Колумнисту "РГ" Петру Вайлю исполнилось бы 75 лет
У Пети было не меньше поводов гордиться тем, что он сделал. Он стал колумнистом "Российской газеты" уже будучи автором замечательных и очень популярных книжек: "Гений места", "Карта родины", "Стихи про меня"... Поводы более чем серьезные, однако ни напыщенности, ни пафоса за Вайлем не числилось никогда. Более того, к себе он предпочитал относиться с иронией. Однажды он пришел ко мне в гости, и пока я готовил ужин, жена предложила ему посмотреть книжки на стеллажах и фотографии на стенах: "Надо повышать свой культурный уровень, Петр Львович", - нахально заявила она. Петя подхватил это предложение мгновенно: "Какой там уровень - уровенёк!". Словечко прижилось в нашем доме, и как только кто-нибудь начинает не в меру пафосно что-нибудь излагать, ему немедленно предложат повысить свой культурный уровенёк.
Однажды в небольшой компании он сам предложил каждому назвать лучшую с его точки зрения книгу на все времена. Сам он назвал, по-моему, "Анну Каренину". Я назвал "Игру в бисер" Гессе и тут же получил от него по полной программе: не без оснований он решил, что я выпендриваюсь. Когда в Венеции случилась Aqua alta - высокая вода - я купил себе эффектные пластиковые бахилы. Увидев меня в этом одеянии, Петя разразился чудовищным матом. Бахилы я стянул немедленно, два дня ходил в мокрых ботинках, зато Вайль был очень доволен: он сам ходил в таких же.
Не терпел ни выпендрежа, ни желания выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле, ни фальши, ни кухонных разговоров о политике. Казалось бы, он - редактор радио "Свобода" - и я - журналист государственной газеты - могли бы о многом потрепаться на кухне. Но не трепались: Петя терпеть не мог этого. И когда в какой-нибудь компании сам собой возникал разговор о политике, он скучнел, мрачнел, замолкал. Иногда просто вставал и уходил.
Зато о фильмах Германа-старшего, например, мог говорить часами. С удовольствием рассказывал о Бродском, с которым дружил. Потрясающе интересно говорил о своих любимых Беллини, Джотто и Карпаччо. К современной живописи относился прохладно, но мастеров Возрождения обожал. Я был свидетелем: в Падуе он так рассказывал о фресках Джотто, что вокруг него собралась толпа. Слушали внимательно и потом долго благодарили.
Однажды я попросил его рассказать о Венеции Бродского, об этом удивительном городе и о самом поэте. Он предложил встретиться в Венеции. Три дня мы гуляли вместе, и он рассказывал. Это было фантастически интересно.
В какой-то момент мы забрели на набережную, которая называлась по-итальянски "Фондамента Инкурабили" - набережная неизлечимых - когда-то сюда свозили тела умирающих от чумы. Бродский именно так решил назвать свое блестящее эссе о Венеции. Он дал прочитать рукопись Вайлю, и тот предложил изменить только одно слово в названии: вместо "неизлечимых" поставить "неисцелимых". Иосиф Александрович с его звериным чутьем на слово согласился немедленно: "Да, так лучше". С тех пор и навсегда эссе Бродского называется "Набережная Неисцелимых". Оно о том, что в человеке остается неизменным на всю жизнь, что не подвластно исцелению временем.
С набережной мы отправились на остров мертвых, на Сан-Микеле, к могиле Бродского. И пока вапоретто - местный речной трамвайчик - не унес нас туда, я рассказал ему, как в первый раз решил отправиться на этот остров. На фондаменто Нуово я сунул кассиру несколько лир и попросил билет до Сан-Микеле. "Туда и обратно?" - вежливо осведомился кассир. Ну откуда мне было знать, что на кладбищенском острове нет кассы! "Только туда", - гордо заявил я. Кассир взглянул на меня с любопытством и опаской. Потом позвал своих коллег и, указывая на меня, что-то стал тараторить по-итальянски. Могу себе представить, что именно он говорил о человеке, который едет на кладбище и отказывается брать обратный билет...
Мы посмеялись. Но когда подошли к пресловутой кассе на фондаменто Нуово и Петя наклонился к окошечку, он вдруг оглянулся и с улыбкой спросил меня: "Так что, берем в один конец?"
Кто тогда мог знать, что через три года я стану приезжать к нему на Сан-Микеле с цветами, которые с трудом будут помещаться под маленькой мраморной табличкой с надписью: "Peter Wail, scrittore russo" - "Петр Вайль, русский писатель".