Юрию Трифонову исполнилось бы 95

Лет десять назад в нашем подъезде - том же, между прочим, где когда-то жил Шукшин, - на первом этаже у лифта появился столик. Потом на столике кто-то выложил стопками книжки. Стали нести и складывать сюда ненужное. Книги, главным образом. Все, кто хотел, со всех восьми этажей. Столик не пустовал - но никогда нельзя было увидеть ни тех, кто складывает порции своих родительских библиотек, ни тех, кто книги разбирал. Дом старый, все друг друга знали, неловко, может.

Но вот сегодня я хочу признаться. Однажды я вхожу в подъезд - на столике красуется, как новенький, четырехтомник. Цвета неопределенного, землистого, солидного. Присматриваюсь: Юрий Трифонов. Одна из книг распахнута - кто-то взглянул и бросил - на рассказе "Кошки или зайцы?".

Сгребаю все четыре тома.

В ту же секунду громко хлопнуло.

Входная дверь, гремучая пружина.

Соседка - кажется, с седьмого этажа.

Извиняясь, объясняю: да вот, мол, Трифонов уже не нужен. Жаль, мол, пропадет зазря. Соседка сверлит глазом. Не меня, а книги. Видимо, неглупая. И лифт застрял. Я начинаю нервно озираться. Нет, я ж не за себя, за книги беспокоюсь.

Помню, в восемьдесят седьмом году, когда был издан этот четырехтомник, за него могли - да что угодно. Зато теперь - другое дело. Все опрокинулось давно. Гораздо лучше стало. Другие моды. И без книг просторнее в квартирах. К тому же, говорят, что от бумаги - аллергия веером. Теперь компактный век, компактные моз… ну, то есть, интернет, и все у всех в кармане.

Я не брюзжал - я зубы заговаривал. На всякий случай прижимаясь посильнее к трифоновским четырем томам, которые свалились с неба. Ну, со столика в подъезде.

Впился в Трифонова и бочком, бочком - не буду ждать, пожалуй, - наверх по лестнице. Соседка выжгла на спине какой-то вензель. Но не у Трифонова (слабо ей) - у меня.

Да, Трифонов стоит теперь на полке - я этому рад.

* * *

В тот день, добравшись до дома, первым делом я открыл четвертый том - тех самых "Кошек или зайцев?".

Это первый из семи рассказов сборника "Опрокинутый дом" - по следам семи путешествий писателя.

У Трифонова есть романы подлинней и поизвестней. А здесь все просто. Прочитаешь - и просто не выходит из головы.

В этих его рассказиках границы акварельны - между жизнью и смертью.

От игроков на верандочке в деревне Репихово до Лолы с Бобчиком в лас-вегасском зале, похожем на вокзал, - здесь пробегает нить. "Очень простая: она состоит из любви, смерти, надежд, разочарований, отчаяния и счастья, краткого, как порыв ветра".

А старый-старый Марк Шагал рассматривает репродукцию своей картины на открытке - как будто не узнал. И вдруг бормочет "едва слышно, не нам, а себе: - Каким надо быть несчастным, чтобы это написать..."

И Трифонову кажется: художник "выбормотал самую суть". Искусства, жизни, покосившегося времени.

"На обратном пути мы ехали побережьем, и море лежало в сумерках громадной сине-голубой простыней, под которой можно было спрятать всех, всех, всех".

* * *

Да, так вот - "Кошки или зайцы?".

Рассказ - про то, как Трифонов приехал в городок под Римом, в котором он был счастлив 18 лет назад.

Тогда ему было тридцать пять, он носился, играл в теннис, страстно курил, мог работать ночами, экономил копейки, жил в бывшем публичном доме, без лифта на пятый этаж. Вокруг были друзья! Все было вкусно! Пьянящий ветер в голове, красиво. Легко - от радости, надежд и предвкушений. Он даже написал тогда рассказ "Воспоминание о Дженцано".

Теперь ему пятьдесят три, он не бегает, не играет в теннис, не курит и не может работать ночами. И вокруг совсем уж не друзья, а малознакомые люди, которые делают свои дела, и он их понимает.

А главное тут вот в чем. Восемнадцать лет назад в траттории Пистаментуччиа его кормили удивительными жареными зайцами - и это было объедение.

Теперь же выясняется, что прежнего хозяина траттории, господина Пистаментуччиа, привлекли к суду: оказалось, "вместо жареных зайцев он давал гостям жареных кошек".

"Я едва не крикнул: "Они были вкусные! Я помню!"

Значит, все было неправда?

Не было ни теплых сумерек, ни моря цветов, не песен враскачку с соседями, ни чудесного кьянти, ни охотничьего запаха зайчатины. Ни тех, кого считал друзьями.

Ничего?

Сплошные жареные кошки?

Сначала Трифонов подумал: надо дописать тот старый свой рассказ. Молчал, подавленный. А потом - передумал.

"Нельзя править то, что не подлежит правке, что недоступно прикосновению, то, что течет сквозь нас".

"Разумеется, мало радости узнать, что когда-то тебя изумлявшее и делавшее счастливым оказалось фальшивкой и ерундой".

"Боже мой, но ведь ощущение счастья было! И навсегда остались пение, шум в голове, петарды, Руссо".

Да, он не почувствовал на вкус жареных кошек - "не прозрел истину". Не углядел "несчастных кошек", которые всегда повсюду. А "писатель не имеет права делать вид, что их нет, он обязан их обнаруживать, как бы глубоко и хитро они ни скрывались".

Все так.

Но как быть со счастьем - если оно уже было? Куда теперь его девать - или деваться от него?

И что важнее: теперешнее его знание того, что зайчатина была ложной - или тогдашнее ощущение полноценности жизни и счастья?

Вопрос серьезнее, чем может показаться. И Трифонов тут - не только про себя. Про нас. Про жизнь, которая одна. Про счастье в головах, которое легко перечеркнуть. И потерять себя - если зациклиться, поставить целью и свести весь смысл существования - к священным битвам с разными "пистаментуччиа".

В жизни есть вещи интересней и важней. Другой - не будет.

"Я спросил у Джанни: что стало с синьором Пистаментуччиа?

- Его оправдали, - сказал Джанни. - Но он не захотел жить в Дженцано и продал тратторию. Теперь она называется "Настоящие зайцы".

Кто может знать наверняка, что там под новой вывеской? Что взять с одной траттории, когда история вообще - круговорот сплошных "пистаментучий".

Устаревающие неправды и мистификации сменяются продвинутыми. Вот, скажем, в следующий раз на вывеске могло бы появиться что-то вроде: "Зайцы экологически чистые" - если, конечно, это не обидело бы кошек.

А Трифонов тогда сказал одно - но мудрое. Все-таки, "жизнь - постепенная пропажа ошеломительного".

* * *

Что же касается того подъезда - столик там исчез. И книги тоже - не могу сказать, куда теперь их носят. Однажды лифт открылся - вышла вдова писателя Шукшина и отшатнулась в ужасе - наверное, я неуклюж и страшен - и пробежала. Честно сказать, она и прежде не здоровалась. А впрочем, дело давнее, и мы там больше не живем. И четырехтомник Трифонова переехал с нами. По-прежнему наводит на различные раздумья.