Даже если почти детским ударом ладони поправляет платок в кармане, отряхивает брюки, небрежно дремлет рядом с дорожной сумкой - до комичности бытовые занятия не мешают тотчас понять: да ведь гений.
Фокина с первых кадров и добрую половину фильма нащупывает эту почти неразличимую стереотипному взгляду границу - между гениями (или сверхбольшими талантами) и негениями. Художниками и нами, обычными людьми.
И не находит в первых никакой показной, записной, долго культивированной красоты. Это дело их окружения. Это у родной сестры Лексо длинные зеленые серьги, кружевные скатерти, привычная театральная стать грузинской женщины, несущей брату на могилу хорошо подобранные белые цветы, кажется, фрезии. А Лексо с остатками наивности и житейской неумелостью, с тремя тысячами трубок ("Минздрав предупреждает", куда ж без этого) скорее нелеп. Но так пронизан музыкой, что по первым звукам рояля, по движению пальцев, глаз, бровей моментально прописывается нашим сознанием среди сверхталантов.
Эта прописка в какой-то момент поссорила его с Родиной. Точнее со всеми присматривающими за его талантом и унижавшими его этим грубым присмотром и запретами. В 1983 году он попросил убежища в американском посольстве в Мадриде. Это похоже на случай Тарковского… Великий режиссер останется в Европе на год позже, и все по тем же причинам - административной униженности на родине до невозможности работать.
А работа была для них насущным делом.
- Искусство это не интертеймент, - скажет уже немало хлебнувший горя и за границей главный герой - Искусство это нужда.
- Его обидели в концертной поездке по Испании, - объяснит происшедшее Валерий Гергиев. - И он принял спонтанное, в чем-то трагическое ( уж точно драматическое) решение - переехать в Америку… Сделал, к сожалению, то, что навсегда разлучило его с отцом - крупнейшим грузинским музыкантом Давидом Торадзе, автором опер, балетов, очень самобытным художником, целой музыкальной маленькой вселенной.
Отец вскоре умер, отъезд сына ускорил его смерть. Несчастный сопровождающий (тот, кто должен был отвечать за исчезновение Лексо в Мадриде) повесился в номере гостиницы. Лексо оказался в страшной депрессии.
- Меня ушли из СССР, - объяснит он позже себе и другим.
Валерий Гергиев первым пришел к нему на помощь: "Я поехал специально в Тбилиси, хотя никто не рекомендовал это делать… Но у меня даже мысли не было, что я куда-то денусь, спрячусь, не приеду к родителям моего близкого друга…".
Через год, оказавшись в Японии, Гергиев нашел Торадзе. Они проговорили всю ночь и вскоре стали выступать вместе.
- Мы многократно играли в СССР с человеком, который бежал из СССР, - вспоминает Гергиев. - Это было тогда не очень принято - рисковать вернуться…
Лексо рискнул.
"Будоражившие его сознание, дарование, ум, темперамент" Сергей Прокофьев и Игорь Стравинский снова уводили его в свой мир. Он по три месяца искал объяснения какому-то акценту, какой-то ноте. "Занимался этим до мозолей", - скажет Гергиев.
Став профессором в университете Индианы, позвал к себе, по словам сестры, более 50 студентов, у которых на родине не было "копейки на хлеб", кормил их, поил.
11 его учеников участвовали в рахманиновском марафоне в Италии. Потом со всего мира съезжались на фестиваль Торадзе в Тбилиси…
- Он умел заставлять людей находить самих себя, - скажет один из его успешных учеников.
О его энергии художника будут говорить, как о чем-то поразительном. "Я остановился, не мог играть, такая энергия исходила от него". "Его горение было нескончаемым, бездонным, и покрывало все вокруг… Иногда даже слишком. До такой степени, что становилось страшно".
Вот такой силы мастер еще недавно жил с нами.
И Грузия, не подпаляемая извне, а такая, какой мы ее все знаем и любим, с ее дождями и грозами, листьями в ночи, машинами, проезжающими по лужам, уличными часами в Тбилиси, храмами в горах, древними башнями и стенами, останется аккомпанементом его судьбе.
Как и Россия.
- Россия - могущественная держава, великие люди в ней живут, - скажет Лексо. - Те традиции, которые создавались веками и в России и в Грузии, не могут просто так исчезнуть и превратиться в пух и прах. Нас всегда связывала большая дружба - еще с пушкинских, с лермонтовских времен. И я думаю, что эта дружба никогда не умрет…
Внук любимого Лексо Прокофьева напомнит в фильме обезумевшему современному миру, что устраивать бойкот музыке и культуре, это сумасшествие.
А с нами останется устойчивое чувство, что жизнь настоящего художника по естественному праву нуждается в какой-то бесспорной Охранной грамоте. И все никак не может ее получить - ни от государств (будь то, хоть Советский Союз, хоть США), ни от антрепренеров, ни от работодателей, ни от женщин.
Ну может быть от друзей.
При условии, что они великие. Как Гергиев.