Новые книги: отрывки из сборника писем "Вторая жизнь Марины Цветаевой"

В издательстве АСТ вышла книга "Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма 1961-1975". В ней собрана переписка дочери поэтессы Ариадны Эфрон с редактором первых цветаевских изданий Анной Саакянц. Ариадна, потрясенная смертью матери и не очень-то доверявшая окружающим, неожиданно близко допустила к себе своего соредактора: они стали не просто коллегами, а родными людьми - и по духу, и по отношению к жизни.

"Она (Марина Цветаева - ред.) бы очень любила Вас, больше того, именно в Вас она нуждалась. Откуда я знаю? Да дело в том, что (без всякой мистики, я к этому не склонна!) она мне многое в жизни говорит, может быть, больше, чем при жизни. Горько, что Вы с ней не встретились, хорошо, что встретились со мной. Я многое Вам расскажу и доверю", - писала Ариадна Эфрон Анне Саакянц.

В день рождения Марины Цветаевой с разрешения издательства "Российская газета" приводит несколько отрывков из писем Ариадны Эфрон.

О первом вечере памяти Марины Цветаевой в 1962 году 

Фото: предоставлено издательством АСТ

Все прошло без малейшей "ажиотации", никто стульев не ломал и стекол не бил, и хотя зал вместил вдвое больше положенного, было очень спокойно, пристойно - как надо. Устроители сумели правильно распределить билеты и, главное, подготовили вечер без излишней рекламы и болтовни, многие "сенсационеры" узнали о нем лишь на следующий день после того, как он состоялся. Была неплохая (небольшая) экспозиция книг, фотографий, на диво удачный портрет…; выступали Эренбург, Слуцкий, Ев. Тагер; первые два, по-моему, хорошо (Эренбург, правда, перепевал опубликованное, т.ч. ничего нового не сказал - но сам был насквозь мил и добр, что не часто увидишь!). Тагер же развел молочные реки, кисельные берега - я держала себя обеими руками за шиворот, чтобы усидеть, и бесилась - дура неизбывная! Потом было "художественное" чтение маминых стихов, и опять же я, вместо того чтобы испытывать благостные чувства, начала медленно и верно взрываться. К счастью, взрывалась в фойе, хоть ни у кого не на глазах. Понимаете, разумом ценю первую попытку Цветаевой "вслух" и отдаю должное терпению, любви и мужеству устроителей, а сердце требует совсем, совсем иного для памяти мамы. Настоящего  - не только по замыслу, но и по осуществлению.

О стихотворении "Генералам двенадцатого года"

А история стиха такова (истории, связанные со многими стихами, помню!) - на толкучке, в той старой Москве, которую Вы знаете только по стихам, а я еще застала ребенком - мама купила чудесную круглую высокую (баночку? коробочку?) из папьемаше с прелестным романтическим портретом Тучкова-четвертого в мундире, в плаще на алой подкладке - красавец! И хотя в те годы мама явно предпочитала Наполеона его русским противникам… но перед красотой Тучкова не устояла - вот и стихи! Коробочка эта сопутствовала маме всю жизнь, стояла на ее столе, с карандашами, ручками. Ездила из России, вернулась в Россию… Где она теперь?

Культ Наполеона в те годы - моего раннего детства - шедший еще от бабушки - цвел в нашем доме. Как мне попало, четырехлетней, когда я раскокала чашку, всю золотую внутри, с портретом императрицы Жозефины, и "овдовила" парную с ней чашку с Наполеоном! До сих пор помню…

О доме в Тарусе

Дом Цветаевых в Тарусе. Фото: wikimedia.org

Хаос, жуть, грязь и запустение в доме № 13 по 1-й Дачной - неслыханные, какой-то склеп + лавка старьевщика после бомбежки. Дед-сторож за промежуток между похоронами и приездом (теперешним) Евгении Михайловны ухитрился украсть все, что может быть украдено: одеяла и  кур, подушки и яблоки, посуду и одежду, дрова и белье; на всех остатках (останках) вещей - липкая грязь, пыль, паутина. Взялись за "туалет" - красного дерева, крепостной работы (мебельный Собакевич) - он рухнул и распался в прах, изъеденный жучком-древоточцем; умывальник нельзя было сдвинуть с места - он весь был забит ржавыми жестянками из-под консервов (если будет война, пригодится котелки делать); почему-то всюду - тусклые, слепые, треснутые зеркала и обрывки серебряной мишуры и каких-то блесток опереточных вперемешку с непарными калошами, счетами 1932 г. за электричество, дырявыми мисками (...) Евгения Михайловна привезла сюда же остатки московской Валериной мебели, в том числе рассохшийся ореховый шкаф, о котором говорится в "Моем Пушкине", откуда - первый Пушкин мамин - и плетеное кресло дедушки Ивана Владимировича. Над всем и вокруг всего витают коршуны и трусят шакалы - местные, тарусские: "Домик не продается ли? Мы бы его снесли, новый поставили бы… местечко больно славное и для скотинки пригодное…" "Не пустите ли пожить зиму-то? Семья всего-то мы с женой да ребятишки, да поросеночек…" "…Говорят, продается тут дом после старухи? Много не дадим, зато сразу заплóтим - грош цена барахлу - тысячу за всё - идет?"

Могила Цветаевой в Елабуге. Фото: Галина Суркова/wikimedia.org

О памятнике матери

А еще надо соображать насчет "памятника". Я думаю написать Твардовскому как обстоят дела; посоветуюсь с П.И. Бондаренко - сколько может стóить и  как (насколько) осуществим новый скромный памятник - стоячая плита или глыба с высеченным (углубленным) знаком креста и надписью; сколько может стóить транспортировка и установка, думаю - обойдемся без Литфонда, т.к. они, как черти, креста не терпят, а без креста - нельзя; мама была православная; думаю, что все это не должно стоить неосуществимо дорого, пройдемся с шапкой по кругу и наберем. Такие вещи надо делать не торопясь и обдуманно.