Дождь, снег, мороз, грязь - неизменные спутники войны. Быт в полевых условиях, особенно в холодное время года, был изматывающим физически и морально. Неудивительно, что "жилищный вопрос" на фронте - один из самых важных, от него зависело восстановление сил бойцов между сражениями и маршами, их настроение и боевой дух, а значит и победа.
От казармы до блиндажа
Учиться оборудовать жилье будущие фронтовики начинали в военных лагерях. Впоследствии на фронте крайне востребованными оказались навыки плотницкого дела, более свойственные выходцам из сельской местности. В воспоминаниях Н.Н. Никулина, начавшего войну рядовым в 1941 г., подчеркивается, что выжить в первые месяцы пребывания на фронте ему удалось в немалой степени потому, что его посылали не на передовую, а на заготовку "десятков кубометров дров" для постройки землянок и блиндажей1.
На передовой обычным делом были ночевки в окопах ("ровиках", "ямках", "ячейках"). Главным в этом виде временных убежищ была хоть какая-то защищенность от смертельной опасности и непогоды. Сооружались они на скорую руку и соответствовали самым элементарным потребностям. Как выразился артиллерист В. Киселев, "все же не каждая капля дождя попадает на нас, и от осколков мы немного сохранены".
Делая эту запись в дневнике в сентябре 1944 г. на территории Польши, Киселев имел в виду "квадратную ямку штыка на два" глубиной, обтянутую плащ-палатками, где можно было поместиться втроем, правда, "проклиная злую долю солдатскую". Большинство же сослуживцев, как замечал автор дневника, спали в "ровиках", представлявшихся более надежными убежищами2.
"В траншеях - вода"
В полевых условиях пребывали одновременно огромные массы военнослужащих. Командир минометной роты, старший лейтенант С.И. Страхов, описывал это в письме жене после своей поездки на передовую 14 ноября 1944 г., уже будучи "в комнате, [где] так тепло - замечательно, а на улице творится целое светопреставление - ветер, мокрый снег":
"А можешь себе представить, как сейчас на передовых, позавчера я провел там целые сутки. Темь - в глаз коли, в траншеях - вода, бойцы попеременно и непрерывно работают по выброске грязи и зорко следят за противником. Я знаю, что ты не воображаешь, что такое передовая. Вот я шел ночью, кругом как будто бы безлюдье, а посмотришь повнимательнее - кругом жизнь. Тысячи людей сидят в земле. Вот траншея - это извилистый глубокий ход... Там и тут приютились маленькие земляночки. Входили в одну-другу[ю]. Тут горит свечка, топится маленькая печка. Здесь отдыхают, там сидят, беседуют или что-нибудь читают, пишут письма и т.д. Здесь человек не только борется с врагом, но борется с природой, с непогодой. Это люди, мужество которых трудно переоценить. Это герои"3.
Лес - пространство, которое военнослужащим приходилось превращать в пригодное для жизни: на одну ночь или на длительный срок. Сезон выбирать не приходилось; самый неблагоприятный для устройства в лесу, конечно, зимний. Командир пулеметной роты, лейтенант В.С. Суханов в дневниковой записи от 6 марта 1943 г. посетовал на болотистую местность Кубани, но спохватился:
"Все-таки до некоторой степени мне посчастливилось - прошло 2 зимы войны, и мне не пришлось быть на фронте в условиях зимы. Правда, сейчас немного прихвачу, но март это еще терпимо, а зимний фронт ужасен, это просто кошмар какой-то"4.
А вот письмо военного переводчика Виктора Раскина, служившего в Карелии и описавшего конец 1943 г. "Если есть на свете что-нибудь действительно абсурдное, так это жизнь на болоте. Оно очень плохо оборудовано для жилья. Роешь землянку - получаешь колодец. И в нем живут, вычерпав воду ведрами, банками из-под консервов. А главное - нет печки...", - рассказывал Раскин подруге.
Подытожил он свой фронтовой жилищный опыт в марте 1944 г.:
"1 апреля будет два года как я на фронте, т.е. в лесу. Отчасти самотеком, отчасти благодаря самовнушению отучился думать о городе, театре и пр. Внушил себе, что все это находится где-то на другой планете или в четвертом измерении, а для меня существуют только многонакатные блиндажи, из которых по утрам нужно отливать целый океан воды, лес, изрубленный топорами и снарядами, телефон и бесконечные сводки, донесения, приказы. А вот побывал дома (отпуск в Ленинграде. - Авт.) и потерял способность так равнодушно относиться к соблазнам большого города"5.
"Каска в функции умывальника"
Землянки и блиндажи сильно различались по комфорту, утепленности и другим параметрам. В ходе войны совершенствовались навыки их постройки и облагораживания. Из опыта старшего лейтенанта В.В. Назаренко, служившего в пехоте, следует, что "упрощенный блиндаж" - это когда "в середине проход, по бокам лежанки, в проходе железная печка". При отсутствии последней в блиндаже мог разводиться костер6.
Переводчик Виктор Раскин описывал блиндажи в карельских лесах: "Обжитые, с претензией на комфорт; возле каждого блиндажа столик, скамья (это все складные ящики), каска в функции умывальника. От блиндажа к блиндажу идут тропки, траншеи"7. Иногда военнослужащие рассказывали собственным детям об этих необычных жилищах либо рисовали их, естественно, адаптируя "фронтовой материал" для восприятия ребенка. Оригинален рассказ рядового А.М. Сидлина о блиндаже, адресованный пятилетней дочке:
"Это такая большая яма в земле и накрыта бревнами. Дом так нарочно делается в земле, чтобы фашисты его не видели. Между бревен имеется большая щель взамен двери - туда мы входим и выходим, окон у нас нет. Но, чтобы было светло, мы делаем еще маленькую щель, а вместо печки мы поставили железную бочку и сделали в ней две дверки. В одну вкладываем дрова, а в другую выходит дым. Вот у нас и тепло. А чтобы было мягко спать, мы настелили на землю много веток. Нравится тебе такой наш дом или нет? Когда пойдешь с мамой в выходной день гулять - попробуй из песочка и палочек сделать такой маленький домик-блиндаж"8.
Блиндажи и землянки - это прежде всего сырость и темнота. Сырость пытались подсушивать, проводили электричество. Высота потолка в землянках сильно варьировалась. В.П. Песков (в начале войны - младший лейтенант, артиллерист) вспоминал первую в своей фронтовой биографии землянку в Карелии (декабрь 1941 г.) вместимостью "человек на 15, высотою в метр, бойцы ползком попадали в нее", но позже ему встречались землянки, где можно было ходить "в рост"9.
По свидетельству политрука кавалерийского батальона В. Ге (в 1941-1942 гг. находился под Ленинградом), "есть землянки, главным образом командирские, где сухо, чисто, тепло. Нередко играет патефон, навевая воспоминания мирной жизни. На стенках развешаны фотографии родных, картинки, портреты. А в других землянках клопы, вода проступает через пол, холодно. Однажды, когда я спал в такого рода землянке, я проснулся, чувствуя, что на моей голове сидит крыса. В другом случае я всю ночь провел на воздухе, т.к. была уйма клопов. Они десятками падали на тебя прямо с потолка". Ге видел землянки бойцов, которые "были весьма различны по благоустройству". Одна из землянок была, например, на 30 человек в два ряда нар. В ней проводились различные мероприятия, в том числе политбеседы10.
"Отдохнуть по-человечески и от обстрела укрыться"
Осенью 1942 г. военный корреспондент армейской газеты "Ленинский путь" Л.И. Левин по заданию редакции провел исследование того, какова "землянка на переднем крае". Идеальная землянка, где "все было как надо", обнаружилась в одном из подразделений 286-й стрелковой дивизии. Ее "хозяином" был командир расчета, сержант И.П. Симак (в довоенном прошлом - сибирский колхозник), а кров он делил еще с двумя красноармейцами.
"Стены землянки уже забраны досками, дверь с окошком для дневного света, хорошо пригнанная, плотно закрывается; в углу примостилась печка, самодельная, но вполне отвечающая своему назначению. Около нее аккуратно сложена вязанка сухих дров. С наступлением темноты можно будет затопить. Нары покрыты свежими ветками, поверх которых разостлана чистая плащ-палатка. Вдоль стен прибиты полки и на них поблескивают котелки". Самыми важными характеристиками хорошей землянки Симак называл возможность "отдохнуть по-человечески и от обстрела укрыться", а в холодное время - согреться. Последняя проблема решалась хорошо пригнанной дверью, которая бы плотно закрывалась, а вот этим, как раз, многие пренебрегали, и тогда землянка оставалась "ледяным погребом, сколько бы ее не топили"11.
Неудобством отличались самодельные шалаши, которые использовались в основном летом. По роду своей службы в них нередко ночевали связисты. Летом 1944 г. связистка З. Жорниченко жаловалась в письме матери, что в шалашах неуютно, от сильных дождей они не спасают ("мокнем как куры")12. Ей вторила связистка Н.П. Демкина, вспоминая, как после форсирования Немана жили в шалашах; располагались в них по два человека на одной шинели, другой накрываясь как одеялом. Но, в общем, часто спали "как придется, где придется"; однажды легли с подругами-телефонистками вокруг дерева головой к нему, и со смехом ожидали, что придет командир будить на дежурство "крайнего" и запутается его искать, так как "все кучей лежат по кругу"13.
В палатках жили зачастую по необходимости, например, когда в болотистой местности нельзя было выкопать землянку или построить блиндаж.
"До последних секунд сидели в избах..."
Постой в домах мирного населения - практика размещения красноармейцев, имевшая широкое распространение во время маршей, переходов, нахождения в обороне. Если дома пустовали, то занять их не представляло проблемы. В других случаях существовали варианты: жители проявляли гостеприимство, старались перетерпеть присутствие незваных постояльцев, либо даже отказывали в пристанище. В последнем случае армейское начальство могло проигнорировать отказ.
Во время затяжного перехода на исходе 1941 г. рядовому Леониду Андрееву и его товарищам довелось побывать на ночном постое во множестве крестьянских домов, что отпечаталось в памяти:
"Каждую ночь мы останавливались ночевать в деревнях, и каждую ночь - другие избы, другие люди и одинаковые слова, похожие, как слезы оплакивающих одно и то же. Сотни крестьянских лиц прошли в те дни передо мною... Некоторые были скупы, жадны, другие добры, жалостливы; одни грели и кормили, другие косились, ворчали, и тогда после сна на грязном, холодном полу - голодная дорога дня. Нас почти не снабжали, и мы ели только то, чего не жалела мужицкая доброта... Я не помню лиц, - но я и сейчас ощущаю тепло, которое исходит от этих неведомых, далеких, чужих людей... Нас поднимали холодными утрами, часа в 2-3, до последних секунд мы сидели в избах еще несколько теплых мгновений, - пока нас, дремлющих на ходу, не выгоняли на мороз"14.
В малых деревнях было невозможно нормально разместиться. Например, по пути следования лыжного батальона Леонида Андреева к линии фронта зимой 1942 г. батальону пришлось размещаться в деревне из трех домов. "В комнате, в которую попал я, набилось столько, что все стояли, тесно прижавшись друг к другу... Стали засыпать, сползать вниз. Заснул и я. Проснулся, потому что кто-то шел по мне - я очутился на полу, на ком-то, кто-то лежал на мне, - кто-то пробирался куда-то, ступая по телам". До боя за полуразрушенную деревню Черную под Старой Руссой были считаные дни. После него от батальона осталось 18 человек15.
Порой занимали уже готовое жилье вслед за противником. "Они их строят из досок, ломают дома [для этого], внутри нары, стулья, столы и даже мягкие диваны, - рассказывал в письме домой в декабре 1943 г. пехотинец, старший лейтенант А.В. Назаренко. - Есть блиндажи в 2-3 комнаты. Стены, потолок и пол выложены досками. Внутри железные печки, обычно цилиндрические, но много и квадратных"16. Артиллерист В. Киселев записал в дневнике, будучи в Польше в 1944 г.: "Я живу в немецком блиндаже. У потолка мы обнаружили какой-то красный провод, осторожно подоткнули его и не уверены до сих пор - заминирован этот блиндаж или нет"17.
"Вся эта музыка надоела"
В повседневности красноармейцев с калейдоскопической быстротой могли меняться как места пребывания (город, деревня, лес), так и, соответственно, жилищные условия. Об этом наглядно свидетельствуют источники, относящиеся к 1944-1945 гг., когда советские военнослужащие оказались за рубежами своей страны. "Сейчас мы ведем борьбу в городе, поэтому подчас размещаемся в шикарных квартирах с зеркалами, комодами, креслами и роялями. А иногда живешь месяц-другой в щели, вырытой в земле, и все это считается в порядке вещей", - описывал такого рода нестабильность в письме родным старший лейтенант С.И. Страхов18. Быт как "у цыган, даже хуже", по словам разведчика Владимира Цоглина, на германской земле все чаще сменялся ночевками в нормальном жилье на "кроватях с перинами", "в шикарно обставленных комнатах"19.
На исходе Великой Отечественной войны и сразу после ее окончания, в нетерпеливом ожидании демобилизации, тысячи советских военнослужащих скорее тяготились жизнью в комфортных и даже роскошных немецких домах и квартирах. Документальных подтверждений таких настроений немало. Одно из них принадлежит фронтовому шоферу Надежде Батиной, расписавшей родным в письме от 7 марта 1945 г. "сказочное" существование в Германии, но закончившей его так: "Только тяга большая домой, несмотря на все эти условия. Вся эта музыка надоела"20.
1. Никулин Н.Н. Воспоминания о войне. СПб., 2008. С. 18.
2. Общество и власть. Российская провинция. Июнь 1941 г. - 1953 г. М., 2005. Т. 3. С. 1019.
3. "Я пока жив..." (Фронтовые письма 1941-1945 гг.). Нижний-Новгород, 2010. С. 228-229.
4. Это и моя война: Великая Отечественная в письменных и визуальных эго-документах. Сб. док. Краснодар, 2016. С. 278.
5. РГАСПИ. Ф. М-33. Оп. 1. Д. 1400. Л. 68, 85.
6. РГАСПИ. Ф. М-33. Оп. 1. Д. 501. Л. 145.
7. РГАСПИ. Ф. М-33. Оп. 1. Д. 1400. Л. 37.
8. "Сохрани мои письма...": Сб. писем и дневников евреев периода Великой Отечественной войны. М., 2007. Вып. 1. С. 204.
9. РГАЛИ. Ф. 2594. Оп. 1. Д. 555. Л. 13.
10. Ленинградцы. Блокадные дневники из фондов Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда. СПб., 2014. С. 283, 250-251.
11. РГАЛИ. Ф. 3260. Оп. 1. Д. 55. Л. 45-46.
12. РГАСПИ. Ф. М-33. Оп. 1. Д. 281. Л. 8.
13. Память о Великой Отечественной войне в социокультурном пространстве современной России: Материалы и исследования. СПб., 2008. С. 129-130, 131.
14. Андреев Л. Г. Философия существования. Военные воспоминания. М., 2005. С. 85, 86, 87.
15. Там же. С. 137, 270.
16. РГАСПИ. Ф. М-33. Оп. 1. Д. 501. Л. 145.
17. Общество и власть. С. 1023.
18. "Я пока жив..." С. 226.
19. Архив НПЦ "Холокост". Ф. 9. Оп. 2. Д. 160. Л. 13, 30.
20. Письма из войны. Саранск, 2010. С. 58.