По форме - это набор сказов, которые рассказывают друг другу пять сказочников, застрявших на пристани в ожидании севшего на мель парохода. Эти волшебные сказки, новеллы, анекдоты, легенды, были и небыли на сцене впервые. Четырнадцать из пятидесяти. Их поставил Сергей Тонышев - пятикурсник Мастерской Сергея Женовача в ГИТИСе.
Тонышев впервые столкнулся с этим текстом еще на втором курсе, потом понял: как северный человек (в его паспорте значится национальность ханты) он готов погружаться в текст и дальше, потому что хорошо чувствует природу простых людей. "Их отношения с жизнью, - говорит режиссер, - это Шекспир, Гоголь и Достоевский вместе, только без литературности. Это поэтичность ужаса и обыденность смерти. Мне интересно разглядывать героя в простом безымянном человеке. Интересно забыть про картинки, текст и сосредоточиться только на нем. В нем - тайна".
Эту тайну Тонышев разгадывает в рамках "бедного театра" - без особых декораций и реквизита. Он даже обошелся без художника-постановщика, сам выстроил монохромную картинку, похожую на старинную фотографию. Сделал главными свет и звук.
Дело не только в студенческой привычке обходиться малым. Дело в том, что нужно было предельно сблизить зрителя и текст, сократить между ними почти вековую дистанцию. Показать реальных людей и достучаться до коллективного бессознательного. Не отвлекать от архитектуры речи, а вовлекать в нее.
Есть зритель, есть актер и есть текст. Точнее - язык. А он здесь очень важен. В программке спектакля напечатан небольшой словарик - указатель областных слов и выражений (подобный есть и у Озаровской). Хотя на самом деле все понятно и без него. В кажущуюся поначалу чужеродной речь встраиваешься быстро, начинаешь слышать музыку знакомого, но иного языка с его цоканьем и оканьем, пришепётыванием и неустойчивыми формами "-ться".
Особых проблем с произношением у актеров не возникло - помогли и многочисленные документальные аудиозаписи речи, и педагог по вокалу Марина Вульф, и композитор Ольга Пелевина, которая бывала в тех местах и слышала местную речь.
Но вообще автор "Пятиречия" Ольга Озаровская настолько точно зафиксировала произношение в своем тексте, что он стал похож на транскрипцию. Она даже ввела два новых знака для точной передачи звучания. "Наряду с ощущением северного языка, несущего множество местных слов и выражений (приложен словарь), - сказано в предисловии к ее книге, - автор стремится передать и дыхание языка, т.е. его звучание. Это неприятно для глаза; но преодолев неприятность, читатель приучится воспринимать текст не только глазами, но и ушами и почерпнет новое наслаждение".
На слух все воспринимается действительно проще, чем глазами. Тем более что зритель максимально приближен к действию. Он находится почти внутри него. Черная комната РАМТа - очень маленькая, там всего три ряда кресел. И зритель сидит лицом к лицу со сказочниками.
Они едят уху - он слышит запах. Они мистически пугают - пугается каждый. Зерна, бросаемые об стену, чтобы имитировать шторм, рикошетят в первый ряд. Мы здесь. Мы слышим. Мы чувствуем. Мы тоже находимся и на этой пристани, и в каждой истории, которую нам рассказывают, чтобы скоротать время. Роль зрителя пассивна, он - просто слушает и смотрит. А вот сами актеры легко и свободно переходят от роли рассказчика к роли слушателя, а потом становятся и сорассказчиками - подыгрывают, подпевают, свистят, как птицы.
Звук в спектакле двойной - и живой голос, и усиленный через микрофоны. Причем происходить этот аудиопереход может во время всего одной фразы, меняя смыслы и нагнетая атмосферу. Отправляя в глубь веков.
Так же тонко работают и сами актеры. Они откуда-то "достают" и старые лики, и старинные выражения лица. Пересобирают собственную мимику заново, меняют личины. Один и тот же платок, повязанный разными способами, дает три состояния психики. Три разных жеста одного человека меняют его характер. Превращают в архетип, прерывают "ожидание Годо" и... отправляют в далекий-далекий путь.