В январе 1864 года в Петербурге хоронили Александра Дружинина. На отпевании в церкви Смоленского кладбища собрался весь бывший кружок журнала "Современник", литераторов сороковых годов, куда прежде, до разрыва с Некрасовым, входил и Дружинин.
"Очевидно, приличие требовало, - вспоминает современник, - чтобы при отпевании присутствовал и Некрасов... Никогда не забуду холодного выражения пары черных бегающих глаз Некрасова, когда, не кланяясь никому и не глядя ни на кого в особенности, он пробирался сквозь толпу знакомых незнакомцев..."
Чужой среди своих
Этот эпизод как нельзя лучше характеризует ситуацию, в которой оказался Некрасов в середине 60-х годов. Популярнейший поэт России, властитель дум, издатель самого читаемого в стране журнала, он жил в атмосфере душевного одиночества и непонимания со стороны близких людей. Петля враждебности стягивалась вокруг него.
В 1861 году умер Добролюбов. В 1864-м Чернышевского сослали в Сибирь.
Смолкли честные, доблестно павшие,
Смолкли их голоса одинокие...
Старые друзья отвернулись от Некрасова в связи с расколом в "Современнике", который покинули Тургенев, Толстой, Фет, Дружинин. Что же касается новых друзей, так называемой "второй волны шестидесятников" (Антонович, Пыпин, Жуковский, Михайловский, Решетников, Ник. Успенский) - отношения с ними складывались двусмысленные, а порой и враждебные.
Конец 60-х - начало 70-х годов - несомненно, один из самых страшных периодов в жизни Некрасова. В 1866 году ради спасения "Современника" он пишет "оду Муравьеву", подавителю Польского восстания, после чего либеральная публика отворачивается от него. А "Современник" все-таки запрещают.
В 1869-м бывшие сотрудники журнала Жуковский и Антонович печатают "Литературное объяснение с г. Некрасовым", где сводят с ним денежные счеты. Некрасов, свидетельствует Антонович, обманул Чернышевского и Добролюбова, а сам живет барином. Вслед за этим Тургенев в "Вестнике Европы" публикует "Воспоминания о Белинском", где выставляет Некрасова в самом невыгодном свете...
Что ты, сердце мое, расходилося?..
Постыдись! Уж про нас не впервой
Снежным комом прошла-прокатилася
Клевета по Руси по родной.
Недалеко время, когда публике наскучит поэзия Некрасова, и она отвернется от него в ожидании нового кумира. Кумир не замедлит явиться. Им окажется молодой стихотворец С.Я. Надсон.
А пока смертельно больной Некрасов пишет цикл "Последние песни" - стихи, вознесшие его имя на величайшую высоту в русской лирической поэзии.
Вагон в никуда
"Последние песни" (черновое название сборника - "Черные дни") пронизаны предощущением близящейся катастрофы. Гул грядущих мировых катаклизмов, зреющих в глубине ХIХ века, гул, еще не слышимый обывателем, явственно звучит в поздней лирике поэта.
Поэзия стона переходит в крик. Чувство вселенского горя, непоправимости ошибок, допущенных человечеством, страх за судьбу Родины - вот последнее, что мог выразить Некрасов перед смертью:
Дни идут... все так же воздух душен,
Дряхлый мир на роковом пути...
Человек до ужаса бездушен,
Слабому спасенья не найти!
Но молчи во гневе справедливом!
Ни людей, ни века не кляни:
Волю дав лирическим порывам,
Изойдешь слезами в наши дни...
Так не могли написать ни Пушкин, ни Лермонтов. Должно было пройти время, чтобы русский поэт смог прийти к подобным откровениям. Задолго до символистов Некрасов выступает как подлинный "символист".
Как передать чувство бесконечного страдания, накопленного человечеством за века существования?
Вот взгляд поэта Ивана Аксакова:
И сдается - над всей бесконечной
Жизнью мира проносится стон,
Стон тоски мировой, вековечной,
Порожденной в пучине времен...
Сильно, экспрессивно! И очень расплывчато.
А вот Некрасов... Обращаясь к теме русско-турецкой войны, он, минуя батальные полотна, позволил читателю увидеть последствия:
И бойка ж у нас дорога!
Так увечных возят много,
Что за ними на бугре,
Как проносятся вагоны,
Человеческие стоны
Ясно слышны на заре...
По форме - документальная военная сводка. По содержанию - грандиозный символ цивилизации, вагон, мчащийся в никуда. Он будет возникать затем в стихах многих больших русских поэтов, от Блока до Рубцова. И частушечный ритм стихотворения - гениальная поэтическая находка Некрасова - только подчеркивает ужас происходящего. Содержание сталкивается с формой, порождая дисгармонию (говоря музыкальным языком, контрапункт), которая зловеще подчеркивает фарсовый характер "плясок смерти".
Муза и мать
Последнее, к чему пришел поэт: сознание бессилия поэтического слова в мире "картечи и штыков".
Любовь и Труд - под грудами развалин!
Куда ни глянь - предательство, вражда,
А ты стоишь - безмолвен и печален
И медленно сгораешь от стыда.
И небу шлешь укор за дар счастливый:
Зачем тебя венчало им оно,
Когда душе мечтательно-пугливой
Решимости бороться не дано?
Оказывается, музе-проповеднице Некрасова непосильно тяжела ноша, возложенная на нее поэтом. Оказывается, между словом и делом непроходимая пропасть:
Мне борьба мешала быть поэтом,
Песни мне мешали быть борцом...
Художественное слово капризно и хрупко, дело - насущно и грубо. В критике, публицистике этот вопрос решается просто, в поэзии - за него приходится расплачиваться кровью. Свободная и гордая крестьянка, какой являлась муза Некрасову раньше, превращается в калеку:
Где ты, о муза! Пой, как прежде!
"Нет больше песен, мрак в очах;
Сказать: умрем! конец надежде!
Я прибрела на костылях!"
Он понимал, что нагрузил легкую небожительницу не свойственным ей заданием - бросил красавицу-музу на растерзание жестокому веку. Вспомним знаменитое:
И музе я сказал: "Гляди!
Сестра твоя родная!"
Это о молодой женщине, которую били кнутом на Сенной площади в Петербурге, как и многих провинившихся крепостных. Поэт заставил свою музу пережить то, что пережили тысячи и тысячи простых людей, над которыми веками издевались сильные мира сего. Гостью с небес он швырнул в земную грязь. И на исходе жизни понимал, что иначе не мог поступить: человеческие страдания были для него все-таки ближе и дороже олимпийского высокомерия классического поэта.
Но он понимал и другое: не в силах муза выдержать этих страданий. И в том есть вина не только жестокого века, но... самого поэта.
Вот отчего он просил прощения у своей "кнутом иссеченной" музы! И в его поздних стихах небожительница-муза уступает место образу "матери родной". Только мать одна способна утешить умирающего сына.
Не страшен гроб, я с ним знакома;
Не бойся молнии и грома,
Не бойся цепи и бича,
Ни беззаконья, ни закона,
Ни урагана, ни грозы,
Ни человеческого стона,
Ни человеческой слезы.
Усни, страдалец терпеливый!
Свободной, гордой и счастливой
Увидишь родину свою,
Баю-баю-баю-баю!
Поэт ставит образ матери выше образа музы. Здесь открывался новый Некрасов.
Правда "неуклюжего" стиха
На протяжении тридцати с лишним лет критика твердила о "жестокости" Некрасова. Многие высказывали сомнение в том, что его можно в строгом смысле считать лириком и даже поэтом вообще. Так Фет в письме к поэту К. Р. сравнивал своего современника с Пушкиным:
Читаешь стих Некрасова: "Купец, у коего украден был калач..." - и чувствуешь, что это жестяная проза. Прочтешь: "Для берегов отчизны дальной..." - и чувствуешь, что это золотая поэзия....
Был ли Некрасов подлинно лирическим поэтом?
Один из его поклонников в 1864 году писал: "... идеал г. Некрасова не имеет ничего общего с идеалами других поэтов: он не фантастический какой-нибудь, а возможный, необходимый, несомненный". Другой автор, из журнала "Русское слово", угодливо восклицал: "Наш поэт понимает самого себя, не обманывается на свой счет; он чувствует, что его сила состоит не в яркости образов, не в отделке подробностей, не в певучести стиха, а в искренности чувства, глубине страдания, в неподдельности стона и слез".
Никто не задумывался над тем, в какой степени "мечтательно-пугливая" душа поэта сама способна была выносить все ужасы "рокового мира".
Однажды Некрасов сам заявил:
Нет в тебе поэзии свободной,
Мой суровый, неуклюжий стих!
Он словно оправдывался:
Нет в тебе творящего искусства,
Но кипит в тебе живая кровь...
Неудивительно, что некоторые брались Некрасова поучать. Автор "Киевского телеграфа", например, напечатал развернутую программу о том, каким должен быть современный поэт и о чем он должен писать:
"Таким образом возникает вопрос: каким целям должна служить поэзия? Научным и прогрессивным, ответим мы. Идеал прогресса и науки: развитие человечества в интеллектуальном, моральном и материальном отношениях. Этот идеал и должен руководить поэтом".
А Некрасов, словно в ответ, первым в русской поэзии лишил лирического героя его абсолютной значимости.
Поэмы без героя
В лирике Некрасова заговорило сразу несколько "правд", среди которых "правда" художника была всего лишь равна остальным "правдам".
Уже в раннем стихотворении "В дороге" проявилось замечательное свойство некрасовской лирики: умение слышать и понять другого. В стихотворении звучат три "правды". Первая - ямщика, вынужденного по приказу старосты жениться на девушке, воспитанной в барском доме. Крестьянин истинно несчастлив, ведь его жена:
На какой-то патрет все глядит
Да читает какую-то книжку...
Другая "правда" - самой Груши, ужас положения которой явствует из слов ямщика:
А, слышь, бить - так почти не бивал,
Разве только под пьяную руку...
И, наконец, третья "правда" - автора (лирического героя), на котором замыкается цепь страданий чужих для него людей. Хор голосов становится невыносимым, душа поэта разрывается на части:
Ну, довольно, ямщик! Разогнал
Ты мою неотвязную скуку!..
В аккумуляции чужих страданий - главная особенность "многосубъектной" лирики Некрасова. "Страстный к страданию поэт" - назвал его Достоевский. А вот признание самого Николая Алексеевича: "Да, я увеличил материал, обрабатывающийся поэзией, личностями крестьян... Передо мной никогда не изображенными стояли миллионы живых существ. Они просили любящего взгляда. И что ни человек, то мученик, что ни жизнь, то трагедия!"
Впервые в тайную тайных литературы, лирику, хлынула толпа, заговорила разноречивым языком, создавая в стихах Некрасова, как в романах Достоевского, эффект полифонии. Мир трагически расколот на две не понимающие друг друга социальные группы, в центре этого противоречия формируется мятущееся сознание поэта.
"Бедный, истинно мучающийся поэт, - писал о Некрасове Аполлон Григорьев, - не может ни на минуту перестать смотреть сквозь аналитическую призму, всюду показывающую ему ворочающихся гадов: в самом простом, обычном факте повседневной жизни, способной в благоустроенной душе пробудить строй спокойный, мирный <...> он способен видеть только грех в прошедшем и горе впереди".
"Мерещится мне всюду драма", - написал однажды Некрасов.
Сквозь строй
Только из "Последних песен" стало ясно, что поэт боялся темы, которую мужественно решал всю жизнь. "Это великое самоотвержение, - напишет в статье "Сквозь строй" Конст. Бальмонт, - потому что у каждого поэта есть неизбежное и вечное тяготение к области чисто личного, стремление к красоте, спокойной созерцательности. Такое стремление было и у Некрасова..."
Ночь. Успели мы всем насладиться.
Что ж нам делать? не хочется спать.
Мы теперь бы готовы молиться,
Но не знаем, чего пожелать.
Пожелаем тому доброй ночи,
Кто все терпит, во имя Христа,
Чьи не плачут суровые очи,
Чьи не ропщут немые уста,
Чьи работают грубые руки,
Предоставив почтительно нам
Погружаться в искусства, в науки,
Предаваться мечтам и страстям;
Кто бредет по житейской дороге
В безрассветной, глубокой ночи,
Без понятья о праве, о боге,
Как в подземной тюрьме без свечи...
Именно "сквозь строй" несчастных и немотствующих в своем страдании людей прошел поэт - в начале с юной красавицей-музой, в конце - со страшной калекой на костылях.
... Если только можно мечтать о смерти, Некрасов мечтал умереть весной или летом. Чтоб "высокая рожь колыхалася, Да пестрели в долине цветы..." Известно, какое ужасное впечатление произвели на него похороны Добролюбова в декабре 1861 года, когда труп опускали в мерзлую землю...
Он умер в лютые декабрьские морозы 1877-го. Столичный пария, куплетист, журналист, издатель, помещик, барин, аристократ... Со смертью все эти маски отлетели, как дым от огня, и осталось одно: лик великого трагического поэта.