Александр Зельдович о своей "Медее" в главном конкурсе Локарно
Вы режиссер литературоцентричный - ваши герои существуют в мире литературных ассоциаций: Чехов, Толстой… Почему вы именно сейчас решили обратиться к Еврипиду, к оскорбленной мстительнице Медее? Вас воодушевил бунт феминисток?
Александр Зельдович: Нет. Я написал сценарий пять лет назад, а кино только неделю как закончил - дорога длинная. Спустя пять лет не так просто восстановить, почему я за это взялся. Но точно не ради иллюстрации к тем или иным идеологемам. Тема женского мне интересна независимо от феминизма - но она была интересна и Еврипиду две тысячи лет назад. Сейчас на наших глазах происходит глобальное антропологическое изменение: женский материк, как вулканический остров, выходит на поверхность. Мир делается другим. Менее мужским - менее вертикально организованным. Де-юре и де-факто женщины получили равные с мужчинами права крайне недавно - тому меньше ста лет, по меркам истории - мгновение. И мы только сейчас начинаем замечать результаты: это довольно монументальный сдвиг. Женский мир - это материк, для меня таинственный. Я обратился к этому сюжету, потому что он позволяет создать мир, где эта тайна присутствует. Позволяет уйти от унылого ощущения ясности нашего рутинного бытия к пониманию, что мир большой и далеко не всегда понятный.
Древнегреческие мифы оперируют первичными, базовыми понятиями - эмоций, морали, не поправленными дальнейшим опытом цивилизации. Сегодня они могут показаться немотивированными и не трагичными, а истеричными; поступки Медеи, погруженные в современные обстоятельства, - мелочными, вздорными.
Александр Зельдович: Никто пока не разобрал эти мифологические рельсы, по которым движется наше сознание. В какое окно ни загляните, вы там найдете либо Медею, либо Федру, либо Антигону, еще кого-то… В любом семейном скандале можно вдруг обнаружить, что перед тобой уже не цивилизованно взвешенное существо, что в нем бьется какая-то иррациональная стихия. Это относится не только к женщинам. Если посмотреть на способ принятия политических решений, мы видим, что в основе далеко не всегда рациональные соображения. Люди часто движимы мотивами, которых они не сознают. Что касается истеричности - любое девиантное поведение мы готовы объяснить истерикой, припадком безумия. Дело же не в психиатрических диагнозах, а в смыслах, которые перед нами разворачивает наша жизнь.
Перед нами схватка мужского и женского начал. Но при этом женское - не созидающее жизнь, а ее разрушающее. Ваша героиня, как самка богомола, все на своем пути убивает.
Александр Зельдович: Миф - это не про психологию! Смысл античной трагедии не в том, что она неважно заканчивается, а в том, что она сталкивает нас с нашей базовой травмой. Мы все объединены одним не самым приятным знанием: жизнь необратима, ее "невозможно повернуть назад". Мы с этим живем и пытаемся об этом не думать, как не думаем про атмосферный столб, который на нас давит. Но это так. И трагедия нас сталкивает с этой проблемой нос к носу: жизнь необратима, день уйдет, и вернуть его нельзя, как и переиграть жизнь заново. Это понимание накладывает на нас и чувство ответственности и должно наполнять нас достоинством. Именно поэтому трагедия нас распрямляет. А вопросы, морально ли поведение героини, можно ли себя так вести - не к ней, потому что ее история - не про моральные выводы: мы и так знаем, что убивать нехорошо.
Картина сделана очень тщательно: великолепно разработаны визуальный и звуковой ряд - это, на мой взгляд, ее самая сильная сторона. Создана необычная среда, состоящая из отражений, плоскостей, углов. Либо - из библейских пейзажей Израиля. Почему именно такая?
Александр Зельдович: Мы ничего не строили, весь антураж реалистичен. Такой придуманный мир, который кажется настоящим. Вся картина снята на статичную камеру, все движения только внутрикадровые. Это должно создавать определенную театральность и эпическую интонацию - дистанцию от происходящего. Благодаря оператору Александру Ильховскому и художнику Степану Лукьянову кадр был выстроен насколько возможно внимательно. Там нет ничего случайного…
Какие задачи вы ставили перед Тинатин Далакишвили и Евгением Цыгановым?
Александр Зельдович: Мне очень дорого, что оба сумели в каждой сцене играть не только конкретную ситуацию, но и роль в целом. Хороший актер, играющий Гамлета, остается Гамлетом в любой сцене, в любой - сквозит его участь. Это замечательно удалось Тине, и удалось Жене - хотя у него роль совсем другая: он объект любви и ее невольная жертва. И это та ситуация, когда невиноватый виноват. Потому что, извините за мой консерватизм, виноват всегда мужчина.
В одно из первых явлений вашего Ясона вы его, как Самсона, демонстративно освобождаете от шевелюры. Хотели подчеркнуть, что век мужского лидерства окончен, его сила иссякла?
Александр Зельдович: Честно говоря, мне это не приходило в голову: это просто сцена нежности. Но мы же не всегда отдаем себе отчет в том, что делаем.
В картине ключевую роль играет звук. Музыка Алексея Ретинского - из звучаний преображенных, чуть искаженных, атональных, что напомнило мне саундтрек Десятникова к "Москве".
Александр Зельдович: Мои фильмы - это "оперы без пения". Музыка - воздух, который все соединяет, еще одно измерение пространства. Она дает объем. Еще до встречи с композитором мы с монтажером Даниилом Никольским отобрали референсы и разложили по всей картине. Ретинский написал прекрасную, сложную музыку, которую замечательно исполнил оркестр Курентзиса MusicAeterna с дирижером Федором Ледневым. И для оркестра и для композитора это дебют в кино. Восемь дней записи этой музыки в Питере - это было отдельное приключение. Музыку для финала Ретинский писал всю ночь и принес, когда оркестр уже минут десять ждал партитуру. Всего там больше 70 минут оригинальной партитуры. Причем это не просто симфоническая, новая академическая музыка - там много электроники. А в сцене показа мод он сам играл на барабанах.
Эта сцена показа мод выглядит угрожающе - как перестроение фронтов.
Александр Зельдович: Костюмы, кстати, делала известный модельер Татьяна Парфенова, с которой мы сотрудничали на "Мишени".
Картина, судя по всему, дорогая.
Александр Зельдович: Снимали в Израиле, а там дорого. Но это было необходимо: ведь это эмигрантская история, она про отъезд и все, что с ним связано. И мне казалось важным, чтобы эту греческую, языческую историю поместить на Святую Землю, которая пропитана монотеистическим религиозным духом. Героиня в своей одиссее пытается стучаться в двери храмов, задавая свои наивные вопросы, и не находит ответа. В картине мира героини Бога - нет. А раз так, то в картине есть только ее иррациональная стихия. Вера в Бога - это форма. Это границы. Для нее этих границ - нет.
Почему в кино столь подробное место вдруг заняло то, что переводчики окрестили траханьем? Подчеркиваю: не секс, без которого никуда, а физиологический аттракцион, род пип-шоу, бессмысленного и беспощадного? У вас он доходит до полного сюра с имитацией через стекло.
Александр Зельдович: Героиня ищет забвения, способ отключиться. Пытается сексом заполнить пустоту. Люди всегда пытаются чем-то заполнить пустоту: алкоголем, наркотиками, сексом, некоторые бегают… Чувственная сфера очень важна и интересна. Другое дело, что в мировом кино не так много фильмов, где это показано хорошо - это сложно. У нас в этих сценах работал хореограф: актеры не должны думать о том, куда рука, куда нога - это заучивается как танец.
Как фильм оказался в Локарно?
Александр Зельдович: Сначала его пригласили в Роттердам, но он был не закончен и потом фестиваль перенесли в онлайн, а наш фильм не для мобильных устройств. Потом пригласили в Берлин - та же история. И тогда позвонили из Локарно. Там новый директор, и он считает, что картина не похожа ни на что из всего, что сейчас снимается.