"Кто виноват" против "Что делать". Во имя чего либерал Герцен расправился с демократом Чернышевским" - полемическая публикация "Родины" (N 4, 2022) вызвала большой интерес у читателей. Напомним, как заканчивалась статья Игоря Вирабова:
"Когда Чернышевского приговорили к каторге, "Колокол" написал. Не о поломанной судьбе. Не о потере для литературы. Зверский приговор послужит Герцену лишь поводом - уесть литературных недругов. Оказывается, виноват во всем Катков. "Поздравляем всех различных Катковых - над этим врагом они восторжествовали! Ну что, легко им на душе?"
"Современник", журнал Некрасова и Чернышевского, был убит.
А к 1862 году число подписчиков у "Колокола" упало в разы. Было три тысячи подписчиков - в один момент осталось меньше пятисот. Это произошло после статьи того самого Михаила Каткова.
Публикацией о нем продолжаем актуальный и сегодня разговор об острейшем противостоянии либералов и патриотов во второй половине XIX века.
Вызов властителю дум
В 1862 году в июньском номере журнала "Русский вестник" появляется статья Михаила Каткова "Заметки для издателя "Колокола". Публикация ошеломила просвещенную Россию - автор посягнул на Герцена! Почитателей и апологетов беспощадного критика российских властей, как выразился современный публицист, "ударило как обухом по лбу", настолько это казалось невероятным - подвергнуть обструкции лондонский светоч свободы.
Герцен представлялся тогда властителем дум русского общества. Стремились на поклон к нему в Лондон - не с меньшим благоговением, с каким мусульмане свершают хадж в Мекку. И то, что кто-то осмелился поднять на Герцена публицистический меч, либеральная часть русской публики восприняла как богохульство.
Катков осмелился. А написал он в общем-то простые вещи, которые много позже Столыпин эффектно сформулирует: "Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия".
Что мы знаем об этом смельчаке?
Из либералов в патриоты
Когда я в советские времена учился на факультете журналистики МГУ, то в курсе истории русской печати Михаила Никифоровича Каткова причисляли к реакционным газетчикам. А как не причислить, если Ленин написал о нем: "Либеральный, сочувствующий английской буржуазии и английской конституции, помещик Катков во время первого демократического подъема в России повернул к национализму, шовинизму и бешеному черносотенству".
Молодой Катков действительно увлекался либеральными идеями, был в тесных отношениях с Белинским, Станкевичем, Чернышевским, Бакуниным, Грановским, Писаревым, Герценом - фигурами, которые в 40-х годах XIX века и десятилетия позже определяли умонастроения молодых. Белинский дорожил отношениями с Катковым, писал о нем в письме: "Начал сходиться с Катковым и ценить его - чудесный малый ... его сердце - неисчерпаемый источник небесного огня". Чернышевский отмечал: "...было время, когда мне приятно было думать: "А мы можем действовать заодно". А с Герценом Катков был в дружеских отношениях, ездил к нему в Лондон, они вели длительные беседы и, в общем-то, видели друг в друге единомышленников.
Современники отмечали в Каткове оригинальность ума, мастерское владение словом, в его статьях чувствовался свежий, сильный талант. Натура его была страстной, увлекающейся, порывистой. Он искал дискуссий, на которых мог блеснуть энциклопедичностью своих знаний, оттачивать полемический талант. Однажды словесная дуэль между Бакуниным и Катковым едва не переросла в огневую, дело дошло до вызова к барьеру - во какие страсти бушевали!
Как вспоминал публицист Анненков, Катков переживал период развития, который можно назвать "свирепостью молодости".
Много дала Каткову для расширения кругозора, мировоззренческого взросления учеба в Берлинском университете. Там он познакомился с Тургеневым, они жили в одной квартире, знакомство перерастет в дружбу. Катков сошелся с немецким мыслителем Шеллингом - тот был много старше русского студента, но это не мешало им проводить часы в беседах. Возможно, эти беседы повлияли на решение Каткова оставить журналистику и заняться наукой. В письме Краевскому он пишет: "Максимум моих амбиций - попасть к какому-нибудь тузу в особые поручения". То есть встроиться в государственную службу.
По протекции попечителя Московского учебного округа графа Строганова он получает назначение на кафедру философии Московского университета. Читал курсы по психологии, философии, логике. И лектором он, по свидетельству современников, был блестящим, аудитория на его лекциях всегда была переполнена.
Быть может, Катков и остался бы в университете, да в 1850 году власти приняли странное решение: передали преподавание философии профессорам богословия. Катков подал в отставку.
Он хотел заниматься издательской деятельностью, но основать журнал или газету тогда не было возможности. Николай I сказал: "Новых журналов не создавать, хватит и тех, что есть". Возможности открылись с вступлением на престол Александра II. В обществе нечто вроде оттепели, надежды на реформы, на смягчение цензурного гнета. Катков подает прошение министру просвещения А.С. Норову с просьбой разрешить издание нового журнала. И разрешение получает - Александр II начертал на прошении резолюцию: "С-н" ("Согласен").
Так родился журнал "Русский Вестник".
Дом для великой русской литературы
Катков сумел привлечь в новый журнал выдающихся ученых, общественных деятелей, публицистов. Но славу изданию составили прежде всего литераторы. Началось с Тургенева. Он был связан с "Современником", на тот момент определявшим литературную моду. Но в журнал пришли Чернышевский и Добролюбов, настроенные весьма радикально, они объявили войну инакомыслящим, в том числе и автору "Записок охотника". На страницах журнала - резкие выпады против Тургенева. Иван Сергеевич написал записку Некрасову: "Выбирай: я или Добролюбов?" Некрасов выбрал Добролюбова.
И Тургенев отдает свой новый роман "Накануне" Каткову, позже еще несколько значительных своих вещей, в том числе и роман "Отцы и дети".
Толстой послал в "Русский вестник" рассказ "Семейное счастье", потом повесть "Казаки" и, наконец, свою главную книгу - "Войну и мир". А позже "Анну Каренину".
Лесков свою первую повесть "Старые годы в селе Подомасово" тоже вверяет суду Каткова. И потом становится постоянным автором.
А кроме этого в "Русском вестнике" появлялись произведения Салтыкова-Щедрина, Писемского, Тютчева, Григоровича, Мельникова-Печерского, Алексея Толстого, Якова Полонского, Аполлона Майкова, Афанасия Фета. И Достоевский! "Идиот", "Бесы", "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы" - эти великие романы появились на страницах "Русского вестника".
Почти вся великая русская литература XIX века появились в журнале Каткова!
Однако же слова Ленина о Каткове как о либерале, сочувствующем английской буржуазии и английской конституции, соответствуют действительности - Катков был англоманом.
Нигилисты против царя-реформатора
У Каткова был острый политический темперамент, политика влекла его с юных лет. Но наступил момент, и его романтичный либерализм дал трещину. Причина - появление в России отрицателей всего и вся. Сегодня их называют оппозиционерами, а тогда это были нигилисты. Они были недовольны всем, что происходило в стране, в обществе. Причем самое поразительное: возникли нигилисты как раз в начале царствования Александра II, который и начал реформы в застоявшейся России. И главная реформа - отмена крепостного права. А кроме этого - преобразования в сфере образования, армия строилась на новых принципах, совсем иная судебная система.
Но нигилистам все не так! Они объявляют войну власти. Чиновник министерства просвещения Мещерский описывает ситуацию: "Время было странное и недоброе. Чем более правительство отделялось от Николаевских преданий, склонялось к реформам, к уступкам либеральным теориям, тем сильнее сказывалось недовольство, тем более росла оппозиция". А Герцен был голосом нигилистов. В его "Колоколе" - статьи, поддерживающие всех, кто против власти, кто расшатывает государственные устои.
Жестокие и бессмысленные акции нигилистов переворачивают взгляды Каткова. Да, он согласен, что реформы часто половинчатые, что совершают их люди прежнего строя, но ведь ничего сразу не делается. Западничество, либерализм, англоманство молодого Каткова выветрились во времена царствования Александра II.
Из единомышленников Герцен и Катков превратились в политических противников.
Герценовский "Колокол" в 1850-х годах гремел на всю Россию. Он звал народ к бунту. И удивительно: распространялось издание почти легально. Мещерский писал о популярности издания: "...в военно-учебных заведениях, высших того времени, брошюры Герцена читались, сваливаясь с неба".
Поразительно, но выпуски "Колокола" рассылались по почте. Журналист Феоктистов свидетельствует:
"Что касается вообще нашей публики, не приготовленной к восприятию каких бы то ни было серьезных идей и вследствие сего относившейся с любопытством почти истерическим ко всему запрещенному, воспринимавшей это запрещенное без всякой критики, то Герцен тотчас же сделался для нее авторитетом. Если иногда даже старики поклонялись ему, то о молодежи нечего и говорить".
В 1862 году в двух столицах распространяется прокламация, подписанная "Молодой Россией", в которой призывы свергнуть царя, физически уничтожить "императорскую партию". Герцен восторженно поддержал эту акцию: "Хвала вам! Вы начинаете новую эпоху. Исполин просыпается!"
И тут вступает Катков.
"Недоносок на поприщах"
Он бросает Герцену обвинение: "Вы презираете участие в созидательной деятельности, интересы и права русского народа у вас на последнем месте, а главное для вас - глумливая критика всего и вся. Россия вступила в новую эпоху - эпоху реформ и перемен, а вы продолжаете звать к топору". Катков требует: "Хватит дурить молодежь утопическими идеями, возбуждать ее призывами к восстанию, пора браться за дело".
О самом Герцене Катков отозвался презрительно: "Он остался все тем же - недоносок на поприщах, кипящий раздражением пленной мысли, бесспорно утвердивший за собой только одно качество, качество бойкого остряка и кривляки". И указал на самое уязвимое место в позиции Герцена: призывает молодежь идти на смерть за никчемные идеалы, а сам живет в прекрасном особняке, пишет обличительные памфлеты в комфортабельном кабинете, наслаждается всеми благами жизни. Как отмечал один из тех, кто посетил лондонского страдальца за Россию: "Герцен в Лондоне жил русским барином: занимал хороший дом-особняк, мебель и убранство, вся обстановка - на широкую ногу. Он ни в чем себе не отказывал".
По мнению Каткова, причина популярности в России Герцена - недостаточное развитие общества, науки и человеческой личности, и потому "несколько господ, которым нечего делать, несколько человек, неспособных контролировать свои собственные мысли, считают себя вправе распоряжаться судьбами народа с тысячелетнею историей, предписывая законы его неучащейся молодежи и его недоученным передовым людям".
Катков саркастически отзывается об эмоциональной и возвышенной патетике, свойственной герценовским статьям: "А чтоб им было веселее и чтоб они не одумались, он перебирает все натянутые струны в их душе, он шевелит в них всю эту массу темных чувствований, которые мутят их головы, он поет им о тоске ожидания, поет о святом нетерпении".
Статья "Заметки для издателя "Колокола" пошатнула авторитет лондонского звонаря в России, но его фигура все же оставалась притягательной. Окончательно похоронил Катков "Колокол" и свел практически к нулю влияние Герцена на русское общество в 1863 году.
Польская карта оппозиции
В январе 1863 года в Польше вспыхнул мятеж. Читаешь про те события, и живо встает война наших дней на Украине. Все до боли похоже: почти вся Европа ополчилась против России.
Как писал Мещерский, "Европа, благодушно относившаяся к образу действий Пруссии и Австрии в частях Польши, им принадлежавших... яростно обрушилась на Россию под водительством Англии и Франции в защиту мнимых прав поляков. Известна особенность европейских трактатов, что только от одной России требуется безусловное их исполнение".
Заговорили о праве наций на самоопределение, о принципе невмешательства... Прорабатывались планы введения санкций против России... Оживились дипломатические представительства в Петербурге, проводили активную работу с агентами влияния... В европейских газетах туча фейков (разумеется, такого слова тогда не знали) о будто бы зверствах и мародерстве русских воинов... Поставка оружия мятежникам... Поляков всюду носят на руках... Карл Маркс собирает антироссийские митинги... Одна из парижских газет сообщает: "На балу в Прадо толпа узнала русского, его окружили с криком: "Палач Польши, вон его, вон палача!" Шляпу его бросили на пол и истоптали ногами. "Господа, - говорил растерявшийся человек, - господа, я не русский, я - я поляк". "Если поляк, так кричите: "Да здравствует Польша!"
Мятеж шляхты вызвал горячую поддержку многих русских эмигрантов. Бакунин отправился в Польшу, чтобы вступить в ряды инсургентов, но добрался только до Швеции, откуда и мониторил события. Понятно, что Герцен восторженно принял вооруженное выступление поляков. В статьях, которые размещал в "Колоколе", он рисовал образ польского народа как народа, пострадавшего от жестокости России, народа героического, имеющего право на независимый от России путь.
Русского солдата он так описывал: "...представляем себе бедного русского воина - мы готовы рыдать, как дети. Он должен краснеть своих побед и бояться своих успехов". А в польских мятежниках он видит исполинских героев, в которых "изящно сочетались все чистое, восторженное и преданное рыцаря, со всем доблестным и могучим древнего римского гражданина".
Польша - це Европа.
Но главная причина, почему Герцен поддерживал польских мятежников, другая: он видел в событиях первый шаг к раздроблению Российской империи. Он давно продвигал идею федерализации России, желал гибели империи и жаждал, чтобы на ее месте возникло новое государственное образование - федерация свободно определившихся национальных государств.
Он мечтал: "Федеральное соединение должно быть вольным даром; Россия не имеет прав на Польшу".
А власть была в растерянности, в Петербурге склонялись к тому, чтобы идти на уступки мятежникам. В обществе разброд. Современный публицист фиксирует:
"Рок не до конца прогневался на Польшу. Он поразил ее, но он же и судил ей редкое счастие: на русской стороне находит он людей, которые с трогательным великодушием готовы принести ему в жертву интересы своей родины, целость и политическое значение своего народа, находит людей, готовых из чести послужить ему послушными орудиями ... людей, готовых быть поляками более, чем сами поляки".
Даже славянофилы поддержали мятежников, заказывали панихиды по погибшим полякам. Как пишет Мещерский, "по тем полякам, которые резали наших солдат и варварски мучили и убивали священников в Северо-Западном крае. Россия безмолвствовала, Петербург подавал Европе большие надежды на успех...".
И тут снова вступил Катков.
"Либо Россия, либо Польша - середины нет"
Он спокойно анализирует ситуацию в статье "Что нам делать с Польшей?" Отправная точка: "Вопрос о Польше был всегда и вопросом о России". Катков говорит о правде каждого из двух народов: "...поляку естественно отстаивать польское дело, а русскому естественно отстаивать русское дело". И далее он говорит: Польша, после того, как утратила свою самостоятельность, не примирилась и не примирится со своей судьбой, но полякам недостаточно просто независимости, им хочется, чтобы и русский стал поляком, а в противном случае пусть убирается за Уральский хребет, "на месте нынешней России не хочет видеть никого, кроме поляков и выродков чуди или татар".
И делает вывод:
"Борьба наша с Польшей не есть борьба за политические начала, это борьба двух народностей, и уступить польскому патриотизму в его притязаниях - значит подписать смертный приговор русскому народу. Пусть же наши недруги изрекают этот приговор: русский народ еще жив и сумеет постоять за себя... Одно из двух: либо Россия, либо Польша - середины нет".
Он считал, что в Польше решается судьба России. Катков пишет: как раз в эти дни возникает в русских людях то, что "мы зовем патриотизмом и народным чувством, тут начинается новая жизнь и новый дух". И призвал русских людей сплотиться вокруг трона, иначе - смерть России.
Катков указал и на двойные стандарты Запада: "Не говорите англичанину о правах народностей в Индии: он сочтет вас сумасшедшим, точно так же, как француз сочтет вас таковым же, если вы заговорите ему о правах народностей в Алжире. Они не станут и возражать вам".
Он приводит несколько примеров из европейской практики, аналогичных ситуации с Польшей.
Австрия в то время владела Венецией, и в Вене военных сводит с ума даже намек на то, чтобы уступить эту область Италии. И Европе было абсолютно все равно до венецианцев, которые не единожды пытались выйти из-под власти австрийцев.
Франция как раз в то время отрезала от Италии Ниццу и прилегающую территорию, сославшись на референдум. Европа молчит.
Англия по сути присоединила Ирландию - Европа молчит.
И только всеобщий вой: Россия, отступись от Польши.
Крах идей Герцена
Публицистика Каткова по польскому вопросу притягивала внимание общества. Патриотизм овладел сердцами русских. Нашли в сердцах отклик его слова: "Честь и достоинство государства, его сила и право связаны со всеми частями его территории". И с этого времени авторитет Каткова стремительно вырос.
А что Герцен? Он по-прежнему возносил до небес поляков, проклинал Россию. Каткова называл жандармом от журналистики, пытался бойко острить по поводу его статей - издатель "Московских ведомостей" не обращал на эти остроты внимания. И правильно делал! Ответить - значит привлечь внимание к Герцену.
К 1864 году Катков сместил Герцена с поста "силы и власти в русском государстве". Лондонская Times назвала его руководителем общественного мнения в России. Философ и литературный критик Страхов писал: "Когда польское дело пробудило наше народное чувство, тогда Герцен вдруг потерял всякое значение. Что бы он ни говорил - никто не слушал и не вникал в смысл его речей"
А "Колокол" перестали читать в России. К концу 1863 года тираж падает до полутысячи экземпляров. Герцен пытается восстановить былое величие, переводит печать "Колокола" в Женеву, но спасти издание не удалось. Вышло несколько номеров на французском языке - Kolokol, но французы остались равнодушны к газете.
На этом закончилась история издания.
P.S. Николай Огарёв, соратник Герцена, по этому поводу написал оптимистическое и оказавшееся пророческим стихотворение "До свидания!":
- Смолкает "Колокол" на время,
- Но быстро тягостное бремя
- Промчится как ненужный сон
- И снова наш раздастся звон...
Он раздается и сегодня.