Я же хочу написать о том, что мы тоже знаем, но не сознаем. О том, что Захаров между спектаклями создал не меньше чем свой кинематограф, который в истории кино занимает столь же уникальное место, как кинематограф Григория Александрова, первопроходца нашего киномюзикла.
Как и Александров, он успешно совместил искусство и коммерцию, открыв секрет непреходящей народной любви. Он знает рецепт успеха.
Как у Александрова, у него изощренное чувство ритма и абсолютный слух, жизнь и творчество обоих не могли бы существовать вне музыки.
Как и Александров, он не чурается властей как необходимого зла и одновременно оппозиционен любому рабству, имея в идеале человека свободного и гордого.
Как и Александров, он выбрал жанр сказки. Мечты. Сна, который может быть и счастливым, и кошмарным. Сон порожден реальностью, но отбирает из нее сущность - то, что будоражит душу. Во сне возможно все, любой полет фантазии. Сон - это Кафка, это Оруэлл, это любимый автор Захарова Евгений Шварц. Сны недаром считают вещими - они предостерегают. Все это совпадает с художественным методом Захарова как на сцене, так и в кино.
Это сны богато декорированные, пышные, их смех набряк слезами. Сны ткут свой мир, при всей условности достоверный, там очевидное в том же ряду, что невероятное. Во сне нет бытовой логики, там мысль свободна, ей просторно.
На этом сходство с Александровым заканчивается. Захаров не мог бы сделать "Веселых ребят". Он оптимист грустный, хорошо обученный историей родной страны. Но печаль его светла. Мхатовская "Синяя птица", пленившая будущего режиссера еще в семилетнем возрасте, научила его ценить в искусстве ощущение чуда и волшебства.
Такое кино. Он к нему подбирался постепенно, начав с соавторства в сценариях "Земли Санникова" и "Звезды пленительного счастья". Там обозначились две главные привязанности его души - любовь к построению романтических миров и склонность исследовать родную ментальность в ее историческом развитии. О том, как глубоко он эту ментальность ощущает, говорит всенародный успех написанных им "писем красноармейца Сухова" в "Белом солнце пустыни". В них уже есть все, за что мы полюбим Захарова, - душевный свет и сказовый слог, изящнейший артистизм в развитии мысли и фирменная самоирония.
мало кто дарил своим зрителям столько любви, нежности и счастья
Его первый самостоятельный фильм "12 стульев" явился на свет уже при наличии ленты Гайдая, снятой шестью годами раньше. Разница между ними не только в том, что Захаров снимал для ТВ и четырехсерийный формат позволил ему полнее следовать тексту Ильфа и Петрова. Его фильм ближе к роману не по метражу, а по духу: Гайдай сосредоточился на комических гэгах книги - Захарову дороже ее ирония. И в соревновании двух Бендеров победителем вышел Андрей Миронов: в его Остапе есть артистизм. Переиграл соперника и композитор Геннадий Гладков, написав не попевки-галопы, а музыкальную драматургию. Это был мюзикл, где юмор таился в музыкальном существовании героев; великолепный жест, которым Миронов в знойном танго ронял партнершу в неизвестность, стал ноу-хау будущего кинематографа Захарова.
Потом появилось "Обыкновенное чудо" - наиболее гармоничная лента мастера, вошедшая в тройку самых "рейтинговых" наряду с "Иронией судьбы" и "Семнадцатью мгновениями". Олег Янковский в роли Хозяина-волшебника в сущности представляет самого Захарова - экспериментирует с судьбами, учиняет героям испытания и смотрит, что из этого выйдет. А когда подобно пушкинской Татьяне герои начинали вести себя независимо, бросая судьбе вызов, Волшебник испытывал восторг перед силой человеческого духа, а зритель переживал тот самый катарсис, который есть признак высокого целительного искусства.
Это замечательно красивый фильм. Захаров, как мало кто из режиссеров, знает толк в красоте внешней и внутренней, его герои излучают свет, а фильмы обладают аурой и редким обаянием. Его стихия - бравура, маски, феллиниевы духовые оркестры, марширующие в самых неподходящих местах, абсурд, ставший бытом, гротеск, ставший нормой. Здесь все преувеличено: характеры, шляпы, взрывные эмоции, снайперская точность философем и неземная красота юности. Герои при всем разнообразии актерских красок - типы, квинтэссенции, функции, в которых угадывается пышный хвост аллюзий.
Кинотусовка шедевр не заметила, Захарова по-прежнему считали человеком сугубо театральным, между делом сгулявшим в смежную отрасль. А тем временем, как и Ролан Быков в "Автомобиле, скрипке и собаке Кляксе", он предлагал новую гармонию театра и кино - практически новый киноязык, рождавшийся на стыке искусств. Это был дивный союз: театральный пафос виртуозно сбивался на лету бытовой интонацией, литературная природа речи героев оправдывалась остраненностью (от слова "странный", по Брехту) изобретенного им жанра философской музыкальной сказки.
В ту пору только два кинорежиссера пошли против течения, разрушая стереотип музыкального кино как не отягощенного мыслью развлечения - Боб Фосс в США ("Весь этот джаз") и Марк Захаров в СССР (все фильмы, сделанные в содружестве с драматургом Григорием Гориным). Начиная с фильма "Тот самый Мюнхгаузен" Захаров и Горин работали в кино вместе. Они совпадали в мироощущении и чувстве юмора, идеально дополняя друг друга. С приходом Горина кино Захарова стало более горьким, в нем появились острота парадокса, интеллектуальная загадка и та многослойность, которая делает довольно сложные фильмы увлекательными для любого зрителя - каждый снимал те слои смыслов, которые ему по силам. В ход пошли знаменитейшие литературные герои - традиция, заложенная ими еще в спектакле "Тиль", где оба на основе романа де Костера вышили свои аллегорические узоры. Мюнхгаузен и Свифт в фильмах имели еще меньше отношения к первоисточникам - они нужны как варианты Волшебника, как творцы миров и насмешники над людскими несовершенствами. Но теперь это еще и носители мировой скорби - они болезненно ощущали порчу в людях и даже ею мазохистски любовались. Горько смеялись над нравами, но не имели надежды их исправить. Всех их играл Олег Янковский, сохраняя функцию романтического скептика, резонера и демиурга, которому ничего не стоит переписать историю набело, ибо что есть наш мир, как не плод драматургической фантазии!
Самый мрачный фильм Захарова - "Убить дракона" по опальной пьесе Шварца. "Дракон" давно преследовал режиссера - он его ставил еще в театре МГУ, пока спектакль не запретили. Образ дракона появлялся даже в светлейшем "Обыкновенном чуде" - как рисунок на ткани, его легко было распороть ножиком. В разгар перестройки стало можно поставить его в кино, и Захаров сделал фильм потрясающий, даже вполовину не оцененный критиками.
Он почти отказался от музыки, но фильм все равно сохранил музыкальность и местами воспринимается как трагическая оратория. Янковский здесь в роли Дракона, который при всей кошмарности есть не исчадие ада, а тот же земной волшебник и демиург, только окончательно разуверившийся в людях. Он почти страдает, видя, как легко люди унижаются перед властью, теряют лицо, добровольно становятся слепцами. Это Хозяин, который пришел к выводу, что люди не доросли до свободы и не умеют ею пользоваться.
Вывод, как показали ближайшие годы, был пророческим.
Поэтому так пессимистичен финал. Дракон повержен, но драконы, которых он ввинтил в людей, живы. Люди остаются рабами, свобода их пугает.
Захаров поставил 7 фильмов. Они восхищают бурной талантливостью каждого, кто на экране и за экраном. Собрав в Ленкоме коллекционную актерскую команду, он и в кино пришел со своими звездами (Леонов-Ларионов -Чурикова - Абдулов-Янковский - Збруев), к которым присоединялись такие "люди со стороны", как Андрей Миронов, Юрий Соломин, Екатерина Васильева, Ирина Купченко и Вячеслав Тихонов. Мало кто из режиссеров дарил нам такие звездные фильмы.
А если суммировать все, сделанное Марком Захаровым в кино и театре, мало кто дарил своим зрителям столько любви, нежности и счастья.
Пусть в день юбилея все это, умноженное, вернется Волшебнику сторицей.