Carnage: каким получился альбом, который Ник Кейв записал на карантине

Все взахлёб обсуждают новый альбом Земфиры, а меж тем почти незамеченным прошло другое, мягко говоря, ничуть не менее важное музыкальное событие: пластинкой под грозным названием Carnage ("Резня") внезапно разродились Ник Кейв и Уоррен Эллис.

Внезапно - потому что релиз никто не анонсировал и в каком-то смысле не планировал. Восемь композиций, по словам авторов, сочинили и спонтанно записали за считанные дни на коронавирусном карантине; когда обычные люди просто скучали, Кейву пришлось особенно несладко. Дескать, заново пережил состояние, похожее на давно забытые наркотические ломки. Соответственно, решил сублимировать - и вот результат. Разумеется, мрачный.

Хотя и не полностью отвлечённый от того, чем наш любимый сонграйтер занимался в последние годы - то есть от размеренной, неторопливой, устремлённой куда-то ввысь (и одновременно вглубь) меланхоличной лирики под синтезаторы. Которой, впрочем, никто теперь не запрещает соседствовать с приступами взрывоопасной тревоги и достаточно острыми нервными припадками - такими, что нет-нет, да и вспоминается вдруг пёстрый кейв-макабр конца восьмидесятых - начала девяностых.

Музыка под стать: уже привычный электронный грув Эллиса в какой-то момент может смениться жирным скрипичным соло, колючим гитарным запилом (где-то даже будто бы пробегает Бликса Баргельд), грохотом живых ударных, стуком рояльных клавиш - это, честно сказать, чистейший концентрированный кайф. Тем паче кроме брутальности к австралийцу вернулась ещё и фирменная ирония: напряжённейший из здешних номеров - сердитый чеканный White Elephant - под занавес даёт госпелоподобного хорового пения.

Чуть ранее Кейв проговаривает злую строку о "протестующем, который ставит колено на шею статуе", но в остальном - со всеми своими призывами искать "королевство в небесах" и "нырять в реку с сильным течением" - демонстративно держится вне актуальной повестки, фиксируя пресловутый цайтгайст иными методами. Его реакция на окутавшее мир безумие преимущественно абстрактно-сюрреалистическая. Минимум публицистики - максимум эсхатологии, поменьше сиюминутной "прозы жизни" - побольше поэзии. А поэт он, конечно, великий.

Что в очередной раз подтверждает, помимо прочего, умением находить духоподъёмную красоту в самых неожиданных местах и состояниях - например, созерцательно сидя на балконе: вполне вероятно, ничего пронзительнее и прекраснее финальной песни Balcony Man в обозримом будущем мы не услышим.