Именно такие мысли одолевают меня за рулем целых восемь часов, которые мчусь я из Москвы в далекое Кошелево Ковернинского района Нижегородской области после минутного телерепортажа в новостях об удивительном русском мужике Николае Купоросове.
Честно говоря, я волнуюсь: как примет меня мой герой, есть ли в райцентре гостиница, поставлю ли машину на ночь под охрану, не увижу ли я здесь разоренную дотла Россию, нищету, безнадегу... Давненько не забирался я в такую глушь.
За последние 60 километров от Семенова до райцентра Ковернино мне не встречается ни единой машины. Я мчусь по узкой асфальтовой дороге, смеркается, бесконечный лес огромной высоты и буреломности придвигается все ближе, ни единого огня вокруг и признака человека, кроме выбитого асфальта, и мне кажется, что я буду ехать так вечность и никуда не приеду, и с ужасом кошусь я на загорающуюся то и дело красную лампочку уровня бензина.
Кошелево оказывается деревенькой о двух десятках домов в пяти километрах от большой деревни - знаменитой Хохломы. А в провожатых у меня двое - молодой парень Олег из районного орготдела и Зинаида Лукинична Фомина - глава хохломской администрации.
На въезде в Кошелево - деревянный крест от нечистой силы: деревня старообрядческая. Асфальт кончился, и доехать до избы Николая не представляется никакой возможности - бросаем мою "десятку", идем пешком. Дымы из труб, пригибаемые к земле легким утренним ветром, почему-то пахнут по-разному. За левым рядом изб, за огородами - заросший овраг, по дну которого течет извилистый ручей-речушка, и почти черная вода его бурлит от родников. На вершине другого склона оврага даже разрушенный, даже с наполовину рухнувшей колокольней гордо стоит храм из черных бревен. Тишина абсолютная. Только заходятся лаем собаки, приписанные к тем избам, мимо которых мы проходим.
Издалека я вижу смешной деревянный грузовик Николая с деревянным же прицепом, но на двери избы хозяина-умельца висит замок: сердце мое ёкает. Однако глава есть глава - после настойчивого ее грома замком о дверь - раз, два, три - в дверях хлева-пристройки возникает всклокоченный грязный человек в кожанке, с минимум двухнедельной щетиной, с заплывшим лицом, и руки его ходят ходуном.
- Принимай гостей, Коля, - говорю я по-журналистски "контактно".
- И давно пьешь, Николай? - по-деловому спрашивает Зинаида Лукинична.
- Да... неделю, - машет рукой мой герой со стоном из самой души, приглашая в дом и ухватив одной рукой другую, чтоб не тряслись.
Из беседы с главой Ковернинской администрации Павлом Анатольевичем Клюгановым:
- Какая на сегодня в деревне самая большая головная боль, Павел Анатольевич?
- Кадры.
- Неужто не деньги?!
- Нет, не деньги - не хватает людей. Ваша Москва подкосила. В Ковернино семь тысяч населения, мужиков тыщи полторы, так сотни две из них - грамотные, работящие - в столицу за деньгами подались. Офисы, банки отделывают - в нашем же крае какие мастеровые испокон были!- хребты надрывают в Москве по 16 часов в день, нелегально, бесправно... И "груз двести" получаем, и с инфарктами возвращаются...
Когда я вхожу в избу, сердце мое рушится окончательно: стол, какой остается в бомжатниках после крепкой и долгой пьянки, прогоревшие насквозь двухдюймовые половые доски от брошенного "пьяного" окурка, холодрыга и грязь. Об умельце - золотые руки напоминает здесь только избушка-игрушка с открывающимися дверями и ставнями, слюдяными окошками, да и она не закончена, стоит на кровати.
- Как же ты тут не замерз, Коля, ведь не топил сколько? - начинаю я издалека свою журналистскую работу.
- Да всю неделю и не топил... Я на печи сплю, она вот токо остыла. Господи, как стыдно-то! Люди приехали, а я в таком виде...- справиться с трясучкой у него никак не получается.
В пяти пустых водочных бутылках на столе не осталось ни капли, я нюхаю горлышко одной и чуть не задыхаюсь от сивушного смрада:
- Коля, что это за гадость?
- Да самогон поганый. Да еще и с димедролом... для дури.
Олег и Зинаида Лукинична садятся, глядя на меня: что, мол, делать будем, журналист? Я сажусь тоже. Николай шатается по избе худющей тенью, хватается то за веник, то за тряпку, то за спички, чтобы растопить печь. Но дров подле нее нет, и этого мой герой не замечает. Становится совершенно ясно, что интервью никак не получится.
Магазин - напротив, но на нем висит замок. Я смотрю на часы: через десять минут откроется:
- Будем тебя "реанимировать", Николай, другого пути нет, чтобы выполнить редакционное задание... - Я закуриваю.
- Курить в избе грех, - говорит Николай, раскуривая бычок "Примы", который отыскал в мусоре на столе. И добавляет после пары сильных затяжек: - Беда, беда со мной, - он сильно трет лицо,- не могу я эту гадость пить, не хочу, а поделать ничего не получается - тоска меня заела! Но все лето, почитай, не пил...
Я понимаю, что Николай не из молчунов, что присутствие "главы" и районного человека его не смущает - в крохотное окошко избы видно, что магазин открывает продавщица. Я вскакиваю.
Из беседы с главой администрации:
- Как думаете - выползем, Павел Анатольевич?
После пятисекундного раздумья:
- Выползем. Но не все. Беда будет многим... Но те, которые поймут, что по-настоящему работать надо, думать надо - выползут. Молодежь другая - учиться стали серьезно, понимают, что никто их никуда не распределит, если не заслужат.
- Если нарисовать график уровня жизни людей в вашем районе, кривая куда пойдет? Вверх? Вниз?
- Года два-три как вверх идет. А раньше получки месяцами не получали, как жили - уму непостижимо.
Магазин в глухом Кошелеве такой, как по всей России: есть все, что здесь имеет спрос. Картошки нет. Грибов и разносолов тоже. Покупаю бутылку хорошей водки, колбасу, две банки тушенки, пельмени, масло, сахар, чай, хлеб, шпроты. Возвращаюсь в дом и застаю там такого же небритого, но не трясущегося умельца Алексея Рыжова.
- Алексей-то - сосед мой. Он два тракторишка соорудил, - говорит Николай. - Из металлолома.
Наливаю Купоросову пластмассовый стакан водки, Леше вдвое меньше. Сам не пью: ехать. Минут через семь Николай становится похож на человека: одутловатость исчезает, руки успокаиваются. Веселеет.
- Алексей-то враг мой первый, потому что я за Бога, а он - за дьявола! Иногда и деремся, быват...
Еще полстакана "эликсира жизни" - и с Николаем можно разговаривать. Решаем идти через овраг - Лешины трактора посмотреть. Топаем, камера у меня на груди, и я приглядываюсь к разваленному черному храму - все равно величественному на фоне неба. Вдруг Коля оборачивается, поднимает руку, а я нажимаю спуск фотоаппарата автоматически, неосознанно:
- Тут вот дорога к храму была... - говорит Николай (на снимке), и по моей коже проходит мороз: "Про себя ведь, Коля, говоришь - была и у тебя дорога к храму..." Николай машет рукой: - Была, да заросла вся...
Из разговора с главой администрации:
- Объем производства валовой продукции предприятий Ковернинского района за 9 месяцев этого года вырос по сравнению с прошлым на 25 процентов. Надой на одну фуражную корову составил 4048 кг плюс 175 кг к прошлому году. Промышленными предприятиями района произведено продукции на 34,1 проц. больше, чем в прошлом году. За 10 месяцев проложено 5,3 км газопроводов, газифицировано 166 квартир. Задолженности по выплате зарплаты работникам бюджетной сферы нет. Среднемесячная заработная плата по району составила 2158 руб. По итогам года с 18-го на 8-е место по области переместились.
Николаю - 52 от роду, Алексею - 48. У Купоросова и Рыжова много общего - кроме худобы и небритых щек. Оба - мастера Божьей милостью, но Рыжов все же посерьезнее Купоросова будет. Оба живут бобылями: Николай никогда не был женат, а Леша уж десять лет как развелся.
- А чего ты, Коля, с бабами не ладишь? - спрашиваю.
- Да обманывать их стыдно, я-то каждой весной справиться с собой не мог - все куда-то уезжал, а вернусь ли, нет - не знаю.
У Николая брата в драке убили, а у Алексея сын утонул, взрослый уж был. Оба "индивидуалы" - работают только на себя: Николай никогда в колхозе не был, а Алексей три месяца как из него ушел. Оба начитанны до удивления: "Левшу" Лескова наизусть знают, "В лесах" Мельникова-Печерского, Салтыкова-Щедрина цитируют, на гармонии играют, но уж в начитанности и "высоких эмпиреях" Рыжов, хотя Чехова и любит, но все ж пожиже Купоросова будет, Николай неистов в этом деле, он "Мертвые души" десять раз прочитал. А вот "Войну и мир" не осилил.
А вот потом начинаются у них разности, да какие! Коля говорун, Леха - молчун, может полчаса рядом сидеть, цигарку смолить и ни слова не сказать. А главное - Николай в Бога верит, а Алексей над Богом смеется и даже флюгер-ведьму на метле над своей мастерской соорудил.
Тут-то у них до драки и доходит. "Да не за дьявола я! - смеется Рыжов. - Просто дьявола-то перебороть надо, чтоб он тебя не свалил. Вот я и перебарываю".
Но когда в Лехиной мастерской у меня кончаются батарейки фотоаппарата, когда и запасные, запечатанные батарейки, из магазина (!) отказываются работать, Купоросов мечет громы и молнии: "Вот она, твоя дьявольщина, вылезла! Сними ты, дурында, ведьмаку эту!"
А без снимков возвращаться нельзя. Принимаю решение: развожу уже уставших от моего творческого процесса сопровождающих по домам, покупаю батарейки в райцентре и возвращаюсь к моим умельцам.
Когда возвращаюсь, сумерки съемку отменяют. А Николай умоляюще смотрит на пустую бутылку: " Ну давай еще по пятьдесят, а?" Решено: ночую у Николая, а утром, перед дорогой, поснимаю. А сейчас... Уж общаться с народом, так общаться - иду в магазин и беру две бутылки водки.
В магазине - сплошные бабульки, человек пятнадцать. Стоят в очереди - почти одинаковые - и снисходительно меня пропускают: "Берите уж, горит же у них там... Чего, опять прославлять этих пьяниц будете?"
- Так по телевизору сказали, что Николай не пьет? - удивляюсь я.- Говорят, что он все лето не пил...
- Да где там "не пил"? Пару раз в запои входил - по неделе, помнишь, - обращается одна бабулька ко второй, - это когда его "новый русский" избил, и еще раз сорвался с чего-то...
- А Алексей? Тоже пьет?
- Тот-то покрепче к зелью, но тоже пьяница. Особенно как из колхоза ушел...
Утром Зинаида Лукинична, узнав, что я ночевал у Купоросова, приходит в ужас: "Да приехали бы сюда, пять километров всего!" Но знала бы она, как трещали дрова, как на печной конфорке шкворчала в чугунке картошечка с тушенкой и чесночком, какими вкусными оказались пельмени, как хрустели под ледяную беленькую Колины соленые грибочки! (Верхний-то заплесневелый слой грибов он аккуратно снял. И аккуратно положил на стол.) И знала бы она как разговор-то шел! (Так шел, что пришлось мне за третьей бутылкой к машине сходить...)
Да, сколотил Николай этот знаменитый грузовик еще прошлой зимой. В ГАИ и не совался, по полям ездит, но номер нарисовал на бампере смешной: "001 НОЧ", что означает: "Наш ответ Чемберлену".
Из "малых" изобретений для больной спины придумал Николай "аппликатор Купоросова" (на снимке) из пивных пробок и массажер из колесиков: к стене крепит и спиной по нему елозит. Турбинку самодельную в ручей ставил, насос к ней присоединял и воду на огород безо всякого электричества подавал. Хотел электростанцию сделать, да динамку найти не может... Да и развалился весь этот агрегат давно, вон на огороде ржавеет.
А уж по большому счету Николай чего только не изобретал и куда только свои идеи не слал - и летающие тарелки придумал, и на Сормово писал, как из списанных подводных лодок подъемные понтоны сделать, и даже в ЦК КПСС писал...
Вот после этого, говорит, и попал он в психушку с диагнозом: "Изобретательство в глобальном масштабе".
Алексей в изобретательстве капитальнее и приземленнее: два тракторишки построил (на снимке). Один совсем маленький, на 8 л.с., а второй аж на 78, дизельный. Да навесное оборудование к ним какое хошь - и косилка, и борона, и плуг, и прицеп, а сейчас вот культиватор для картошки заканчивает. "В колхозе ж не допросишься, да и денег стоит, а тут я сам себе хозяин, кормят они меня". Мастерская у Алексея - такой у Николая нет - отдельная изба неподалеку от храма: токарный станок зари советской власти марки "ДИП" - догнать и перегнать Америку - сверлильный, сварка своя.
А слава-то вся Николаю досталась, думаю я.
Время близится ко сну. Водка - к донышкам.
- ... Да не подводная лодка! - кипятится то ли на меня, то ли на нас обоих совершенно "уставший" Николай, - а летающая тарелка! Здесь в каждом доме тарелок этих... Ради чего я живу? Остановить зло!.. Что движется, шевелится - у меня на подозрении... У меня большая проблема - экология! Человека губят, растаптывают, когда ты по своей земле в должниках перестанешь ходить?..
Часов в одиннадцать залегаю я спать в соседней комнатке. Водка на столе еще остается. А утром вижу Колино разбитое лицо: "Что случилось?" "Да!.. Пошел я ночью за самогонкой - мало показалось. Заблудился, в яблоню врезался мордой, еле назад дорогу нашел. Юр, возьми в подарок эту избушку. На заднее сиденье как раз встанет". Я почему-то отказываюсь, хотя избушка мне нравится. А Коля заталкивает мне в "десятку" мешочек с сушеными белыми и пакет с морковкой.
Провожать меня с Лехой они выходят аж за околицу: чтобы толкнуть машину, если забуксует, потому что ночью выпал снег. Причем по снежной целине показывают разный путь, костеря при этом друг друга, - характеры!
На прощание, незаметно от Леши, сую Николаю пятьсот рублей. Не берет."Возьми, не от меня, от редакции... Коля, не губи себя, ты же классный мужик. Не беги в магазин, когда я уеду, а?".
- Ну, сто грамм-то можно, - утвердительно отвечает Купоросов. Руки его трясутся, но значительно меньше, чем вчера. - Баню растоплю, всю дурь выбью! Юр, после тебя я восстану...
Обнялись. И я поехал.
...Кафе в Хохломе открывается в десять. На часах - девять. А "после вчерашнего" ехать по гололеду с пустым желудком не стоит: тарелка пельменей с бульончиком и чашка крепкого кофе - вот что мне надо. Чтобы скоротать время, захожу к председателю хохломского хозяйства Валерию Петровичу Крылову, с которым встретиться вчера не получилось. Элегантный мужчина лет пятидесяти, умные глаза:
- И вы будете о них писать?- Он спрашивает так иронично, будто за столом с нами сидел.
Я пожимаю плечами:
- Я же не знал, когда сюда ехал. По телевидению сказали, что не пьет.
- У нас люди над журналистами смеются - столько работяг вокруг, а московские да нижегородские машины только у избы этого пьяницы и пасутся.
- Не знаю, - искренне отвечаю ему: - Врать не буду, а писать правду не хочется. Приеду домой, что-нибудь придумаю...
Мы помолчали.
- А ведь Николая брат младший, Михаил Семенович, действительно золотые руки, он у меня работает.
- Да? - без энтузиазма, из вежливости спрашиваю я: - И что же он изобрел?
- Он в одиночку цех построил. Комбикормовый. Посмотреть не хотите?
До пельменей и кофе остается сорок минут. Выражаю желание посмотреть комбикормовый цех.
Михаил Семенович Купоросов, ядреный мужик с литыми ладонями, смущенно меня встречает перед цехом и скучно рассказывает о производственном процессе, который тут скоро будет.
И вдруг... И вдруг "в меня входит": вот этот человек - один! - два года! - строил вот это трехэтажное здание. Эти огромные бункеры для зерна варил из старой водокачки. Эти, рифленые, притащил из Ветлуги. По этим транспортерам скоро потечет зерно. Здесь оно смешается "по науке" с микроэлементами, добавками, здесь смесь размельчится, а здесь будет дозирована и поедет по всему району ко многим тысячам коров, которые благодаря Михал Семенычу станут жрать "по науке" и давать прибавку молока и мяса тоже "по науке" - да какой же "экономический эффект" дадут вот эти руки его! Да вот же кого надо в Кремль-то приглашать! Вот кому говорить спасибо. И тут голос мой задрожал даже:
- Михаил Семенович, откройте настежь ворота - света здесь не хватает. Встаньте в них, я сниму вас - на память, не волнуйтесь, не для газеты - на фоне того, что вы один сделали!
- Да не один,- засмущался мой герой, - мне старший сын помогал.
У Михаила Семеновича Купоросова есть жена, два сына и дочь. И еще - вот этот цех. Комбикормовый.
P.S.
За рулем хорошо думается. Еду почти счастливый: не зря съездил, нашел все же людей, на которых "Россия держится". Но счастье мое то и дело покалывает последняя, застывшая в памяти картинка: две несуразные удаляющиеся темные фигуры на белом снежном поле: а что же с ними будет? Да и слово какое-то несуразное на прощание сказал Николай: "Восстану". Хватит нам восстаний-то... Ну - "завяжу", "прекращу", "восстановлюсь", наконец, это точнее.
Но чем больше вспоминаю я Леху, Кольку, наш вечер, чем неотвратимее уходит в мое прошлое деревенька Кошелево, в которую я никогда больше не попаду, тем вернее кажется мне это слово. И, уже выбравшись из лесов, из гололеда, уже где-то на широченной московской трассе я чуть ли не шепчу про себя: "Так восстаньте же, мужики!"