40 лет назад ушел из жизни писатель Юрий Трифонов

Лет десять назад в нашем подъезде, на первом этаже, у лифта появился столик. Потом на столике кто-то выложил стопками книжки. Стали нести и складывать сюда ненужное. Книги, главным образом. И вот однажды вхожу в подъезд: на столике красуется как новенький четырехтомник. Цвета неопределенного, землистого, солидного. Присматриваюсь: Юрий Трифонов. Одна из книг распахнута - кто-то взглянул и бросил - на рассказе "Кошки или зайцы?".

Юрий Трифонов: Жизнь - постепенная пропажа ошеломительного. Фото: РИА Новости

Сгребаю все четыре тома. В восемьдесят седьмом году, когда был издан этот четырехтомник, за него могли - да что угодно. Зато теперь - другое дело. Все опрокинулось. Гораздо лучше стало. Другие моды. И без книг просторнее в квартирах. Тем более что от бумаги - аллергия. Компактный век, компактные моз... ну то есть интернет, соцсети, все у всех в кармане.

Да, так вот - "Кошки или зайцы?". Рассказ - про то, как Трифонов приехал в городок под Римом, в котором он был счастлив 18 лет назад.

Тогда ему было тридцать пять, он носился, играл в теннис, страстно курил, мог работать ночами, экономил копейки, жил в бывшем публичном доме, без лифта на пятый этаж. Вокруг были друзья! Все было вкусно! Пьянящий ветер в голове, красиво. Легко - от радости, надежд и предвкушений. Он даже написал тогда рассказ "Воспоминание о Дженцано".

Теперь ему пятьдесят три, он не бегает, не играет в теннис, не курит и не может работать ночами. И вокруг совсем уж не друзья, а малознакомые люди, которые делают свои дела, и он их понимает.

А главное тут вот в чем. Восемнадцать лет назад в траттории Пистаментуччиа его кормили удивительными жареными зайцами - и это было объедение.

Теперь же выясняется, что прежнего хозяина траттории господина Пистаментуччиа привлекли к суду: оказалось, "вместо жареных зайцев он давал гостям жареных кошек".

"Я едва не крикнул: "Они были вкусные! Я помню!"

Значит, все было неправда?

Не было ни теплых сумерек, ни моря цветов, ни песен враскачку с соседями, ни чудесного кьянти, ни охотничьего запаха зайчатины. Ни тех, кого считал друзьями.

Ничего?

Сплошные жареные кошки?

Сначала Трифонов подумал: надо дописать тот старый свой рассказ. Молчал, подавленный. А потом - передумал.

"Нельзя править то, что не подлежит правке, что недоступно прикосновению, то, что течет сквозь нас".

"Разумеется, мало радости узнать, что когда-то тебя изумлявшее и делавшее счастливым оказалось фальшивкой и ерундой".

"Боже мой, но ведь ощущение счастья было! И навсегда остались пение, шум в голове, петарды, Руссо".

Да, он не почувствовал на вкус жареных кошек - "не прозрел истину". Не углядел "несчастных кошек", которые всегда повсюду. А "писатель не имеет права делать вид, что их нет, он обязан их обнаруживать, как бы глубоко и хитро они ни скрывались".

Все неправда? Ничего не было? Сплошные жареные кошки?

Все так. Но как быть со счастьем - если оно уже было? Куда теперь его девать - или деваться от него?

И что важнее: теперешнее его знание того, что зайчатина была ложной - или тогдашнее ощущение полноценности жизни и счастья?

Вопрос серьезнее, чем может показаться. И Трифонов тут - не только про себя. Про нас. Про жизнь, которая одна. Про счастье в головах, которое легко перечеркнуть. И потерять себя - если зациклиться, поставить целью и свести весь смысл существования - к священным битвам с разными "пистаментуччиа".

В жизни есть вещи интереснее и важнее. Другой - не будет.

"Я спросил у Джанни: что стало с синьором Пистаментуччиа?

- Его оправдали, - сказал Джанни. - Но он не захотел жить в Дженцано и продал тратторию. Теперь она называется "Настоящие зайцы".

Кто может знать наверняка, что там под новой вывеской? Что взять с одной траттории, когда история вообще - круговорот сплошных "пистаментуччий".

Устаревающие неправды и мистификации сменяются продвинутыми. Вот, скажем, в следующий раз на вывеске могло бы появиться что-то вроде: "Зайцы экологически чистые" - если, конечно, это не обидело бы кошек.

А Трифонов тогда сказал одно - но мудрое. Все-таки "жизнь - постепенная пропажа ошеломительного".

* * *

Что же касается того подъезда - столик там исчез. И книги тоже - не могу сказать, куда теперь их носят.

Да и я - переехал. Но четырехтомник Трифонова - со мной. Эти книги по-прежнему мне дороги.

По-прежнему наводят на различные раздумья.