Корреспондент "РГ" оказался единственным российским гостем на юбилее знаменитого художника Михаила Шемякина

80 лет моему другу исполнилось 4 мая. Я приехал к нему накануне, проделав непростой по нынешним временам путь: сначала на разных самолетах до Парижа, затем на скоростном поезде до городка Шатору, который находится к югу от французской столицы. Дальнейший путь до поместья художника предстояло терпеть на машине. Типичная европейская глубинка: редкие фермерские хозяйства, кролики из-под колес, жаворонки в синем небе.

В Шатору пришлось слегка задержаться. Михаил Михайлович устроил здесь ужин в итальянской пиццерии для пожаловавших к нему гостей.

С великими "на ты"

Гостей было немного. Коллекционер шемякинских работ из Парижа по имени Жан-Жак. Американец Алан с супругой - он составил наиболее полную библиографию всех публикаций, посвященных Шемякину, - книг, статей, интервью, причем вышедших по всему миру. Колоссальный труд, которому Алан отдал почти тридцать лет своей жизни. Была еще американка с редким именем Степанида, дочь русских эмигрантов первой волны. Ее соотечественница художница Лиа. Живущие во Франции сестра Шемякина Татьяна, ее дочь Юлия. Ну и, конечно, неизменная Сара - хотел назвать ее супругой художника, однако вовремя спохватился, потому что она больше чем жена, она его главный помощник во всех делах, без нее представить Шемякина никак невозможно.

Миша стал как будто меньше ростом. Предстал он передо мной все в том же привычном наряде: черная полувоенная куртка, черные бриджи, сапоги, кепка. Волосы из-под кепки вылезали совсем седые. Мы обнялись. Потом сели за стол. Он заказал себе пиццу "Маргарита" и салат, от спиртного отказался, пил колу. Сидели напротив друг друга, весь вечер разговаривали на разные темы. Иногда он меня переспрашивал, слух явно его подводит, как, впрочем, и меня. Зато память у Шемякина удивительная.

По своей дурацкой привычке провоцировать собеседников я его подколол насчет той медлительности, с которой он пишет мемуары. Первый том автобиографии сочинял лет десять, а события, там описанные, завершаются 1971 годом. Сара встрепенулась:

- Теперь он уже набрал скорость, дело пойдет быстрее.

В следующем томе Шемякин намерен рассказать о всей той жизни, которая последовала после его высылки из СССР: Франция, Америка, опять Франция, Россия... Больше полувека. Говорю Мише:

- Ты обязательно напиши о своих встречах с разными великими - с Высоцким, Ростроповичем, Лимоновым, Максимовым и прочими.

Сара поджала губы:

- Ну он же свою биографию пишет, а не биографию Ростроповича.

- Это ясно. Однако мне, как читателю, будет очень интересно об этом знать - о его взаимоотношениях с этими знаковыми фигурами русской культуры, важны его характеристики, детали, встречи, обстоятельства, да все...

Миша вдруг пустился в воспоминания. Стал рассказывать о Мстиславе Ростроповиче, привел эпизоды, которые никто больше не расскажет. Вспомнил Эрнста Неизвестного. Затем перешел к поэтам - Евтушенко и Вознесенскому. Самой приличной из той компании, по его словам, была Белла Ахмадулина. Последовал довольно длинный монолог о Зурабе Церетели. Закончив показательную историю, связанную с именем президента Российской академии художеств, Миша заметил:

- Церетели очень добрый человек, он меня несколько раз сильно выручал с деньгами. Я ему звоню, говорю, что попал в сложную ситуацию. Он сразу, не вдаваясь в подробности, спрашивает: "Сколко"? И в тот же день переводит нужную сумму.

Когда Церетели отображает грузинские мотивы, то это всегда "в десятку". А вот когда ваяет известных деятелей, то у него иногда получается кич. Хотя памятник Лужкову, где мэр изображен с метлой, хорош. Странно, что он до сих пор не установлен в Москве, а стоит в галерее Церетели на Пречистенке.

...Опять вернулись к его книге. Он стал рассказывать, о чем первые главы - это, как я понял, законченные новеллы - о любви и предательстве, о судьбе, о превратностях юной жизни. Я давно убедился в литературном даре Шемякина, а потому без всякого желания польстить, а скорее с завистью сказал, что ему бы не художником быть, а писателем. Он хмыкнул, явно польщенный.

Зачем художнику сапоги

Зная по своим предыдущим визитам сюда, что Мастер имеет обыкновение работать до глубокой ночи, а потому и просыпается только ближе к полудню, я в день его юбилея не стал торопить события. Выходных и праздников он не знает, трудится ежедневно. А значит, следовало использовать появившийся шанс для общения с гостями.

Бывший работник фирмы "Ксерокс", а ныне 73-летний пенсионер Алан Лэмб рассказал мне о том, с чего началась его эпопея с составлением библиографии всех источников, в которых упоминается Шемякин. Кстати, сейчас в его списке 5453 наименования - книги, монографии, статьи, публикации в Сети... Первая заметка датирована 1962 годом - Шемякин упоминается в ней в связи с его картинами на выставке в новосибирском Академгородке.

Отец Алана был военным юристом, участвовал как адвокат в Нюрнбергском процессе, потом работал консулом в разных странах, в том числе в Австралии. Там, в городе Брисбен, подружился с основоположником футуризма Давидом Бурлюком - так произошло его соприкосновение с русской темой. Отец открыл для себя Бурлюка, а сын решил открыть Шемякина.

- Когда мы встретились впервые на выставке в Сан-Франциско, он уже носил камуфляж и сапоги. Рядом была верная Сара. Она с ним с 1983 года. Шемякин не напоминал памятник самому себе, был открыт и дружелюбен.

- Ваше отношение к Михаилу и его работам за эти годы как-то менялось или оставалось неизменным?

- Былая восторженность переросла в нечто более глубокое, взвешенное, серьезное. Восторженность поверхностна.

Михаил не просто выдающийся художник, но еще исследователь. Я хорошо помню, как увидел его в Нью-Йорке в Сохо в 1993 году, там была выставлена скульптура Кибелы - богини плодородия. Миша ходил по галерее с пачкой черных листов. Я поинтересовался у него: что это? Он ответил: на этих листах изображена Кибела в исполнении мастеров разных эпох. Это стало для меня откровением, я не встречал прежде такого подхода к искусству. Прежде чем сделать свою Кибелу, он тщательно изучил все, что делалось до него.

Художник не должен изобретать велосипед, он обязан с уважением относиться к работам предшественников.

...Заговорили о той странной одежде, в которой ходит Шемякин.

Жена Алана, бывшая ленинградка Маргарита, объяснила это так. Сапоги помогают ему все время находиться в боевой форме. Ты их натянул и уже в седле, уже готов к сражениям. Это не какие-то домашние тапочки, которые расслабляют, призывают поваляться на диване. Еще сапоги, видимо, как-то связывают его с отцом-кавалеристом, который для Шемякина абсолютный авторитет.

Потом настал черед расспросить Жан-Жака Герона - этот 80-летний француз более полувека коллекционирует работы Шемякина и других русских художников. Его собрание сейчас просто не имеет цены - столько там шедевров!

"Ни о чем не жалею"

Около трех часов я отворил дверь в залу старинного замка, где живет Мастер. Вручил ему привезенный из Москвы подарок - портрет Шемякина, выполненный действительным членом Российской академии художеств и тоже моим старым товарищем Игорем Смирновым.

Много лет назад Игорь учился вместе с Мишей в средней художественной школе в Ленинграде, только на класс младше. Однажды дирекция застукала их за ночными занятиями абстрактной живописью. Всех троих (третьим был Олег Григорьев, впоследствии прославившийся как большой художник и незаурядный поэт) на две недели исключили из школы.

Художник-карикатурист Игорь Смирнов и его подарок к 80-летию Шемякина. Фото: Владимир Снегирев

Смирнов тоже стал известным, он много лет печатал свои карикатуры на страницах "Комсомолки" и других изданий, получал призы на самых престижных международных конкурсах, заслужил мантию академика.

Миша остался явно доволен этим неожиданным приветом из юности. Не без гордости похвалился, что получил телеграмму от российского президента. А Сара добавила: с утра было много звонков из Москвы - министры, деятели культуры, известные люди. Сам Шемякин телефон по обыкновению не брал, объяснил: иначе придется весь день потратить на эти бессмысленные разговоры.

Кстати, телеграмму Путина зачитал мне с удовольствием, потом говорит: "Вот видишь, какие человеческие слова нашел Владимир Владимирович. А другой тоже очень высокий чин прислал из Москвы совершенно формальный, бездушный текст".

Затем по старой скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж в его кабинет. Там с трудом нашли стул для меня. Стульев много, но все они завалены книгами, эскизами, бумагами.

Стал показывать отпечатанную на принтере рукопись своей автобиографии.

- Подержи. Видишь, какая увесистая. 532 страницы.

- Молодец, - похвалил я его. - Солидная книга.

Вдруг разразился длинным монологом о том, как Валерий Гергиев уговорил его поставить в Мариинском театре балет "Щелкунчик", стал рассказывать невероятные подробности той долгой двухгодичной работы.

- Двадцать два года прошло, а балет все еще не сходит со сцены. Вот сегодня в честь моего юбилея его опять покажут в Мариинке. Валера уже звонил. Конечно, надо признать, что триумф состоялся только благодаря Гергиеву, доверившему мне. Валера вообще странный человек, очень тонко чувствующий изобразительное искусство. Однажды звонит: "Я сегодня вечером дирижировал фантастической симфонией Берлиоза. И пока дирижировал, все время вспоминал тебя. В голове вертелись твои работы".

- Думал ли ты прежде, что дотянешь до восьмидесяти лет? Кажется, в твоем роду долгожителей не было.

- Почему? Моей тетке Валентине Петровне сейчас 92 года. Идет сегодня в Мариинку на "Щелкунчика". Сам я никогда на сей счет не задумывался. Как будет, так и будет.

- Ты какие таблетки принимаешь от давления?

- А хрен его знает. Это ты у Сары спроси. Она знает. Уже много лет сижу на этих лекарствах. Горстями что-то глотаю.

- Ты нарисовал мой портрет для книги. За что еще раз благодарю. Но скажи мне, отчего он у тебя получился, скажем так, в несвойственной для Шемякина манере - очень уж реалистический? Или Шемякин сегодня стал другим?

- Зная твой задиристый характер, я как раз боялся, что если изображу тебя, как вижу, то ты устроишь истерику. Потому и нарисовал, как выглядишь на фотографии. Более мягко. А то ведь наверняка бы вопил: разве у меня такой нос, разве у меня такие глаза?

Понимаешь, делать портреты друзей так же трудно, как рисовать женщин - обязательно будут недовольны.

- Какой период твоей жизни ты сам считаешь наиболее плодотворным?

- В живописном плане очень напряженно работал в Ленинграде, до высылки. И очень много времени уделял живописи, когда жил в Штатах, в Клавераке. Там были огромные полотна, по пять-шесть метров. У меня их охотно покупали.

Ведь почему я тогда переехал из Франции за океан? Потому что Франция просто загнивала. Сейчас это просто кладбище, но и тогда было не лучше. В Америке была просто феноменальная энергетика, другие люди, другие деньги. Сегодня это совсем другая страна, ее тоже не миновала депрессия, накрывшая мир. Стоим на краю гибели.

- Кстати, насчет края... Ты боишься апокалипсиса?

- Я вообще ничего не боюсь. Чего мне бояться в восемьдесят лет?

- Ну, это мне знакомо. Согласен.

- Конечно, жаль, что так все идет. Я каждое утро молюсь и прошу Господа вразумить своих неразумных чад, верни им рассудок. Чтобы они вспомнили о том, что важно возлюбить друг друга, прекратить все войны и, самое главное, спасти тот дар Божий, который зовется Землей.

Если мы не опомнимся и не начнем сообща спасать Землю, Воздух, Воду, то потомкам нашим достанется безжизненная пустыня.

- Вот такой вопрос. В нашем глобальном мире даже крупный художник может вполне затеряться, если нет мощной раскрутки. Были и есть творцы, которые сами талантливо занимались этим, например Сальвадор Дали или Зураб Церетели. Есть такие, за кем стояли ресурсы государства, например Энди Уорхол. А ты, похоже, не очень заморачивался на сей счет... Или все-таки заморачивался?

- Мне предлагала услуги такого рода крупная американская галерея. Надо было подписать контракт, причем по тем временам очень солидный. Одним из условий там значилось, что я буду неукоснительно выполнять их правила, эти правила как раз и должны были способствовать "раскрутке".

- Например?

- Ну, вот такое правило. Вы обязаны обедать в определенном ресторане, причем в определенное время, потому что там бывают соответствующие люди. В два или в три часа ночи вы должны провести какое-то время в определенном ночном клубе, где в это время опять-таки бывают соответствующие люди. Таким образом вокруг вас мы будем создавать "поле известности".

- Так ведь все разумно? И что же ты им сказал?

- Я им сказал: а не пошли бы вы на... Почему? Потому что я хожу не туда, где собираются "нужные люди", а туда, куда в данный момент хочу идти. Ночью я иногда хожу в ночные клубы или к проституткам, но это мое личное дело.

- И ты не жалел о том, что отказался?

- Нет. Ты о чем? Я ведь и будучи гражданином Советского Союза мог вступить в Союз художников, посещать "правильные" места и тоже сделать завидную карьеру. Я был хорошим графиком, уже на одном этом можно было заработать хорошие деньги, получить большие звания, иметь громадную мастерскую, прочие блага. Но я выбрал другой путь. Для меня важнее всего быть внутренне свободным, независимым. Это, как говорят итальянцы, нумеро уно, задача номер один, все остальное ерунда.

- Ты фаталист? Веришь в судьбу?

- Мой отец говорил так: я всегда ходил в конные атаки без всякого страха. Положено быть убитым, значит, убьют. Бога нет, говорил отец, но есть судьба. Сам я верю и в Бога, и в судьбу.

- Миша, похоже, искусство не принадлежит народу. Это все миф. Оно принадлежит кучке богатеев. Согласен?

- Но ведь все музеи открыты, ходи, смотри.

- Музеи - да. А вот большие художники за редким исключением зависимы от денег, от спонсоров, от вкусов заказчика...

- Сложный вопрос, Володя. Одно ясно: сегодня рынком искусства заведует мафия, это факт. Сотби, Кристи... Произвольный подъем цен или, наоборот, их опускание. Там вертятся миллиарды долларов. Миллиарды!

Как делается имя художнику? Сотби обладает гигантскими денежными ресурсами. Принимается решение "наверху" раскрутить конкретного мастера. Из своих надежных покупателей выбирают человека и предлагают ему купить работу мастера, предположим, за два миллиона долларов. При этом гарантируют, что через три года он получит за эту же работу ну, допустим, девять-десять миллионов. Сам понимаешь, ни один банк в мире таких процентов не даст. Сделка происходит, вокруг художника невольно возникает шум: значит, это модно, это стоит таких денег. И понеслось...

Сотби и Кристи - это фактически тот же самый Уолл-стрит.

- Иначе говоря, ты своим рассказом согласился с моим утверждением, так?

- А что ты можешь поделать? Деньги правят миром. Денег нет - ходи раздетым, голодай зимой и летом.

Если же эту тему продолжить, то я тебе скажу следующее: Россия может не беспокоиться на сей счет. Потому что ее просто нет на этих рынках. Иногда, время от времени, какая-то мелочь появляется, но это так, пустяк. Вдруг какая-то работа Айвазовского всплывет. Ну, Целков или Кабаков. А по большому счету из новых мастеров нет никого.

- Отчего? Оттого, что наши художники не заслуживают столь высокой чести?

- Еще как заслуживают! Но для того, чтобы там быть, надо реализовать целую программу внедрения в этот бизнес, в этот процесс. Вы должны сами начинать покупать русское искусство, иметь подставных лиц, ну и так далее.

- У тебя бывают периоды депрессии, плохого настроения, состояния, когда все хочется бросить к чертям собачьим? Ты мне говорил, что те молодые загулы, которые происходили во Франции, и были как раз способом расслабиться, сбросить напряжение. Но сейчас ты уже давно не пьешь ничего, кроме кефира...

- Только работа! У кого из нормальных людей сегодня не может быть депрессии? Мы стоим на пороге целой серии всемирных катастроф, перед угрозой исчезновения мыслящего человека. Ты посмотри, что происходит с молодежью. Я работал со студентами - это же страшно. Отсутствие понятия "памяти". Все их знания лежат в телефоне. Запоминать ничего не нужно, достал телефон, нажал кнопочки и получил ответ на любой вопрос. Я тратил массу своих преподавательских усилий именно на это, чтобы вернуть их к нормальному состоянию. Никаких телефонов, никаких ноутбуков, пишем ручкой в тетради, слушаем записи выдающихся русских певцов и исполнителей, удивляемся, запоминаем. Они уезжали от меня, зная фамилии Клавдии Шульженко, Леонида Утесова, Марка Бернеса, пианистов, скрипачей, дирижеров... А прежде никогда этих имен не слышали. Нельзя менять Высоцкого на Киркорова.

Ты спросил о депрессии? Работа и еще молитва - вот что спасает.

- Расскажи мне про Сару. Все-таки она в твоей жизни многое значит. Конкретно такой вопрос: у вас полное единение взглядов на жизнь или бывают споры?

- У нее свои взгляды на литературу, на политику. Я люблю Чарльза Буковского или Уэльша. Она нет. Для нее это не очень приличная литература. Она сейчас буквально страницу за страницей прожевывает "Войну и мир" Толстого. Носится с этой книгой. Она и сама пишет замечательно, почитай ее эссе. Писатель Водолазкин был в восторге от ее текстов. Она из семьи потомственных литераторов, издателей, интеллектуалов.

- Какова ее роль в написании первого тома твоей биографии?

- Я пишу от руки, никаких компьютеров, ты же знаешь. Она перепечатывает. Я вношу правку. Она снова перепечатывает. И так много раз. В литературу она не лезла, но всю техническую работу вытащила на себе.

***

К вечеру в имение подтянулся еще один гость - миллиардер из Нью-Йорка по имени Марк, страстный почитатель таланта Михаила Михайловича, собиратель его картин. Привез свой подарок - кабардинскую бурку и папаху. Шемякин немедленно облачился в этот наряд и с удовольствием в нем позировал на ступенях старого замка. Опять вспоминал отца - знаменитого кавалерийского рубаку Михаила Карданова. Очень уж ему хотелось быть на него похожим.

Облачившись в бурку и папаху, юбиляр охотно позировал на ступенях замка. Фото: Владимир Снегирев

А закончился этот день скромным ужином в ресторане для водителей-дальнобойщиков, который находится в получасе езды от шемякинского замка. Стол на двенадцать персон был накрыт прямо в общем зале, по соседству с брутальными мужиками, запарковавшими свои фуры рядом.

Миша был рад - подаркам, тостам, вниманию. Но мне все время казалось, что ему не терпится встать из-за стола, вернуться в мастерскую. К работе. У него еще слишком много нереализованных планов.