Писатель Михаил Кураев: Осажденный Ленинград был величав и прекрасен
Мой дядя Юра, Юрий Алексеевич Крылов, командовал батарей тяжелых 152-мм орудий. Позиция его батареи была прямо на территории Ижорского завода. Наблюдательный пункт на одной из остывших труб вспомогательного цеха. Когда появлялась редкая возможность, он приезжал в город домой в Фонарный переулок. Случилось ему быть в городе и в январе 1942 года. "Если бы ты знал, каким красивым был в это время город! Я его никогда таким не видел. Он был сказочно красив..." Сказанному можно поверить. У Юрия Алексеевича был отменный слух и художественный вкус, после войны он даже возглавлял мозаичную мастерскую Академии художеств в Ленинграде. Город с вымершими и засыпанными снегом улицами, с оборванными и покрытыми инеем проводами уличного освещения, трамваи и троллейбусы в ледяном оцепенении... Черные глазницы убитых домов...
А город величав и прекрасен! Так и должно быть.
Ужасное и прекрасное. Могут ли они стоять в одном ряду?
Вот запись из дневника медсестры, бойца местной самообороны, спасавшей тех, кого еще можно было спасти в очагах поражения после артобстрелов и бомбежек. Лето 1942 года. Она идет к сестре. Артобстрел застает ее на Cтрелке Васильевского острова: "За Зимним дворцом поднимались столбы дыма и пыли. Так здорово стреляли, что дух захватывало". Медсестра? Да уж не сам ли бомбардир Петр Алексеев восхищается своими иноземными учителями?
Ленинградцы отравлены чувством прекрасного, оно в крови. Сентябрь 1942 года. Теплый ясный день. Наш истребитель сбил немца над городом. Летчик выбросился с парашютом. Приземлился у пивного ларька на Стародеревенской улице. Милиционер помог ему встать и отряхнул пыль. (Представьте себе берлинского полисмена, отряхивающего пыль с нашего летчика!) Присутствовавшая при этом женщина записала в дневник: "Летчик еще совсем молодой, лет 25, с орденом Железного креста и внешностью очень красивый". Враг, убийца, фашист, отмеченный наградой палач... Красивый! Художественное качество реальности воспринимается на подсознательном уровне.
Такой город. Такие горожане.
Город парадоксален. Его биография эксцентрична. По правилам сначала возникал город, огражденное от внешнего мира пространство, потом в нем возникала цитадель, кремль, крепость. Здесь все наоборот. Сначала на окраине державы воздвигли крепость, потом к ней пристроили город. Столицы не устраивают на краю государства, на расстоянии пушечного выстрела от границы. И снова вопреки правилу через девять лет после закладки крепости выросший рядом с ней город был объявлен столицей империи. Основанный в рабовладельческой стране, символ непреклонного самодержавного всевластия, этот город будет рваться к свободе и в конце концов станет могильщиком самодержавия. Такая вот историческая эксцентрика.
Порожденный европейской культурой, о чем не любят вспоминать, фашизм объявил себя смертельным врагом порожденной европейской же культурой коммунистической идеи и врагом первому опыту ее исторического воплощения - Советскому Союзу. Немцы, испанцы, итальянцы, даже румыны пришли под окопы Ленинграда, чтобы уничтожить, стереть с лица земли самый европейский город в России. Круг замкнулся. Змея пожирает свой хвост.
А дальше - невероятное, небывалое в истории войн, как подсчитали педанты, 872 дня город-фронт выдерживал осаду, устоял. "Какой ценой?" "Надо ли защищать эти камни?" "Вот Париж сдали, и ничего..." Сострадательные разумники не читали гитлеровских директив (а нынче уже могли бы!) относительно уготованной Ленинграду и ленинградцам участи. Немцы не предполагали сносить с лица земли Париж... Покоренная за два месяца Франция благополучно работала на воюющую Германию, не зная ни Бабьего Яра, ни Хатыни, ни Майданека... Неужели нужно какое-то особое зрение, чтобы видеть, что война на Западе и война на Востоке - совершенно разные войны! Александр Вертинский рассказывал Ольге Федоровне Берггольц, как терпел в бельгийской эмиграции во время войны, когда вместо яиц по карточкам выдавали - о ужас! - яичный порошок. Что ответила на это Ольга Федоровна, в печатном издании привести нельзя.
А защищали мы не камни, а, если угодно, ту самую Европу, что в лукавой слепоте дала взрасти и обрести чудовищную силу германскому фашизму, итальянским, испанским и прочим фашизоидам.
Что же противопоставил этой силе Ленинград? Взращенных им ленинградцев.
"Феномен ленинградца" достоин изучения, это особенная ветвь, по законам естества отмирающая на усыхающем древе русской интеллигенции.
И здесь - снова парадокс. Рожденные и обученные в лоне победившего материализма мы твердо знали, что действительность первична, а искусство вторично. И аргументация здесь была вполне убедительной. Но вот - блокада Ленинграда, читайте хронику день за днем, и вы увидите, как искусство, если не "творило действительность", то сообщало ей качество, какое редкоземельные металлы - вольфрам, ванадий, иридий, молибден сообщают железу стойкость брони. Искусство именно в этом качестве становилось реальной материальной силой. Сегодня потребителям продукции индустрии антидепрессантов и всевозможных стимуляторов жизненной активности трудно представить, как негромкий доверительный, слегка грассирующий голос Ольги Берггольц, без пропагандистского пафоса читавшей свои стихи и прозу, мог мобилизовать жизненные силы не меньше, а может быть, и больше, чем дрожжевой суп.
"Я не геройствовала, я жила..." - скажет Берггольц.
Берегу маленькую в ладонь величиной книжку в голубоватой обложке. На обложке коричневые пятна от ожогов коптилки, страницы заскорузлые, словно побывали в соленой воде... Ольга Берггольц, "Ленинградский дневник", издано в Ленинграде в 1942 году. Мама носила эту книжку в своей сумочке рядом с карточками, документами и деньгами, это было ее удостоверение блокадницы. Впрочем, едва ли она об этом думала, просто носила, и все. Мама никогда ни до войны, ни после не видела Ольгу Федоровну, но жили и выжили они вместе.
А город не позволял своим непреклонным обитателям забыть о том, что мир прекрасен! Напоминал доступными ему средствами. В годы блокады весной город гремел соловьиными трелями! Соловьи строят гнезда в кустах довольно низко над землей. И в городе у них главный враг - кошка... Кошек не осталось, и не только по зеленым берегам Кронверки и Карповки, Смоленки и Охты, не только в Летнем саду и Юсуповском, даже на Невском в сквере у Александринского театра гремели соловьи! Пусть кто-то скажет, что это случайность, но одно из лучших лирических стихотворений военной поры "Соловьи" написано фронтовиком-поэтом Михаилом Дудиным в Ленинграде. Вот и за душу берущая песня Соловьева-Седого на слова Фатьянова "Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат..." родилась тоже в Ленинграде. И город был их вдохновителем и соавтором.
Поэты, журналисты, художники, музыканты в осажденном городе создали человеческую общность, сообщили, пробудили в людях самых разных профессий и судеб самосознание воинов, стойкость, превосходящую человеческие силы. Принято думать, что всякая общность в разной степени нивелирует личность. И только, наверное, искусство, подлинное искусство, соединяя людей, помогает человеку узнать самого себя в другом, раскрыть в себе силы, о которых он даже не догадывался.
Я больше не могу смотреть фильмы о блокаде... Почему? Да потому, что жанр трагедии, почитавшийся издревле высшим жанром в искусстве, нам нынче не по зубам.
Проработав немало лет в кино, я готов отдать должное коллегам, берущимся поведать сегодняшней публике о блокаде, впрочем, им приходится считаться с нынешними вкусами, не забывать поразвлечь занятным сюжетом, эффектными взрывами и разговорами хорошо пообедавших (и слава богу!) артистов о голоде.
И все-таки трагическая муза нашла себе прибежище! Музыка! Именно ей, не обремененной необходимостью строить декорации и отыскивать автомобиль, похожий на "эмку", подвластен дух! Именно музыка, приняв светоч из рук блокадной поэзии, может рассказать то, что не по силам даже слову.
Выступая по радио, Дмитрий Шостакович в сентябре 1941 года рассказал о работе над "Ленинградской", как она будет позже поименована, симфонией. Это было, быть может, первое свидетельство очевидца. И сегодня, слушая поступь первой части, мы становимся жителями сорок первого года. Великий художник обратил наши души к трагической героике войны и блокады.
А через семьдесят восемь лет, в ноябре 2019 года, в Санкт-Петербургской академической капелле Большой симфонический оркестр Владимира Федосеева, смешанный хор, хор мальчиков, солисты и чтецы исполнили ораторию-роман Антона Лубченко "Ленинградский дневник" на стихи Ольги Берггольц.
Лубченко? Кто такой Лубченко? - спрашивают, когда я произношу это имя. И прежде чем назвать его восемь симфоний, оперы, вокально-драматические сочинения и музыку к кинофильмам, я говорю о его возрасте - 33 года! Мне близок этот музыкант, продолжающий ттрадицию Мусоргского и Прокофьева. Как удалось молодому человеку угадать душу Ольги Берггольц, прошедшую тягчайшие испытания?
Только музыке доступно рассказать о том исступленном напряжении, в котором ленинградцы выживали, жили, сдерживали врага на пороге своего дома все 872 дня. Оратория Антона Лубченко "Брестская крепость" была исполнена прямо в Брестской крепости 22 июня в 75-ю годовщину начала войны. "Ленинградский дневник" в канун 75-й годовщины Победы.
Музыка Лубченко обладает удивительной магией, она мелодична, красива, а там, где звучит тема человеческого страдания, она поднимается до подлинно трагических высот...
Вот так, возвращаясь в художественное пространство блокады, можно противостоять злокачественному забвению, потугам в принижении высокого достоинства жизни, прожитой теми, кто подарил нам возможность жить сегодня.