о женщинах и о цветах.
Как кормится разум
разладом
и темной душе невдомек,
что рядышком с Дантовым
адом
дурашливый блеет раёк.
Забыты и роды, и броды,
и вёрсты опять не видны.
Расколоты тяжкие своды
великодержавной страны.
Но в светлом теченье небес
купается слабое око.
И хочется жить так высоко,
что падают слезы в замес.
30 января 1993
* * *
В прекрасный день
я вспомнил снег,
что в детстве падал
так медлительно
и нежно таял, удивительно,
что я не помню этих нег.
Простые простыни гремят
на бельевых веревках белых.
Пух невесомый на ветвях,
под снегом в сараюшке велик.
Она румяна и красива
и пахнет снегом и духами.
Во рту мороженая слива.
Метель змеится
вслед за нами.
А в доме печь
и электричество
и сладко пахнет пирогами.
Ты разве мама?
Ты - величество,
прошедшее домой дворами.
Твое лицо красивей утра,
Твоя печаль нежнее вечера,
и пахнет тонко твоей пудрой
ароматическая свечечка.
Уже поставили Сличенко,
он праздник укрепит
цыганщиной.
На черно-белом -
полька-енька,
ее мотив звучит привязчиво.
Еще там были космонавты,
в семейном нашем
телевизоре.
В экране отражался автор
лицом недетским,
но без вызова.
1 декабря 2010
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru