Юрий Лепский: Великую поэзию лучше понимаешь в Тригорском, осенью

А было так. Я вышел в Тригорский парк и, не торопясь, отправился по тропинке к городищу Воронич. День выдался пасмурным с редкими просветлениями. Холодный несильный ветер срывал листья, кружил их над моей головой и аккуратно укладывал под ноги. Счастье, что мне нет никакой необходимости описывать вам красоту, которую я созерцал по пути: смотрите на фотографии - вот она. Но было в том путешествии такое, чего нельзя снять фотокамерой. Я шел в полной тишине, если не считать звука моей шаркающей походки. Вокруг была настоящая золотая осень, молчаливое предснежье. И тут где-то далеко в небе раздался звук, не похожий ни на что. Я остановился, повернул голову и стал всматриваться в свинцовое небо над Тригорским. Это был крик. Крик о помощи. Пронзительный, отчаянный, смертельный. Там далеко в небе, над самым горизонтом, улетал из этих мест клин журавлей. Я замер, слушая и вспоминая. У Иосифа Бродского в "Осеннем крике ястреба" прекрасная птица, поднявшаяся над облаками, не может вернуться обратно, воздушный поток возносит ее все выше и выше к холодной смертельной высоте. Эта высота - для единиц, но цена ей - небытие. И птица, поняв это, кричит: "Крик, страшней, кошмарнее ре-диеза,/алмаза, режущего стекло…". У Северянина в "Октябре" это звук стали, которая "сковывает воздух" в предсмертных объятиях. У него поздняя осень тоже легко рифмуется со смертью: "И сколько смерти безнадежья/В безлистном шелесте страниц!". И вот конец - "Люблю октябрь, предснежный месяц/И смерть, развратную жену!".

"Скажите так... что роща золотая отговорила милым языком". Фото: Юрий Лепский/РГ

Такая веселенькая "раскраска" смерти выдает возраст поэтической молодости. У Бродского смерть ветхозаветно холодна, безлична и равнодушна, не отягощена метафорой, не очеловечена, как, например, у Гамзатова в "Журавлях".

...И начинает уставать вода. Фото: Юрий Лепский/РГ

А вот осенний Давид Самойлов "Перед снегом":

"И начинает уставать вода,

И это означает близость снега…

Усталая вода сияет тускло,

Она устала быть самой собой,

Но предстоит еще утратить чувства,

Но предстоит еще заледенеть

И уж не петь, а как броня звенеть".

У него осень - тоже звук - "как броня звенеть", и тоже металл, и тоже холод, и тоже - не жизнь…

"Морозом выпитые лужи

Хрустят и хрупки, как хрусталь;

Дороги грязно неуклюжи,

И воздух сковывает сталь".

Это вновь Игорь Северянин, у которого вторая строчка четверостишья как камертон к финалу "Осеннего крика ястреба" Бродского: "Мы слышим: что-то вверху звенит,/ как разбивающаяся посуда,/ как фамильный хрусталь".

Через секунду этот звук обретет нечто доступное глазу - пойдет снег. Кто-то заметил, что облака - это застывшие вздохи человечества. Так, может быть, и снег - летящие осколочки наших душ. Случайно ли снежинки так красивы?

"В тот год осенняя погода стояла долго на дворе". Фото: Юрий Лепский/РГ

У Бродского в финале "Крика" дети радостно ловят снег в ладони, не подозревая, что это осколки фамильного хрустального сервиза. Ах, хорошо бы чайного. Тогда по первоснежью можно зайти в теплый дом, заварить свежего чая и, согревая ладони, прочитать у Окуджавы:

"Осенний холодок,

Пирог с грибами.

Калитки шорох и простывший чай.

И снова побелевшими губами

Короткое, как вздох:

"Прощай, прощай".

"Вот и листья разлетаются, как гости. После бала..." Фото: Юрий Лепский/РГ

"Короткое, как вздох: "Прощай, прощай". Фото: Юрий Лепский/РГ

"Усталая вода сияет тускло". Фото: Юрий Лепский/РГ