"Огромная подкова летит на манежный круг к моим ногам. Публика улыбается.
- Раз силач - ломайте! - кричат насмешливо с галерки.
Отказаться? Значит, вызвать шиканье и свист. Но я устал, взволнован. Уверенности нет.
Но нет и выхода. Я беру подкову, напрягаю мускулы. Подкова не поддается. Напрягаю мышцы рук до последней возможности, чувствую, как кровь приливает к голове, как хрустят суставы.
Все ждут. Тишина... Но еще одно отчаянное усилие, и я с двумя половинками подковы в руках падаю на арену.
Артисты подхватывают меня под руки и уводят под шумные аплодисменты и крики "ура!" (здесь и дальше - Н. Турбас. На арене цирка).
"Программа у меня была большая. Я лежа держал на своем корпусе оркестр из пятнадцати человек в течение всего времени, пока он исполнял марш. На мою грудь ставили пианино, около которого сидели шесть человек; тапер играл различные пьесы. На одном мизинце вытянутой руки я держал трех взрослых человек, связанных полотенцем. На моих плечах двадцать человек сгибали железные строительные балки".
Нам бы так! А вот так? "Я согласился на последний, самый тяжелый номер: проезд через меня автомобиля. Отказаться нельзя - контракт заключен, я дал обещание. И я рискнул. Весь секрет оказался в том, что надо было, набрав в себя воздуху, напрячь мускулы и не дышать. Сделал все это я инстинктивно. В съемках принимала участие одна из первых русских женщин-шоферов, миленькая курсистка. Она, между прочим, и фигурировала в журнале как "первая в России женщина-шофер".
Итак, начинался наш номер. Девушка бодро выводила машину на манеж. Рядом с ней я. В кузове - пассажиры. Я посматриваю на публику. Все аплодируют юной водительнице. Она останавливает автомобиль у моей платформы, я выхожу из машины, раскланиваюсь, смотрю на часы. Автомобиль с пассажирами делает круг по манежу, а я ложусь на арену, и полтора десятка рабочих водружают на меня платформу. Вдруг девушка подбегает ко мне.
- Я ни за что не поеду, - горячо шепчет она, став рядом со мной на колени. - Ведь это же смертельный номер. Никогда не стану убийцей.
Номер срывается. А вместе с тем уплывают и 100 рублей, обещанных мне по договору.
Взяв девушку-шофера за руку, я делано улыбнулся, отвел ее в сторону и сказал:
- Это фокус.
- Фокус? - Она посмотрела на меня недоверчиво. - Серьезно? Ну тогда давайте.
Она вскочила в кабину, взялась за руль, дала газ. Я забрался под платформу, напряг мускулы, не дышу. Шум мотора надо мной, быстрый шорох шин по платформе, и вот ее снимают с меня униформисты. Я вскакиваю, наклоняю голову под обрушившиеся на меня аплодисменты, девушка и пассажиры выскакивают из автомобиля, подбегают ко мне, начинают обнимать. Я стою счастливый и только чувствую сильную боль в боку.
Девушка улыбается, жмет руку. Она уверена, что я знал какой-то "секрет". И каково ее удивление, когда она, доставив меня на своем автомобиле в номера "Эйжен" на Петровке, узнает, что никакого "секрета" не было!"
"Я стою счастливый"! Контракт - делай, если обещал. Сто рублей, между прочим, цена жизни. И еще - будем надеяться, улыбка "миленькой курсистки". Куда без нее?
Но ставки для счастья все выше! Ставки сумасшедшие. "В борьбе с медведем я выходил победителем и отделывался ссадинами и ушибами. Труднее было бороться с быком. Шестеро здоровенных служителей ведут на цепи огромного рыжего быка. Яростно упираясь всеми четырьмя ногами, он тупо озирается, сильно бьет копытами. От его могучего удара сотрясается сцена. Очевидно, протестуя против этой пятитысячной массы зрителей, слепящих потоков света, бык заревел.
Делать нечего, в костюме тореадора я выхожу на сцену. Оркестр играет "Марш тореадора". Я иду на быка, размахивая красным плащом. А он, пригнув сильную шею, выставив грозные рога, яростно бросается навстречу. Шерсть его встала дыбом, изо рта брызнула пена. Увернувшись от страшного удара, я продолжаю дразнить быка: то отступаю, то наступаю, вновь размахивая перед его глазами плащом.
Обезумев от ярости, бык, как ураган, носится по сцене, бросаясь на меня. Я знал силу моего противника, так как только накануне на этом самом месте справился с ним. А второй раз одного и того же быка положить почти невозможно. Он возбужден, глаза его горят. Мороз пробежал по моей коже. Вот бык, нагнув голову, яростно бросился на меня. Манеж вздрогнул, притих.
- А-а-ах! - пронеслось в зале.
Но я сделал шаг в сторону, и острые рога быка вонзились в декорацию. Сверху полетели доски, брусья, обрывки холста. Все это с гулом падало, трещало, поднимая облака пыли. Стараясь отвлечь быка, я забежал вперед и снова начал размахивать перед его мордой своим плащом, но он, вонзая рога в обломки декорации, продолжал свою разрушительную работу до тех пор, пока все не превратилось в кучу мусора. Вдруг он остановился, повернул к зрителям морду и, дрожа, протяжно заревел. Испуганные лица заулыбались, по рядам прошел вздох облегчения. Умолкнувший было оркестр снова заиграл марш.
Я снова своим плащом привел быка в ярость и, уловив момент, схватил за могучие рога и пригнул его шею. Но он напружинил ее и так мотнул головой, так внезапно тряхнул ею, что я отлетел в сторону.
Восторженный гул и смех прокатились по рядам. Смех зрителей привел меня в бешенство. Ухватившись еще раз за могучие рога быка, упираясь коленом в пол, я так напряг мускулы, что его шея хрустнула. Казалось, вот-вот бык не выдержит и рухнет на помост всей своей огромной тушей. Но могучее животное опять с такой силой рвануло головой, что я, проделав в воздухе сальто, полетел за барьер и упал в ложу. Раздался крик и визг, а вслед за тем оглушительный хохот потряс стены манежа.
Смущенный и обескураженный, я вышел на сцену. И вдруг мне стало ясно, что моя борьба нелепа, что она никому не нужна. Но я снова иду на быка, ломаю ему шею, выгибаю морду и чувствую, как мышцы мои предательски устают, слабеют, и от этого прихожу в ужас. Но и бык тоже утомлен. Он тяжело дышит, от него поднимается облако пара. Еще крепче, насколько хватает сил, сжимаю его рога; бьется в судорогах его взмыленная шея.
Бык задрожал. Наконец-то! Победа близка, она в моих руках. Я уже готов торжествовать, но бык широко расставил ноги, и я еще раз ощутил свое бессилие. Нет, я должен победить! Победить во что бы то ни стало, хотя бы ценой своей жизни!
И я снова напрягаю мускулы и чувствую, как предательски они отекают. Где же выход? Проклятый выход?! Люди кричат, свистят, воют исступленно и бешено. Выход у меня теперь один - смерть. Лучше смерть, чем позор! И меня обуял такой гнев и вместе с тем я почувствовал такой прилив энергии, что силы мои выросли. Бросившись к быку, я с таким азартом, с такой силой повернул ему шею, что он рухнул и тяжело застонал.
Все смолкло. Манеж замер от неожиданности. Я вскочил на покорно лежащее у моих ног животное и победно поднял руку. Буйный восторг охватил меня. Победа!
Вначале тихо, потом точно гром ударил, и такой оглушительный поднялся шум, радостный вой и крик, которым, казалось, не будет конца. Люди точно сошли с ума. Лезли на сцену, толкали и опрокидывали друг друга. И, точно по команде, люди, схватив меня, с шумом и гиканьем стали качать".
Это - счастье. Снова - счастье. Счастье собственной силы, счастье удачи, счастье показать, на что человек способен. Счастье продолжающейся жизни. И счастье смертельного риска, который взят - и уничтожен. Пять тысяч человек наблюдали за ним, пять тысяч как будто сами сделали это.
Он хотел еще бороться со львом. Но ему так и не удалось достать льва. Он очень горевал об этом.
А мы - не будем горевать. Мы лучше пожелаем всем, да и себе тоже, такой же силы - любой, и подковы гнуть, и силы душевной, и счастья - сделать то, что хочешь, для себя и для всех.
Впереди - новый большой год, новое время, и пусть оно раздает аплодисменты и кричит: "Браво! Бис!" - всем тем, кто сможет добиться, пусть с риском, пусть на разрыв, того, что хотел - и испытать счастья: я это сделал, для себя и для всех.