На экраны вышел фильм Ивана И. Твердовского "Конференция"

Драма Ивана И. Твердовского "Конференция" - акт во всех отношениях отважный. Здесь нужна была отвага подступиться к теме, которая по-прежнему воспалена в обществе, несмотря на все попытки как можно плотнее закутать незаживающую рану бинтами. И нужна отвага довериться зрителям - их способности и желанию войти в ритм и стиль картины, выламывающейся из всех стандартов "обычного" кино.

Акция талантливого режиссера тем более ценна, что в момент трагедии ему было только тринадцать лет, он даже не видел этот великолепный "Норд-Ост", выбранный террористами именно потому, что спектакль вселял гордость за свою страну. Его потрясла сама эта катастрофа в театре на Дубровке, стоившая человеческих жертв и нанесшая травму огромному числу выживших. Но еще больше поразило беспамятство страны, не имеющей мужества смотреть беде в лицо, утратившей способность сплачиваться в тяжелые минуты и учиться на бедах прошлого. Он был прав: среди продюсеров мало нашлось желающих рискнуть вместе с ним и сделать, наконец, фильм, который должен был появиться уже давно. Фильм если не о причинах катастрофы - это, вероятно, дело еще неблизкого будущего, - то о рубце, который она оставила в душах и судьбах.

Это медленный фильм. Частично он проходит в реальном времени и тем сродни методике Театра.doc. С самого начала нам предлагают отключиться от вечной суеты, остановиться и оглянуться в самом буквальном смысле слова. Первый кадр с пылесосящей зрительный зал уборщицей длится несколько минут - то есть вечность, если судить по канонам "нормального" кино. Выбор героини тоже нетипичен: женщина, которая в момент захвата сумела спастись и только потом осознала, что бросила в зале детей и мужа, ушла в монастырь замаливать свой грех (в этой роли неузнаваема Наталья Павленкова, постоянная актриса картин Твердовского). То есть выбран крайний случай, когда человек фактически свел счеты со всей прошлой жизнью и живет только этой травмой, только воспаленной памятью.

Съемки фильма шли в том самом зале. Режиссера поразило, что жизнь там мчится, не оглядываясь, все дальше в беспамятство - на сцене, где когда-то прогремели первые выстрелы, теперь гремят беззаботные шоу, а опрошенные им зрители в большинстве уже не знают о том, что здесь произошло 17 лет назад. Фильм попытается вернуть память и этому залу, и своим зрителям. Это случится примерно на второй трети действия: до того оно подробно вводило нас в странный, глубоко и навсегда раненный быт изуродованного травмами семейства кроткой монашки, живущей теперь иными мыслями и в ином ритме. Ей, которая помнит и этим живет, теперь трудно общаться с теми, кто помнить не хочет, кто пытается жить дальше, хромая, так, словно ничего никогда не случалось, - они существуют в разных временных и нравственных измерениях. Поэтому героиня в своем упорстве не находит понимания ни у раздраженной до нервных срывов дочери, живущей под мучительные стоны выжившего в катастрофе отца-инвалида, ни у людей, точно так же пострадавших от теракта: на вечер памяти, который она хочет организовать, пришло очень мало желающих ворошить эту память. Кто из них более прав - судить зрителям фильма, но полюса обозначены наглядней некуда.

Но вот ей удается сломить сопротивление дирекции зала и устроить вечер памяти, осторожно названный "конференцией". И здесь как бы документальная манера режиссуры меняет тон. Зазвучавшие в фильме ноты сюрреализма не выглядят инородными: в сущности, вся показанная до сих пор жизнь смертельно раненного семейства кажется сюром - жестоким, потому что правдивым. И возникает картина зала с его плешивыми креслами, где люди когда-то смеялись и радовались, а теперь уныло безлюдного. Там и сям одиноко разбросаны человеческие фигуры, пустые места заполнены надувными манекенами, обозначающими тех, кто отсутствует: кто нападал, кто угрожал, кто находился между жизнью и смертью, но сегодня просто не пришел - или не захотел вспоминать, или погиб.

И вот в этом нереально реальном окружении звучат документальные строчки воспоминаний выживших заложников - их играют не засвеченные в кино очень хорошие артисты, сохраняющие тон кинодокумента. В этот ряд идеально вписываются два участника того рокового спектакля - тогда юные артисты детской труппы мюзикла, теперь известные артисты московских театров и кино Филипп Авдеев и Роман Шмаков. Они делятся своими личными впечатлениями о трагедии, одновременно удостоверяя достоверность происходящего и став как бы камертоном для остальных участников уникальной съемки уникального фильма. Этот процесс прилюдных воспоминаний выглядит неким священнодействием, попыткой освободиться от какого-то тягостного наваждения, дурного сна, заменившего для этих людей реальную жизнь, которая никогда уже не будет прежней. Как для всего мира новая эра началась 11 сентября 2001 года, так для России жизнь поделилась на времена до Дубровки и времена после нее. Только это еще предстоит осознать.

Сцена в зале отдает сюрреализмом: страшноватая метафора одиночества живых среди еще при жизни мертвых. Фото: Кинокомпания "Вега фильм"

Картина Твердовского - из тех редких сейчас произведений, что требуют от зрителя, читателя, слушателя труда и воли приобщиться к тому, что волнует создателей. Автор фильма не сделал ни одного шага навстречу душевной лености и привычкам кинопублики, развращенной компьютерными зрелищами, он даже не счел нужным каким-то образом восстановить события тех роковых дней, начавших счет 23 октября 2002 года - теперь уже ровно 18 лет тому назад. Целиком сосредоточился на нашей способности знать, помнить и делать выводы.

Найдет ли он единомышленников в кинозалах - покажут ближайшие дни проката.