В Театре Вахтангова поставили "Мертвые души"
К тому же глаз порою радуют яркие пятна/ Брусничный фрак с искрой. Зеленый вицмундир. Оборочки и фестончики дам, в разной степени приятных (сценография и костюмы Максима Обрезкова).
Все герои носят маски. Чичиковых двое, а в финале даже четверо (у Марии Ароновой и Владислава Гандрабуры, играющих все роли в спектакле, есть анонимные дублеры на подхвате). Как говорилось в анекдоте пушкинской эпохи: "У вас что, батюшка, в глазах двоит?" - "Нет, матушка, рябит". Костюм Чичиковых устроен просто: знаменитый брусничный фрак, гоголевский парик и изрядный нос. Герой этот монументально толст, хотя у Гоголя он ни то ни се - ни молод, ни стар, ни толст, ни тонок, не красавец, но и не дурной наружности.
Сцена разгорожена кулисами и шпалерами. На них проецируются виды губернской архитектуры и бисерные гоголевские рукописи. Шпалеры измяты, как будто побывали где-нибудь у Плюшкина. Но выглядят и впрямь изысканно и фактурно.
Очень важны бесчисленные чемоданы, ящички и короба. Это футлярное пространство, известное фольклористам (смерть Кощея, чулан Синей Бороды, малахитовый ад Бажова). В спектакле оно восходит, конечно, к знаменитой шкатулке Чичикова. У этой шкатулки есть даже собственное потомство: гардероб чеховского Беликова, саквояж Остапа Бендера, бочкотара Василия Аксенова.
Поставил спектакль известный вахтанговец Владимир Иванов. Инсценировка написана им же в соавторстве с Андреем Тупиковым. Словесная ткань вставок и реплик в сторону ("отсебячины", как говорил один знакомый охранник) ничуть не вздорит с гоголевским текстом, что уже большой комплимент. А вот насчет композиции и пропорций есть вопросы.
Со времен Белинского, заядлого корреспондента Гоголя (правда, потом они друг друга забанили и отфрендили), принято считать, что Чичиков не герой, а функция, лакмусовая бумажка, которая выявляет сущность гоголевских типов - диких сыромятных помещиков и вздорных провинциальных сплетниц.
Но постановщики посвящают происхождению Чичикова все первое действие. Подробно исследуется предыстория героя: родители, школа, начальники, ухабы карьеры. Много всего придумано: чемодан с огнем и дымом, игра с эхом и зеркалом, парад испанских баранов и пр. Но все же заметно, что биографию Чичикова пришлось затягивать и амплифицировать, чтобы достало на целый акт. В общем, долго запрягают, чтобы затем сполна насладиться быстрой ездой.
Во втором действии начинается одиссея Чичикова. Или галопад, как обозначен жанр спектакля (буйный старинный танец, чаще говорили просто галоп). Не сказать, чтобы действие неслось в бешеном темпе, скорее, как в игре с младенцем: шагом-шагом-шагом... рысью-рысью-рысью... галоп! галоп! галоп! Однако переодеваться и перевоплощаться здесь приходится в три раза быстрее.
При этом увы, утрачены большие куски смачного гоголевского текста. Но попутно создается несколько убедительных образов.
Манилов в панталонах из воздушной пены. И сам такой нежный, на чистом сливочном масле. Коробочка, которая и впрямь выскакивает из короба. Как пресловутый чертик или кукушка из часов, хотя она скорее наседка. Часы тикают тут же, для недогадливых.
Собакевич, уездный неандерталец в гулливеровых башмаках. Плюшкин, настоящий князь Тьмы с длинным пыльным шлейфом, в котором какой только дряни не зацепилось. "Поднимается протяжно в белом саване мертвец, кости пыльные он важно вытирает, молодец". Это из раннего Гоголя, "Ганц Кюхельгартен".
Не повезло здесь только Ноздреву: превратился нечаянно в пьяное животное. Хотя Ноздрев - герой грандиозный, эпический, поэт и геополитик: "Все что до леса - мое, и за лесом - тоже мое".
Спектакль превращается в бенефис Марии Ароновой. Нет, партнер у нее вполне достойный. Но самые смешные и пронзительные моменты сыграны ею, именно она одушевляет всю эту механическую карусель. Хотя нужно отдать должное и карусели, фирменной вахтанговской феерии.
Заканчивается спектакль знаменитым пассажем о птице-тройке, исполненным в миноре, в элегической манере. Но спектакль все-таки получился не о жизни плута, горестной или завидной. А о том, что есть на свете сила, которая перемелет и его судьбу.
Из театра я вышел переулком на Новый Арбат. Он был подсвечен сине-зеленым, как огромный аквариум, с проблесками адского лилового. По тротуару - так совпало - вели в поводу коней. Ровно трех. Все как Гоголь прописал.
И неважно, что птица-тройка везет тщедушного Чичикова (один герой у Шукшина все сокрушался по этому поводу). Инерция ее огромна, орбита вечна, пассажиры меняются. Гремит и становится ветром разорванный воздух. Постораниваются и дают дорогу другие народы и государства.