До сих пор этот видный деятель ранней советской эпохи больше известен всем как оппозиционер и ярый противник сталинской политики во второй половине 1920-х гг. Однако Зиновьев, прежде всего, был единомышленником Ленина. Именно он был с Ильичом в знаменитом шалаше в Разливе, именно ему Ленин доверил руководство Коминтерном.
А со Сталиным Зиновьев в первые годы советской власти не только поддерживал дружеские отношения, но и в 1922-1924 гг. вместе со Львом Каменевым составлял "всесильную тройку" - так называемый антитроцкистский блок. Но внутрипартийная борьба, принципиальные разногласия и интриги лишили Григория Евсеевича не только его положения в партии и всех государственных должностей, но и привели к трагическому завершению его жизни.
Ниже мы публикуем хранящиеся в РГАСПИ (Ф. 17. Оп. 171) восемь писем Зиновьева Сталину, написанные им в 1930-е гг., когда Григорий Евсеевич уже не вел никакой оппозиционной деятельности и в политической жизни страны не играл никакой роли.
Первое письмо Зиновьева от 3 декабря 1932 г. (док. 1) написано накануне его отъезда в ссылку в Кустанай, куда он был отправлен за участие в распространении документов "Союза марксистов-ленинцев", более известного как "рютинская платформа". В сентябре 1932 г. Зиновьев получил от члена Центральной контрольной комиссии (ЦКК) ВКП(б) Яна Стэна обращение Всесоюзной конференции "Союза марксистов-ленинцев" и их программный документ. При их прочтении Зиновьев и не подозревал, чьи это документы. Показав их своему единомышленнику и другу Каменеву, он посчитал, что они написаны давно и, скорее всего, известны Политбюро. Несмотря на это, по просьбе Каменева, который боялся вновь впасть в немилость Сталина, Зиновьев пытался сообщить о существовании документов сталинскому соратнику Лазарю Кагановичу. Однако все попытки связаться с ним по телефону успеха не имели.
А 3 октября 1932 г. Зиновьев уже был вызван на беседу к Емельяну Ярославскому в ЦКК. Тогда-то он и узнал, что прочитанные им бумаги являются контрреволюционной платформой. В итоге ЦКК приняла решение об исключении Зиновьева и Каменева из партии, так как они, "зная о существовании этой контрреволюционной группы, получали от этой группы ее документы, не довели об этом до сведения партии, чем содействовали ее деятельности"2.
10 октября Политбюро ЦК ВКП(б), рассматривая вопрос "О контрреволюционной группе Рютина, Галкина, Иванова и др.", своим постановлением подтвердило исключение из партии Зиновьева и Каменева, как "обманувших оказанное им доверие партии, изменивших ей"3. На следующий день Особое совещание НКВД приговорило Зиновьева к ссылке в Кустанай на три года. Уехал Григорий Евсеевич в ссылку 4 декабря, но продлилась она всего полгода.
Письмо Зиновьева от 8 мая 1933 г. (док. 2) было написано в Кустанае из ссылки. 19 мая по распоряжению Сталина это послание Зиновьева, а также его письмо в ЦК с просьбой вернуться в Москву и восстановиться в рядах партии4 были разосланы членам Политбюро и ЦКК. При этом сам Сталин предложил отменить ссылку и "разрешить ему приезд в Москву для определения вопроса о его работе"5. На следующий же день в газете "Правда" было опубликовано письмо Зиновьева в ЦК, а вскоре заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода направил в Кустанай телеграмму: "Зиновьеву ссылка отменена, разрешите выезд в Москву, оказав всемерное содействие"6. В конце мая Григорий Евсеевич вернулся в Москву, и даже 31 мая лично беседовал со Сталиным в его кремлевском кабинете7.
Третье письмо от 8 декабря 1933 г. (док. 3) содержит просьбу посодействовать в решении вопроса о восстановлении Зиновьева в рядах ВКП(б). Прошло больше полугода с момента подачи его заявления в ЦК, но вопрос решен не был. Сталин ознакомился с письмом и направил его в Политбюро с вопросом: "Как быть, ввести в партию?". Серго Орджоникидзе поддержал эту идею: "По-моему придется вернуть его в партию, раз мы его вернули с ссылки"8. 12 декабря 1933 г. Политбюро, даже не собираясь на заседание, а опросом по телефону решило: "Предложить ЦКК оформить прием в члены партии тт. Зиновьева и Каменева9 в одном из районов Москвы, где чистка уже закончена"10. И уже 14 декабря ЦКК разрешила Московскому горкому ВКП(б) "оформить прием Каменева и Зиновьева в члены партии в Октябрьском районе (по месту их работы), выдать им партбилеты, в которых отметить перерыв пребывания в партии после XV съезда ВКП(б): Зиновьеву - с ноября 1927 г. по июнь 1928 г., обоим перерыв в период с 9 октября 1932 г. по 12 декабря 1933 г. Наклеить марки о прохождении чистки"11.
В письмах, написанных Зиновьевым Сталину 4 апреля и 11 мая 1934 г., (док. 4-6) Григорий Евсеевич просил предоставить ему работу. Вернувшись из ссылки, Зиновьев получил место в журнале "Большевик". Он был рядовым сотрудником, однако получил разрешение публиковаться и в газете "Правда". После апрельских писем Зиновьева ввели в состав редколлегии "Большевика"12, но этого ему было мало. Получив письмо от 11 мая, Сталин передал его Л.М. Кагановичу с резолюцией: "Я за удовлетворение т. Зиновьева, нужно только выяснить - какую работу хочет он получить"13. Однако дальше этого дело не двинулось. А 16 августа 1934 г. Политбюро и вовсе вывело Зиновьева из редакции журнала "Большевик"14 "за напечатание политически ошибочных комментариев от имени редакции"15.
Письмо Зиновьева от 16 декабря 1934 г. (док. 7) было написано при обыске его квартиры. Зиновьева и его бывших единомышленников по оппозиционной деятельности, "подозревали" в организации убийства С.М. Кирова, который был застрелен Леонидом Николаевым в Смольном 1 декабря. 16 декабря 1934 г. в 7 часов вечера в квартиру Зиновьева пришла группа чекистов во главе с начальником Секретно-политического отдела НКВД СССР Георгием Молчановым. При обыске были изъяты архивные материалы - платформа оппозиционного блока, карточка Троцкого и старая переписка с ним16. Не дожидаясь ареста, Зиновьев сел писать письмо Сталину. Передано ему оно было Ягодой вместе с докладной о произведенном аресте. В этот же день Зиновьев был отправлен в Ленинград в тюрьму на Литейный, 4.
Последнее в переписке со Сталиным письмо от 12 июля 1936 г. (док. 8) было написано Зиновьевым в Челябинске, где он находился временно - по дороге из Верхнеуральской тюрьмы в Москву, куда был вызван на допросы. Письмо Сталину передал Ягода 15 июля. Тот в свою очередь направил письмо членам Политбюро с пометкой "для сведения"17. Рукопись Зиновьева, о которой он упоминал в письме, конечно, не была издана. А его сына, о котором он просил позаботиться, постигла печальная участь - Стефана Григорьевича Радомысльского (1908-1937) арестовали 3 сентября 1936 г. по обвинении в антисоветской террористической деятельности. Через полгода, 7 марта 1937 г., он был приговорен к высшей мере наказания, уже 8 марта расстрелян.
Сам Григорий Евсеевич в июле-августе 1936 г. "готовился" публично признать свою вину в убийстве Кирова. 19 августа в 12 часов в Колонном зале Дома Союзов в присутствии работников прокуратуры, послов различных стран и иностранных корреспондентов началось первое заседание суда, который вошел в историю как Первый Московский открытый процесс. 24 августа Зиновьева, Каменева и еще 14 человек приговорили к высшей мере наказания - расстрелу, с конфискацией всего личного им принадлежащего имущества. На следующий день приговор привели в исполнение. И только 52 года спустя, 13 июня 1988 г., Пленум Верховного суда СССР реабилитировал Зиновьева - отменил приговоры Военной коллегии Верховного суда СССР и прекратил дела за отсутствием состава преступления18.
Публикацию подготовила начальник отдела использования документов РГАСПИ, кандидат исторических наук Анна Кочетова.
г. Москва [3 декабря 1932 г.]
В Секретариат ЦК ВКП(б) тов. И.В. Сталину
Товарищи, я уезжаю сегодня в Кустанай и обращаюсь в ЦК партии со следующим заявлением.
Много и много передумав все случившееся со мной, я сознаю и признаю свою вину, сформулированную в постановлении ЦКК относительно меня. Я заявляю, что все мои думы направлены и будут направлены только на то, чтобы ЦК вернул меня в партию и дал возможность бороться за общее дело в рядах большевиков. Я вижу и признаю, что партия и ее ЦК ведут единственно правильную политику и что все достигнутые громадные успехи завоеваны в борьбе против контрреволюционного троцкизма и правого уклона. Я понял до конца, что совершившееся сплочение партии и всего Коминтерна вокруг т. Сталина есть факт всемирно-исторического значения, ибо т. Сталин действительно оказался лучшим учеником и верным продолжателем дела Ленина.
Я ясно отдаю себе отчет в том, что, если после всего происшедшего я когда-либо опять нарушил дисциплину партии, это означало бы навсегда вычеркнуть себя из рядов ВКП, а кто разрывает с большевистской партией, тот погиб как коммунист.
Никогда не допущу я больше, чтобы на меня могли "возлагать надежды" группы и лица, в какой бы то ни было мере противопоставляющие себя генеральной линии партии и ее руководству, а тем более прямые враги партии. Я сделаю абсолютно все шаги, которые покажут всем и каждому, что я для себя вопрос раз и навсегда решил, что я честно и до конца подчинился партии.
Под руководством ленинского ЦК идет работа великого всемирно-исторического значения. Десятки миллионов напрягают все силы, чтобы преодолеть неизбежные трудности и скорее продвинуться по пути, указанному Лениным и Сталиным. Ближайшие 2-3 года будут иметь в этом отношении решающее мировое значение. Сеять скептицизм, путаться в ногах или стоять в эти годы в стороне - позор для того, кто хочет быть большевиком.
Я прошу Вас, товарищи, вернуть меня в партию и дать работу в общих рядах.
С товарищеским приветом,
Г. Зиновьев
Резолюция И.В. Сталина: "Кагановичу и Молотову (лично). Сталин"
Пометка В.М. Молотова: "Читал. Молотов"
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 461. Л. 20-21. Копия. Машинописный текст.
8 мая 1933 г.
Дорогой товарищ!
Я знаю, что люди, идущие против партии, не имеют никаких оснований ожидать от Вас снисходительности. Но я знаю также, что человеку, до конца понявшему свои ошибки и проступки против партии и действительно желающему честно исправить их, Вы никогда не откажете в известной помощи - как бы тяжелы ни были предыдущие ошибки и проступки этого человека. Вот почему меня не оставляет надежда, что Вы не откажете в помощи.
Я отсылаю сегодня письмо в ЦК партии и позволяю себе обратиться к Вам лично. Если я решаюсь это сделать, то только потому, что с моей стороны изжита абсолютно та полоса, которая привела меня к отшельничеству партии. Я пишу Вам это с тем же чувством, с каким писал бы Владимиру Ильичу. Этим сказано все.
Я прошу Вас об одном: поверить, что в посылаемых письмах ЦК партии и Вам лично я говорю правду и только правду, без всяких "резервов" в уме и т.п. Я не раз проверил себя за эти 6 месяцев и могу сказать только одно: что бы ни случилось, никогда я больше ни в поступках, ни в настроениях не отойду от ленинской линии ЦК, возглавляемого Вами, никогда не допущу не только нелояльности или двусмысленности по отношению к руководящим органам партии, но не допущу и малейшей пассивности, выжидательности и т.п. - если только смогу когда-нибудь, где-нибудь, в какой-нибудь области работать для партии. Ни одного шага, ни одного слова, идущего вразрез с линией, решениями, мнениями партии от меня никто не увидит и не услышит. Все силенки, какие еще найдутся, отдам на то, чтоб хоть немного загладить вину перед партией, перед ЦК, перед старыми товарищами. Ничто, решительно ничто не отделяет меня теперь от партии, от ее решений, ее работы, от того отношения, которое в партии и рабочем классе существует к Вам лично, как к вождю и учителю международного пролетариата.
Я достаточно отдаю себе отчет в своем положении, чтобы понимать, что если после всего происшедшего я могу еще рассчитывать на какое-либо снисхождение со стороны товарищей, то уж, конечно, в последний раз. Мое решение сделать все, чтобы заслужить доверие ЦК и лично Ваше есть абсолютно твердое решение, и я прошу об одном: дать мне хоть какую-нибудь возможность доказать это на деле.
Я наказан за дело. Требование, предъявляемое к члену партии, чтобы он немедленно и без выкрутасов доводил до сведения партии о малейших шагах, направленных против нее, есть элементарное требование, и только политически больные люди могут на это смотреть иначе. Нечего и говорить, что где бы я в дальнейшем ни был, никаких связей с кем бы то ни было из людей, настроенных против линии партии, я иметь не буду и каких бы то ни было "секретов" таких людей никогда хранить не стану.
Тов. Сталин, прошу Вас товарищески принять мое заявление, что я был с самого начала и до конца во всем неправ против Вас лично, и не видеть в соответственных местах моего письма в ЦК ничего другого, кроме заявления, которое я честно выносил и делаю с открытой душой.
Не буду распространяться, как грустно, как тяжело мое положение (говорю о партийно-политической стороне дела) сейчас, когда после стольких лет работы в большевистской партии, стольких лет работы рука об руку с В.И. [Лениным], с Вами, с рядом руководителей партии, с рядом старых рабочих-большевиков я стал отщепенцем. И я живу только надеждой, что Вы поможете мне выбраться вновь на партийный путь и откроете мне дорогу назад в партию.
Я очень, очень прошу разрешить мне вернуться из Кустаная. Не хотелось бы говорить и о чисто личном. Но не могу не сказать, что здоровье крайне подорвано, что о лечении здесь не может быть и речи, что здешний климат мне очень вреден, что обстановка морально тяжела до последней степени.
И еще об одном очень прошу Вас: если моя просьба будет уважена, но все-таки мне нельзя будет остаться в Москве или под Москвой, то я буду проситься в какой-либо город на Ср[едней] Вол[ге] или в ЦЧО19. Но все-таки пусть я буду выслушан раньше, чем вопрос обо мне в дальнейшем будет решаться. Горячо прошу о том, чтобы мне было разрешено в Москве повидать кого-либо из членов ЦК или ЦКК, ибо я хочу устно досказать то, чего никак не скажешь в письме.
С искренним приветом
Г. Зиновьев
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 190. Л. 129-130. Подлинник. Автограф.
8 декабря 1933 г.
Товарищу И.В. Сталину
Дорогой товарищ,
Обращаюсь к Вам лично и через Вас к Политбюро ЦК с горячей просьбой - помочь теперь моему восстановлению в правах и обязанностях члена партии. Со времени опубликования моего обращения в ЦК партии от 7 мая 1933 г.20 прошло 7 месяцев. Я сознаю, что за эти месяцы мне мало удалось сделать для подтверждения действием всего того, что сказано в этом обращении. С одной стороны, мешала болезнь (2 консилиума врачей потребовали немедленного отъезда для лечения и полного отдыха - только сейчас вернулся в Москву). С другой стороны, литературная работа при теперешнем моем положении наталкивалась на большие трудности, а к устным выступлениям (о которых предположительно говорилось, когда я был у Вас в мае) совсем не было возможности.
Нечего и говорить, что сделаю все для реализации всего того, что сказано в моем заявлении от 7 мая 1933 года. Если бы это было сочтено возможным, то я был бы крайне рад изложить непосредственно перед XVII партсъездом всю историю моего антипартийного периода и вскрыть до конца корни моих отступлений от партийной линии.
Я не стал бы сейчас перед партсъездом беспокоить Вас какой бы то ни было просьбой, если бы дело не шло о таком вопросе, как восстановление в партии. Вы отнеслись с доверием к моему письму в ЦК от 7 мая 1933 г., и я надеюсь, что теперь ЦК сочтет возможным вернуть меня в партию и дать возможность впрячься по-настоящему в работу. Все, что я хотел бы теперь, это получить настоящую "упряжку", чтобы и я мог везти какой-либо "воз" по указанию ЦК партии.
Очень прошу уделить мне несколько минут для личного свидания по возможности в ближайшие дни и помочь в изложенном.
С коммунистическим приветом
Г. Зиновьев
тел. Арбат 1.16.24 или в "Большевик"
4 апреля 1934 г. В ЦК ВКП(б)
тов. И.В. Сталину
Обращаюсь в ПБ и к Вам лично, тов. Сталин, с горячей просьбой: если можно, дайте мне теперь какую-либо постоянную работу, кроме писательской.
Любую работу, которую ЦК мне поручит, я постараюсь выполнять хорошо и оправдаю доверие Партии непременно и во что бы то ни стало.
С ком[мунистическим] приветом
Г. Зиновьев
Тел. Г1-16-24 или через "Большевик"
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 191. Л. 81. Подлинник. Автограф.
4 апреля 1934 г.
Товарищу И.В. Сталину (лично)
Не в официальном порядке, а Вам лично, тов. Сталин, позволю себе сказать еще следующее.
Чисто литературная работа моя тоже протекает сейчас в довольно трудной обстановке. Я слишком в стороне от всех и от всего. Сотрудничество в "Правде" идет туго. Работа в "Большевике" тоже наталкивается на трудности. Обзоры у меня не ладятся из-за такой мелочи, что не могу доставать всей нужной иностранной литературы - все вынужден выпрашивать по кусочкам и т.п. Обращался к Культпропу ЦК - бессмысленно. Культпроп же задержал переиздание моей книжки о Либкнехте в партиздате (а тем и всякую работу для партиздата). Ей-ей, теперь нет абсолютно никаких оснований к тому, чтобы ставить мою лит[ературную] работу в такие условия.
Очень, очень прошу: 1) улучшить обстановку моей литературной работы и 2) это главное и главное - дать дополнительную нагрузку не только по линии литературной работы.
Помогите еще раз, т. Сталин! Очень хочу работать.
С искренним приветом
Г. Зиновьев
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 191. Л. 82. Подлинник. Автограф.
11 мая 1934 г.
Товарищу И.В. Сталину
Дорогой товарищ!
Искренне прошу извинить меня, что обращаюсь еще раз по тому же вопросу.
Разумеется, я очень рад работать для "Большевика" и усердно буду вести здесь всякую работу, в том числе и самую черновую. Но главная для меня беда осталась: я опять только за письменным столом.
Я просил (и прошусь) в "Правду" в надежде на то, что, если бы я работал там, я мог бы иметь более живую связь с практической жизнью, мог бы поездить по нашим стройкам и т.п.
Решивши раз и навсегда говорить Вам все начистоту, я хочу высказать просьбу: может быть, ЦК счел возможным дать мне кроме работы в "Большевике" еще кое-какую работу? Если не сейчас, то быть может несколько попозже подвернется такая работа, которую Вы сочтете возможным мне поручить. Всякое поручение ЦК постараюсь исполнить как следует.
С товарищеским приветом
Г. Зиновьев
Телефон Г1-16-24, 1-13-91
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 191. Л. 84-84 об. Подлинник. Автограф.
16 декабря 1934 г.
Товарищу И.В. Сталину
Сейчас (16 декабря в 7 1/12 веч[ера]) тов. Молчанов с группой чекистов явились ко мне на квартиру и производят у меня обыск.
Я говорю Вам, товарищ Сталин, честно, с того момента как распоряжением ЦК я вернулся из Кустаная, я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, не написал ни одной строчки, не имел ни одной мысли, которые я должен был бы скрывать от партии, от ЦК, от Вас лично. Я думал только об одном: как заслужить доверие ЦК и Ваше лично, как добиться того, чтобы Вы включили меня в работу.
Ничего кроме старых архивов (все, что скопилось за 30 с лишним лет, - в том числе и годов оппозиции) у меня нет и быть не может.
Ни в чем, ни в чем, ни в чем я не виноват перед партией, перед ЦК и перед Вами лично. Клянусь Вам всем, что только может быть свято для большевика, клянусь Вам памятью Ленина.
Я не могу себе и представить, что могло бы вызвать подозрение против меня. Умоляю Вас поверить этому честному слову. Потрясен до глубины души.
Г. Зиновьев
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 199. Л. 45. Подлинник. Автограф.
г. Челябинск
12 июля 1936 г.
Тов. Молчанову с просьбой передать тов. Сталину.
Состояние мое совсем плохо. Я боюсь, что не доеду.
Горячая просьба: издать мою книгу, написанную в Верхнеуральске. Она не кончена (не успел), но все-таки главное сказано. Писал ее кровью сердца.
И еще, если смею просить: о семье своей, особенно о сыне. Вы знали его мальчиком. Он талантливый марксист с жилкой ученого. Помогите им.
Всей душой теперь Ваш.
Г. Зиновьев
Челябинск, 12 июля 1936
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 228. Л. 110. Подлинник. Автограф.