Четыре письма Бродского

И они помогли мне разгадать тайну моей любимой Венеции.

Сон

В какой-то момент я понял, что сплю. Вот мой сон: прямо от меня, через небольшой мостик горячим мрамором уходила вдаль набережная Неисцелимых, слева - через пролив Джудекка, сверкавший солнечными бликами, виднелась великолепная палладианская церковь Реденторе, еще левее - тоже творение Палладио - остроконечная крыша колокольни Сан-Джорджо Маджоре, позади сквозь туманную знойную дымку проступали контуры величественного и прекрасного собора Санта Мария делла Салюте.

Ударил далекий колокол на кампаниле Сан-Марко. Но и он не разбудил меня. Впору было ущипнуть себя, огреть пощечиной, крикнуть себе в ухо: эй, ты, это же Венеция, очнись же, наконец! Но нет: дыхание мое оставалось ровным, сердцебиение - без признаков учащения, полуоткрытые глаза завороженно следили за солнечными зайчиками на поверхности лагуны. Я грезил глубоким беззаботным детским сном, прекрасные картины медленно протекали передо мною, не оставляя ни малейшего следа в моей притихшей и свернувшейся калачиком душе.

Поначалу это состояние казалось мне постыдным, я не мог понять его природу. Но потом стал читать книги о своем любимом городе и вот что обнаружил: достаточно большое количество людей, да каких - не чета мне - впадали в анабиоз, оказавшись здесь. Вот Сергей Дягилев: "Бог создал сны и подарил способность мечтать. Отсюда весь мистицизм и вся поэзия. Но есть сказка и наяву. Она не принадлежит "Тысяче и одной ночи", ибо еще более волшебна по смеси колдовства с явью. Граница эта в Венеции также заволокнута в туманы, как и очертания дворцов и берегов лагун...".

Вот Генри Джеймс: "Венеция - словно Венеция снов, и удивительно, остается Венецией снов больше, чем городом сколько-нибудь существенной реальности". Вот Марсель Пруст: "Венеция была городом, который, я чувствовал, часто снился мне раньше". Вот Диккенс: "Я снова опустился в лодку, и сон продолжился". Вот Уильям Хауэллс: "Ни один другой город не кажется мне столь похожим на сон и нереальным". Байрон: "Ее пейзаж похож на сон". Райнер Мария Рильке: "Этот город как сон". Борис Пастернак: "Я не сразу понял, что изображение Венеции и есть Венеция. Что я - в ней, что это не снится мне"...

Лично для меня во всем этом перечне великих не хватало только одного эксперта, знавшего и любившего Венецию, как никто другой. Это он написал о любимом им городе:

"Так сужается улица, вьющаяся, как угорь, И площадь - как камбала",

"...и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры, плохо освещены",

"... на площадях, как "прощай" широких, в улицах узких, как звук "люблю"...

Я прочел венецианские стихи Иосифа Бродского: ни слова о снах, прочел его знаменитое эссе "Набережная Неисцелимых" - тоже ничего.

Но однажды я пришел в гости в палаццо на кампо Сан-Барнаба...

Наркоз

В этом венецианском доме роскошь соседствовала с деловитостью красавицы-хозяйки, сохранившей манеры светской львицы. Её звали Мария Джузеппина Дориа де Дзулиани. Мы беседовали в ослепительной гостиной, потом перешли в библиотеку с живописными оригиналами на стенах и с потертой обивкой старинной мебели. Она открыла секретер и извлекла на свет четыре конверта.

"Это письма Иосифа, те, что сохранились у меня, - сказала она. - Вы можете прочесть, тут нет ничего такого..."

В необычайном волнении я открыл первый конверт, второй. Из него выпала открытка. Знакомый почерк: "Так что всё довольно терпимо, если не считать постоянного ощущения какой-то психической анестезии, как будто мозг все время под каким-то наркозом: т.е. вижу, что происходит какая-то кошмарная операция, а боли не чувствую...". Знакомая подпись - Иосиф Бродский.

Он писал ей из Венеции. Всё встало на свои места. "Мозг все время под каким-то наркозом..."

Он тоже испытывал это удивительное ощущение.

Так в чем же тут дело?

Разгадка

С первых секунд в этом месте вы попадаете в атмосферу глубокой тишины и прозрачного, слегка дрожащего воздуха. Венеция - единственный город в мире, где изобретение колеса не имело бы смысла: тут нет автомобилей. И извечное напряжение спины пешехода, чувствующего позвоночником скорое приближение конского табуна в виде восьмицилиндрового двигателя, упакованного под капот, постепенно пропадает само собой. Медленная вода лагуны с едва заметными ритмичными всплесками у набережных с неизменными солнечными осколками на ее поверхности вместе с тишиной и рыжеватым воздухом, пахнущим водорослями и опавшими листьями, неизбежно вернут вам давно забытое внутриутробное ощущение покоя и счастья.

У Акройда об этом сказано: "Присутствие воды порождает бессознательные фантазии и желания, сравнимые с нежностью и теплом материнской утробы". У Пастернака: "И неужель в грядущем веке Младенцу мне - велит судьба Впервые дрогнувшие веки Открыть у львиного столба?".

Оттого прощание с Венецией сравнимо с ужасом рождения, с утраченным раем, с реинкарнацией в повседневную реальность, с возвращением спине позвоночного кошмара, глазу - прелестей московского быта, а уху - рева авто. Вам, даже умудренному опытом таких перерождений, потребуется немалое время, чтобы пережить этот шок.

Лучше, когда Венеция исчезнет перед вами, укутанная густым туманом с моря, - неизменной неббией, пропадет, как будто и не существовала. Лучше, если она останется сном.