В кахетинском селе Бушети один старик показывал мне свой виноградник. Тихое торжество было написано на его лице. Мы шли по узкой сухой тропинке, старик иногда садился на корточки у лозы и говорил что-то ласковое по-грузински. "Зачем это вы?" - спросил я.
- Чтобы лоза знала, что я здесь, что я живой. Я так каждый вечер хожу - где постучу, где приласкаю. Так мой отец делал и дед. Лоза любит, чтобы с ней поговорили.
Потом мы сидели на веранде и смотрели, как солнце заходит. "А вот за той горой, - сказал старик, - село Мирзаани. Там наш Нико родился, Пиросмани".
Я посмотрел на гору, подернутую синим туманом, спеленатую облаками.
- Это далеко?
- Раньше было недалеко. А сейчас далеко.
Пока я думал над этими загадочными словами, стемнело. Всего за какие-то десять минут исчезли и горы, и небо, и виноградники, и Цинандальское шоссе. Старик ушел в дом, а когда он опять возник в дверном проеме, то я увидел его будто нарисованным на черной клеенке.
Черная клеенка до сих пор не дает покоя искусствоведам. Как Пиросмани нашел эту гениальную технику - рисовать на клеенке и не черным по белому, а белым по черному, не используя вовсе черной краски?
Наверное, только черная клеенка может передать живую глубину южной ночи. Пиросмани извлекал из этой глубины кувшины, бочонки с вином, воздушные шарики, грустных князей с обвислыми усами, барашков и косуль, оленей и львов, верблюдов и ослов, рыбаков и духанщиков... Пиросмани выхватывал их всех из тьмы, будто шел с фонариком.
...Из темноты вдруг ясно послышалось, как прошел поезд. Я удивленно посмотрел на старика, потому что приехал на машине и не знал, что здесь, в горах, есть железная дорога. "Да, это вечерний пошел. Завтра утром в Тбилиси будет..."
В Бушети поезду не положена остановка, но он всегда тормозит тут в условленном месте и машинист притворно ругается на бедных кахетинцев, чтобы поторапливались с посадкой.
Пиросмани рисовал этот поезд. Одна его картина так и называется: "Кахетинский бурдючный поезд".
Покинув свое родное село еще мальчиком, Пиросмани тосковал о деревенской жизни. Это видно и по его картинам, где городских сюжетов почти нет. Говорят, что летом он покупал скошенную траву, чтобы, засыпая на ней, представлять себя дома, в деревне.
Когда незадолго до Первой мировой войны его пригласили на свое собрание художники, он, послушав их внимательно, сказал: "Вот что нужно, братья. Посередине города, чтобы всем было близко, нам нужно построить большой деревянный дом, где мы могли бы собираться; купим большой стол, большой самовар, будем пить чай, много пить, говорить о живописи..."
Художники поглядели на него как на чудака. Потом была война, потом другая, потом отходили от второй и готовились к третьей. Так и забыли все про слова Пиросмани, очень похожие на завещание. Но, быть может, где-то на свете и стоит большой деревянный дом. Там посреди большого стола виднеется большой самовар. Там тихо течет вечерний разговор, а за слегка запотевшими окнами медленно опадает роща.
Ярослав Смеляков
Булат Окуджава
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru