Журнал "Октябрь" выложил в сентябрьском номере одну из главных своих козырных карт - новый роман Андрея Геласимова "Рахиль".
Автор симпатичных и нежных текстов, финалист нескольких литературных премий, за два последних года влюбил в себя, кажется, всех, кроме Дмитрия Быкова, отказавшего писателю в моральном праве повествовать о чеченской войне. "Рахиль" задевает тему не менее зыбкую и опасную, чем Чечня, - еврейскую. 53-летний профессор, полукровка Святослав Семенович Койфман, обречен на скитания. Первая жена, Люба, повредившись в рассудке, его бросила, вторую жену он оставил сам, третья избранница, студентка Койфмана, Наталья, ушла от него к кэгэбэшнику. Взрослый сын заставил профессора продать квартиру, и Койфман снова, как в молодые годы, оказался бесприютен и прибит к первой жене Любе, к своей Рахили, которую любил всю жизнь.
Легкие, как бы необязательные диалоги, никуда не торопящееся повествование, незамысловатые размышления героя о жизни и о себе - все как всегда у Геласимова. Мило, тепло, чуть печально. Очень трогательно. Только вот еврейский вопрос писателю не в подъем. Как, впрочем, и чеченский. Дело совсем не в моральном праве, Лев Толстой на войне 12-го года тоже не повоевал, а роман написал, дело в мускулатуре, в силе.
Геласимов - автор молодежный, его повести "Фокс Малдер похож на свинью", его рассказу "Нежный возраст" - самое место в школьной программе по литературе для старших классов. Ничего обидного в этом нет. Уметь писать для подростков, для двадцатилетних без матерка и сленга, без прикидов - дар редкий, почти исключительный. Если поместить вещи Геласимова в нишу литературы для молодых и в этом контексте их оценивать, цены им нет. Они по-хорошему назидательны, здравы, чисты.
Но принимать всерьез размышления писателя на еврейскую тему - увольте. Пикантность положения в том, что никакой еврейской темы, несмотря на громкую заявку, в "Рахили" нет. Повтори хоть десять тысяч раз "еврей", от этого герой в еврея не превратится. И даже в полукровку. Разве что скитальчество профессора чуть приближает его к народу-изгнаннику.
После "Рахили" в журнале публикуется интервью главного редактора "Октября" Ирины Барметовой с ее автором. Постскриптум не процитировать невозможно: "Андрей Геласимов ушел из отчего дома в восемнадцать лет. Босиком (в буквальном смысле). Родители в порыве своей правоты были категоричны, спрятали ботинки, не пуская Андрея к любимой. Она стала его женой. У них трое детей". Вот и чудесно, будет, что почитать, когда немного подрастут.
"Новый мир" публикует рассказ Владимира Маканина "Долгожители" о страсти жить и любить, не оставляющей человека даже в старости, а также первую часть романа Александра Мелихова "Чума", подробно о детстве и юности подростка из поселка имени Бебеля, что в Ленинградской области. Пока никакая "чума" героя не коснулась - очевидно, это случится во второй части романа. "Знамя" смотрится пестро и разнообразно. "Записные книжки" Фазиля Искандера, рабочие тетради Александра Твардовского, рассказы Нины Горлановой, Юрия Горюхина. Центральная вещь отдела прозы - роман "Кокаин", вышедший из-под пера Александра Скоробогатова, достаточно известного автора, последние десять лет живущего в Бельгии. Герой романа не кокаинист - но дерганое, неспокойное повествование создает нездоровую, галлюциногенную атмосферу. В "Кокаине" отчетливо различимо эхо абсурдистских литературных традиций: логические и временные связи здесь нарушены, всюду царят распад и смерть, события, описанные главным героем-писателем в его романе, опережают происходящее в реальности. Литература абсурда никогда оптимизмом не отличалась, но Скоробогатов обошел в мрачности и Ионеско, и Хармса, и Беккета.
Любопытная и архивная часть "Знамени", в которой помещен рассказ Виктора Некрасова, затерявшийся на тридцать лет. Рассказ с чаплинским названием "Король в Нью-Йорке" - о Косыгине, которого тошнит от официальных церемоний и тянет на волю - в тихую, уютную Америку. Ничего общего реальный председатель Совета Министров СССР с героем Некрасова, кажется, не имеет, тем не менее рассказ абсолютно точно фиксирует неясные народные симпатии к фигуре именно этого партийного функционера.