Поделиться
Сейчас Светлана везет гуманитарку от донецких волонтеров. Но есть еще одна причина: именно сюда, в СЭП доставляют на броне раненых и убитых, которых удается вывезти с передовой. Раненым здесь оказывают первую помощь и отправляют дальше в тыл, в госпитали и больницы. Убитых отпевают и увозят в морг.
Чем ближе к позициям, тем меньше людей и машин и больше разрушений. Взрывы грохочут совсем рядом, практически у самой разбитой дороги, по которой едет старенькая волонтерская "буханка". Но для Светланы это - привычный шумовой фон. Интересуюсь у своей собеседницы, как ее лучше представить - по имени или по позывному.
- По имени, - отвечает Светлана. - Раньше ребята называли меня Рыжая, но я уже давно не рыжая.
До 2014 году она жила в Северске за Артемовском. Обучилась на швею-мотористку, работала диджеем на дискотеке.
- А когда мы с мужем поняли, что вооруженный конфликт неизбежен, то ушли в ополчение. Муж даже шутил, что я попала с дискотеки в бой. Была стрелком, пулеметчиком, теперь - волонтер, - Светлана умолкает. Признается, что не любит говорить о той деятельности, которой занимается сейчас, слишком тяжело. Я, проклиная собственную бестактность, все же пытаюсь выяснить, как происходит процесс поиска и эвакуации трупов.
- Не трупов, - строго поправляет Светлана. - Не нужно о ребятах так. Мы говорим - тела. Я считаю, все они должны вернуться домой, ребята заслуживают того, чтобы быть упокоенными на своей родной земле. Пацаны - герои, и то, чем я занимаюсь, - лишь малая часть из того, что мы можем и должны для них сделать. У меня сын сейчас лечится в госпитале после ранения. И я знаю по себе, каково быть матерью военного, когда неделями нет ни звонка, ни СМС, когда ищешь сына среди сгоревших посадок, а потом приходит сообщение: "Мама, у меня все хорошо, мы взяли Рубежное".
Но кому-то такого сообщения уже никогда не дождаться. Светлана говорит, что ее работа сродни той, что ведут поисковики. Но, конечно, то, что делает она, все же отличается от поисков останков солдат, которые погибли во время Великой Отечественной войны.
- Я ищу павших ребят в основном по моргам, больницам и санитарно-эвакуационным пунктам, иногда в поле. Порой на меня выходят родственники и просят помочь найти пропавшего бойца. Я в таких случаях прошу у них фотографию и обязательно особые приметы. Одной фотографии может быть мало. После смерти ведь не всегда удается опознать человека по снимку, да и повреждения бывают разные, - вздыхает Светлана.
На передовую ее сейчас стараются не пускать - берегут. Но за время волонтерской деятельности случалось всякое. Пока Светлана с мужем не обзавелась своей машиной, приходилось нанимать водителей, но вскоре те стали отказываться ездить с ней - слишком опасно. Лишь один водитель всегда был готов помочь. Правда, он был инвалидом.
- Однажды мы попали под сильный обстрел, - вспоминает Светлана. - Укрывавшиеся под мостом бойцы выскочили, вытянули меня из машины и потащили меня в укрытие. Я им кричу, что водитель в машине - неходящий, инвалид, что он не сможет выбраться сам, и я не могу его бросить. Они ругаются, не слышат, тянут меня. Водитель тоже кричит, чтобы я уходила. Все же я объяснила, что к чему. Водителя тоже вытащили. Обстрел не прекращался, и мы залегли. А тут мне звонит мама. Я жду прилета. Как только бахнуло, беру трубку, и чтобы не волновать ее, сонным голосом говорю, что у меня все в порядке, я еще сплю и перезвоню позже. Пока не прогремел новый взрыв, отключаю связь - и вовремя: снова прилет.
Но самое сложное для Светланы - отнюдь не работа под обстрелами. Гораздо тяжелее искать конкретного человека среди десятков мертвых тел.
- Бывает и другое. Как-то мы нашли разбитую "бэху". Собрали недогоревшие останки, положили в пакете в багажник своей машины и увезли в морг. Еще раз повторю: пацаны в любом случае должны вернуться домой. Живыми или мертвыми, но должны. Иногда приходится приносить родственникам, которые надеялись на лучшее, страшную весть. У меня есть подруга, которая перестала со мной общаться, после того как я сообщила, что ее сын погиб. Я понимаю ее, после такого матери сложно со мной разговаривать. А еще не дай Бог увидеть погибших детей. Такое тоже случается. Мне порой приходится искать тела не только военных, но и гражданских, - говорит Светлана.
Она рассказывает недавнюю историю. В украинские окопы каким-то образом попала бабушка лет 90. Как и почему это произошло, вряд ли кто-то теперь узнает.
- Ее отпустили к нашим позициям. Бабушка почти дошла, и тут ей в спину дали очередь. Несколько дней ребята не могли забрать ее тело с простреленного участка. Вот кем надо быть, чтобы совершить такое? Ведь у того, кто стрелял по старушке, тоже есть мать. Возможно, огонь открыли под действием наркотиков. Я однажды была свидетельницей поимки солдата ВСУ, который бесцельно шатался по посадке. С ним разговариваешь, он сидит, смотрит ясным взглядом рассказывает о себе и своей семье, а потом так же спокойно продолжает: "Сейчас я иду в монастырь Шаолинь". Потом снова рассказывает о себе. И опять - о Шаолине. В общем, крыша у него ехала капитально. Я сейчас не помню даже, как его звали, но запомнила из рассказа пленного имя его мамы - Валентина.
По словам Светланы, ВСУ не заинтересованы в эвакуации с поля боя своих 200-х.
- Вот под Верхнеторецким, например, давно лежит почерневший уже украинский солдат. Своим он не нужен, хотя мы предлагали забрать погибшего. Противник, похоже, вообще отказывается забирать тела. А нам куда их девать? - качает головой Светлана.
Еще она рассказывает о том, как несколько раз заключались договоренности о прекращении огня на линии соприкосновения, чтобы вывезти погибших, но эти договоренности постоянно нарушаются украинской стороной.
- Наши ребята из эвакуационных групп после таких договоренностей попадают под обстрелы. Теперь веры противнику нет, - говорит Светлана.
Выполняя невероятно тяжелую работу, Светлана внешне остается энергичной и даже позитивной. Но признается, что может и плакать, и не спать ночью.
- Нервная система все-таки не железная. Но если я буду все время думать об увиденном, то просто сойду с ума. Поэтому заставляю себя переключаться. Говорю себе, что у меня есть своя жизнь, есть семья, мне нужно приехать домой, сварить борщ, проявить внимание к близким. Если тащить в дом негатив, ни к чему хорошему это не приведет, - рассуждает Светлана.
Подъезжаем на санитарно-эвакуационный пункт. Перед домом с заложенными кирпичами и мешками с песком окнами расположена небольшая площадка из деревянных поддонов. На дереве закреплена иконка с надписью "За Веру, Отечество и други своя! Вечная память и вечный покой" Под иконкой - цветы с георгиевской ленточкой. Рядом - носилки с несмываемыми уже пятнами крови. Чья-то каска, в нескольких местах побитая осколками.
Именно здесь происходит отпевание погибших, которых удалось вывезти с поля боя. Для этого сюда специально приезжает священник. Доставленные в СЭП тела стараются опознать по документам и жетонам. Если нет ни того, ни другого - опрашивают бойцов подразделения с того участка, где обнаружен погибший. Если опознать не удается, берутся материалы для ДНК-экспертизы.
- Чтобы минимизировать риск, погибших приходится вывозить с поля боя скрытно, часто ночью, используя складки местности. Если техника не может подойти, ребят выносят на руках, порой по несколько километров. Но своих мы не бросаем. Иногда после близких боев вперемежку лежат и наши, и убитые противника. При этом украинская сторона часто минирует тела погибших. Могут, например, засунуть гранату в карман и выдернуть чеку. Поэтому нужно сначала проверить, чтобы не было подобных "сюрпризов" от противника. Часто солдаты ВСУ использует тела наших бойцов в качестве укрытия: могут подтянуть их под бруствер. Бывает, издеваются над мертвыми, а своих 200-х просто бросают на поле боя. Наверное, у них такое распоряжение, чтобы скрыть колоссальные потери, не отчитываться за них и не выплачивать компенсации семьям погибших, - рассказывает неприглядную правду руководитель СЭП с позывным Ильич.
За время нашего присутствия в санитарно-эвакуационный пункт не поступали ни 200-е, ни 300-е. И этому можно только порадоваться.