Поделиться
Очень быстро фамилию Рождественского узнали миллионы - не только записных читателей и слушателей поэзии. Учился он не столько в литинститутском семинаре, сколько у Маяковского. Но и у поэтов тридцатых годов, чьи имена в те годы произносились вполголоса: прежде всего - у Павла Васильева и Бориса Корнилова. Их голоса можно расслышать в его строках. От Маяковского у Рождественского - не только повадка трибуна, но и тяга к жанру поэмы. Эпос в этой системе ценностей - нечто главное, коронное.
Существует мемуарная легенда (вполне возможно, что и достоверная), что Анна Ахматова как-то заочно упрекнула молодого поэта в слабом языковом вкусе. Разве оперное, экзотическое для России имя Роберт сочетается с архиправославной фамилией? Вероятно, и друзья предлагали ему поменять имя - и Рождественский ответил им, откуда взялось его вовсе не оперное, а революционное имя:
Это неслабое стихотворение Рождественский написал в 1959-м. Потом он написал еще немало монологов в схожем стиле.
Он начинал как бунтарь, как поэт, который возрождал революционный дух после позднесталинского классицизма. В то время он действительно не видел барьеров - возможно, потому что слишком поверил в оттепель, придумал для себя её идеалы, от которых несколько лет старался не отступать. Он отбрасывал не только "перегибы" сталинского времени, но и "показуху высотных шпилей". Рискованный образ! Да и не то чтобы справедливый. Шпили-то неплохие получились. Но он в то время воевал с державностью.
А строки его "Реквиема" в последние годы звучат каждый год перед минутой молчания 9 мая. Он написал эту поэму в 1962 году, когда День Победы ещё не был красным днём календаря. Это поэма-поступок. Многоголосая, похожая на фольклорные заклинания. Наверное, реквием по миллионам павших и не мог быть иным. Несколько композиторов - из лучших - сочиняли песни и кантаты по "Реквиему". Но они не затмили поэмы. Она существует в нашей памяти как литературное, а не музыкальное произведение. Получилась формула, составленная из восклицаний, не требующая оркестров. Достаточно негромкого голоса самого Рождественского, для которого это и семейная трагедия, и история страны, войны, века:
А потом случился самый крупный скандал в его литературной жизни. Поэту было 30, но его стихи уже воспринимались как поступки государственного масштаба. Такое время.
Никиту Хрущева, которого Рождественский уважал, на склоне правления всерьез разгневало его стихотворение "Да, мальчики", казалось бы, вполне лояльное к советской власти:
Вроде бы - то, что нужно. Но дело в том, что именно тогда Никиту Сергеевича стала раздражать самоуверенная молодежь. Он, наверное, забыл, что сам еще до сорока лет руководил огромной московской партийной организацией и вряд ли считал себя мелюзгой… В 1950-е отмахнуться от молодежной темы в СССР было невозможно. И поэты, которых позже назовут "шестидесятниками", обращались к своим ровесникам и к тем, кто младше, с программными стихами-проповедями.
И эта история, собственно говоря, началась с такой проповеди в исполнении Евтушенко:
Ему гневно ответил Николай Грибачев, противопоставив молодой самоуверенности гордость фронтового поколения:
Конфликт, на самом деле, вымученный. Не было у "шестидесятников" никакого презрения к фронтовикам. Эгоцентризм, свойственный всем поэтам-трибунам, был, но без него про них был никто и не услышал. Не могут трибуны "молчать в тряпочку". Но Хрущев и Грибачев представили дело в самом оскорбительном для "молодых" ракурсе. И досталось на орехи, прежде всего, Рождественскому. Пришла пора в очередной раз высечь героев слишком громкого, удачливого и популярного поколения - и Роберт Иванович попал под горячую руку.
Хрущев бушевал. Он вообще быстро заводился. Даже в официальном отчете его речь звучала жестко: "Здесь выступал поэт Рождественский. Он полемизировал со стихотворением Николая Грибачева "Нет, мальчики!..". В выступлении товарища Рождественского сквозила мысль о том, что будто бы только группа молодых литераторов выражает настроения всей нашей молодежи, что они являются наставниками молодежи. Это совсем не так. Наша советская молодежь воспитана партией, она идет за партией, видит в ней своего воспитателя и вождя".
Некоторое время эту филиппику даже в школах изучали.
Важный конфликт! И не тем, что Хрущев в стиле парвеню покрикивал на молодых поэтов, одергивал их. А тем, что гнев главы государства не стал для них роковым. Конечно, не обошлось без неприятностей, но, по большому счету, этот эпизод только помог Рождественскому утвердиться в умах в качестве одного из наследников Маяковского. Не самое жестокое было время, надо признать. И такие, как Рождественский, помогали сделать эпоху добрее. Хотя искупать "вину" опалой все-таки пришлось. Помогли поездки, на этот раз - в Киргизию. Почти ссылка. Но недолгая и достаточно комфортная. После этого Рождественский не разучился всегда иметь в виду многомиллионную аудиторию. Но стал немного другим. Стал дипломатом.
В любые дни друзей и читателей он не терял. "Он и жанровые рубежи берет первым: и в поэме он продуктивнее, увереннее всех поэтов своего поколения, и песней лучше всех умеет охватить массу. Он словно вехи ставит на краях лирики, как ставит вехи на краях земли и неба; жесткими прямыми углами своих ритмов, ораторской "маяковской" лесенкой, а более всего - открытой и искренней верой в безграничность сил человека" - это, конечно, Лев Аннинский, златоуста трудно не узнать.
Полную версию текста читайте на портале ГодЛитературы.РФ