Канны. Карантинный дневник. День третий
В майском Геленджике в гостинице "Приморье", например, давали шампанское с кашей, куриные рулетики и много разных рыб в нарезке. В екатеринбургском "Вознесенском" пекут вкусные блинчики и делают воздушные омлеты с начинками. Но в этом четырехзвездном каннском "Новотеле" завтрак оказался еще скромнее, чем в ином нашем двухзвездном: сиротливо лежали лепесток того, что здесь зовут ветчиной, да лепесток сыра, замурованный в прочную пластиковую броню, сквозь которую надо еще проникнуть; яйца вкрутую были заранее ощипаны, чтобы кто-нибудь запасливый не унес в номер на ужин. Были еще жареный бекон и вместо омлета - холодная испанская тортилья. Из еды - это все. Есть также два сока из коробок, масло, джем и пара видов круассанов. Нет, при всей доброжелательности персонала ни за что не порекомендую никому этот шикарный каннский "Новотель", что на бульваре Карно.
Уже в номере я совсем было собрался выйти на разрешенную прогулку с 10 до 12 - но позвонили из полиции. "Месье КишИн?", - спросили с французским ударением на последний слог и строго напомнили, что кроме с 10 до 12 - никуда и ни за что! Офицер не говорил по-английски, а я, каюсь, при всей неистовой любви к прекрасной Франции самым позорным образом научился понимать только вожделенные Liberté, Égalité и Fraternité. Было ясно, что про первое сейчас лучше не заикаться, второе (равенство) французами и так неукоснительно соблюдалось - ни разу я здесь не почувствовал себя ущемленным или нежеланным только потому, что прибыл из России. Оставалось взывать к третьему - братству. "Брат, - проникновенно сказал я, - а нельзя ли те же два часа моей Liberté передвинуть на более разумное время - к примеру, на обеденное?". В ответ собеседник произнес довольно длинный монолог на чистейшем языке Мольера, музыкальным звучанием которого я всегда наслаждался, догадываясь о глубине содержания, но не в силах постичь его. Чувствуя себя неандертальцем, попавшим на коллоквиум в Сорбонне, я кротко попросил его повторить тираду по-английски. Но собеседник был француз, а французы органически не любят все английское, в том числе и немузыкальную альбионову мову. Зато им нет равных в куртуазности: полисмен рассыпался в извинениях и пообещал, что мне перезвонит его коллега, который хорошо владеет неказистым языком Шекспира.
Прошли сутки, но никто мне не перезвонил. А в Facebook добрейший коллега, живущий ныне в ласковом Жуан-ле-Пене, меня утешил: здесь, на Лазурном берегу, суровость законов смягчается необязательностью их выполнения. Согласитесь, это уже попахивало родством душ и еще больше сблизило меня с прекрасной Францией.
Тем временем пришли убирать мой номер. Милая француженка, явно в первом поколении, первым делом подошла к стене, отодвинула прикрывающий ее тюль, что-то там крутанула - и глухая стена превратилась в открытое окно, в комнату хлынул живой средиземноморский воздух. Уборщица оказалась нормальной французской феей. Сколько мне еще открытий чудных готовит опыт, сын ошибок трудных - остается гадать, но окно до сих пор не превратилось в тыкву, и жить, безусловно, стало лучше, жить стало веселей.
Между тем пора было гулять. И я уже совершенно законно и потому с гордо поднятой головой вышел на бульвар Карно. По тротуару шла женщина в маске, впереди бежала доброжелательная собачка, услужливо неся свой поводок в улыбчивой пасти. На углу сидел по-восточному Аладдин лет двадцати в дырявых по моде джинсах и просил подаяние. Мимо прошелестел длинный, как океанская яхта, кабриолет, управляемый белокурой Мерилин Монро, из него доносилась песенка про бриллианты - лучшие друзья девушек. Канны, как написала бы "Правда" 70-х, - город контрастов.
В эти отведенные мне 120 минут я почувствовал, что живу полной жизнью, исполненной не только вожделенной Liberté, но и высокого humanisme: теперь я могу пойти куда хочу, и никто не смеет мне перечить. И эти два часа дозволенной воли воспринял как дыхание абсолютной свободы - куда мне больше? Мне работать надо. Все равно буду сидеть как пришитый - сейчас у ноутбука просеивать интернет, потом в кинозалах - отсеивая в отдельную кучку мировые шедевры.
Два часа - это вечность. Иду по непривычно пустой Круазетт. Мимо пустой, но все равно крутящейся карусели: лошадки, слоны и жирафы печально плывут по кругу, качаясь и поскрипывая. Мимо мороженщика, посмотревшего на меня с надеждой. Мимо пожилого чернокожего, сидящего на корточках у своей нелегальной выкладки солнечных очков и кепок - поймав мой взгляд, он тут же протягивает мне самую красивую: бери, отдам задешево! За зелеными кущами там, где должно быть море, торчат белые остроконечные шатры пока пустого кинорынка - при входе, картинно расставив ноги, бдит дюжий страж в униформе: туда низ-зя! На ступенях знаменитой красной лестницы Кинодворца рабочие в синих комбинезонах куют что-то железное, внизу громоздятся штабеля досок, готовых через пару дней превратиться в нечто невообразимо прекрасное. На фасаде вместо праздничных Лорен-Лоллобриджид-Феллини-Мастроянни - будничный призыв носить маски. Огромные афиши возвещают концерт Натали Дессей в августе. Про фестиваль пока ни гу-гу.
Иду по Рю Мэйнадье - узкой улочке, забитой лавками с разноцветным тряпьем, кондитерией, обувью и трескучими сувенирами. Продавец рыбной лавки о чем-то спорит с соседом - кроме них, а также опечаленных рыб, замкнувшихся в себе устриц и розовых, в крапинку осьминогов, в лавке никого. Ненароком заскочил в кондитерскую - девушка за прилавком так мне радуется, что стало неловко: не очень люблю сладкое и не собираюсь ничего покупать. Она сразу видит, что я только зевака, но не гневается, и мы долго прочувствованно прощаемся, желаем друг другу хорошего дня. У соседней лавки сидит песик, делает вид, что читает ценник, а на самом деле терпеливо ждет ушедшего за покупками хозяина.
Прохожих пока немного, маски носит, как у нас в метро, каждый десятый. У остальных маски или на шее, или на локте, или отсутствуют. Тоже - как у нас. Но мы в красной зоне, а они уже в зеленой - разница принципиальная. Они пережили кучу суровых локдаунов, а мы - пикники с шашлыками и массовые концерты на площадях. У них - жесткая дисциплина и сознательность, у нас - сплошная Liberté. Они почти все привиты, мы еще морщим лбы - размышляем. У кого какие перспективы - в это можно не вдаваться.
Речь пока в основном французская - до столпотворения еще целых шесть дней. Это здесь совершенно нормально: Канны живут своими бесчисленными, перетекающими один в другой фестивалями, а в редких промежутках пустеют и сдуваются, как шарик. Давно мне знакомый менеджер одного из ресторанчиков, для которого я оказался одним из первых вестников приближающегося людского цунами, рассказал, что в прошлом году, когда здесь отменилось сразу все, а Дворец был переделан в ковидный госпиталь, весь городской сервис был на грани гибели. Каким это животворное цунами будет на нынешнем экстремальном фестивале - узнаем уже совсем скоро.