Странно все это. Мы столько думаем и столько говорим о тех, кто "наверху", и мы так - невольно - ставим самих себя в центр их вселенной, что кажется, что мы для них важны, что мы - не кто-нибудь, а центр размышлений. А нас там может и не быть, а если есть, то только как поручение. Ибо Бенкендорфу было поручено стать посредником между императором и Пушкиным в надзоре за его поведением.

Но время может все перевернуть. В нем может быть необыкновенно важен Пушкин, он - в благодарной памяти потомков, а Бенкендорф - постольку, поскольку он сообщался с ним, он был в его орбите, влиял на Пушкина как сила, призванная сверху, быть тем, кто может сказать "нет" и "ни за что".

Так что там в записках Бенкендорфа? О чем они, если точка отсчета -1826 год? Преимущественно об императоре и о том, что делали "мы с императором" все эти годы. "Мы с императором были единственными прохожими на этих улицах, которые непогода и глубокая ночь сделали безлюдными, с трудом мы поднялись на гору, и у дверей дома я покинул Его Величество" (1828). "Я сижу в коляске рядом с могущественным государем России, королем той самой Польши, где я сражался. У окон женщины махали платочками. Они казались в полном восхищении от красоты императора" (1829).

"Мы с трудом протиснулись через толпу, которая стремилась поприветствовать своего государя" (1832). Мы делали вместе то, мы делали сё. "Он проводил ночи в коляске и спал сном праведника. Находясь рядом с ним, я постоянно был настороже, часто просыпался в стремлении обезопасить моего государя" (1833). "Мне была оказана честь отправиться вместе с ним в небольшой коляске" (1836). "Императрица со свойственной ей ангельской кроткостью поблагодарила меня за то, что я привез ей супруга" (1836). И как только "я заболел", "император появился у моей постели сразу же, как узнал о той опасности, в которой я находился". И пока "я болел", "император всегда приходил по утрам и частенько по вечерам. Он присаживался рядом со мной и старался толковать о новостях, которые могли меня позабавить" (1837).

"О моем здоровье справлялись и самые блестящие светские дамы, и женщины буржуазного сословия. В церквях священников просили молиться за меня, татары и евреи молились в кругу своих единоверцев, также как это делали в католических и армяно-грегорианских соборах. Эта болезнь стала для меня настоящим триумфом, таким, которого не был удостоен еще ни один высший чиновник" (1837).

Так что "Воспоминания" - это картина большого служебного успеха. И сколько сахара! А вот совершенно другой тон, уже по службе: Пушкин оповещается о предварительной цензуре на все, что им написано. "Милостивый государь, Александр Сергеевич! Получив письмо Ваше, вместе с препровожденной при оном драматической пьесой, я поспешаю вас о том известить с присовокуплением, что я оную представлю Его Императорскому Величеству и дам вам знать о воспоследовать имеющем Высочайшем отзыве. Между тем прошу Вас сообщать мне на сей же предмет и мелкие труды вашего блистательного пера. А. Бенкендорф, 9 декабря 1826 г.".

Можно ли дворянину Пушкину въехать в Петербург? Да, но с унизительным предупреждением: "Его Величество, соизволяя на прибытие Ваше в С.-Петербург, Высочайше отозваться изволил, что не сомневается в том, что данное Русским дворянином Государю своему честное слово: вести себя благородно и пристойно, будет в полном смысле сдержано. А. Бенкендорф, 3 мая 1827 г.".

Каких идей держаться русскому поэту? "Его Величество заметить изволил, что принятое Вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее Вас самих на край пропасти и повергшее в оную толику молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. А. Бенкендорф. 23 декабря 1826 г.".

А вот и нельзя: "Песни о Стеньке Разине, при всем поэтическом своем достоинстве, неприличны к напечатанию. Сверх того церковь проклинает Разина, равно как и Пугачева. А. Бенкендорф. 22.08.1827 г.". "Что касается до стихотворения Вашего "Друзьям", то Его Величество совершенно доволен им, но не желает, чтобы оно было напечатано. А. Бенкендорф. 5 марта 1828 г."

Ни с места!

"Покорнейше прошу Вас уведомить меня, по каким причинам не изволили Вы сдержать данного мне слова и отправились в Закавказские страны, не предупредив меня о намерении Вашем сделать сие путешествие. В ожидании отзыва Вашего для доклада Его Императорскому Величеству. А. Бенкендорф, 14 октября 1829 г.". "Вы внезапно рассудили уехать в Москву, не предваряя меня о сей вашей поездке. Какие причины могли вас заставить изменить данному мне слову?" А. Бенкендорф. 17 марта 1830 г.

Оденьтесь как следует! "Государь Император заметить изволил, что Вы находились на бале у Французского посла во фраке, между тем как все приглашенные в сие общество были в мундирах". "Приличнее Русскому дворянину" - в мундире! А. Бенкендорф, 26 января 1830 г."

Нарушаете! Доставьте объяснение, "по какому случаю помещены в изданном на сей 1832 год альманах под названием Северные Цветы некоторые стихотворения без предварительного испрошения на напечатание оных Высочайшего дозволения". А. Бенкендорф, 7 февраля 1832 г.

Желаете в отставку? На свободу? Его Императорское Величество никого против воли не удерживает. Хотите посещать государственные архивы во время отставки? "Государь Император не изъявил своего соизволения, так как право сие может принадлежать единственно людям, пользующимся особенною доверенностию начальства". А. Бенкендорф. 30 июня 1834 г. А Вы, значит, таким доверием не пользуетесь.

Так жить трудно. Трудно быть связанным в самом главном. Трудно испрашивать соизволения - на всё. Трудно быть думающим, пишущим, ибо знаешь, что есть границы, которые перейти нельзя. Трудно и унизительно быть рабски подконтрольным. И тем паче трудно, что этих людей, этих контролеров будут помнить - в будущем - именно как людей пушкинской эпохи. Его эпохи. Имени его. Эпоха Достоевского, эпоха Толстого, эпоха Булгакова, эпоха Пастернака, Гроссмана и Шварца, эпоха Высоцкого и Окуджавы. Великие времена.