Проснулся я от какого-то непонятного шума. Глянул в окно – тьма-тьмущая. Нажал на кнопку: экран мобильного телефона высветил: 5.20. Раннее-прераннее утро. В такое время и сторожевые псы спят. А здесь шум. Дверь без стука распахивается, словно театральный занавес: на пороге-авансцене – вокальное трио совсем юных певцов. И звучит концерт одной песни, славящей Рождество. Пацаненок, от горшка три вершка, трех-четырех лет от роду, мнется в сторонке. Пытается подпевать своим более старшим товарищам. Слов не знает. А те, что знал, – забыл напрочь. Исхитрился – пытается рот открывать в такт песне. Но опыта работы «под фанеру», которым обладают наши эстрадные звезды, у него нет. Невпопад получается. Мальчонка расстраивается. И совсем захмурел, когда всем достались подарки, а ему – шиш с маслом. Не заслужил. Тогда пацаненок решительно делает шаг вперед и лопочет речитатив, половину слов из которого он от волнения проглатывает, а вторую по малолетству просто не выговаривает. Но суть ясна: он – маленькая деточка, а вы, богаты мужички, приготовьте пятачки. Теперь уже полностью проснувшиеся хозяева протирают глаза: отсыпают в ладошки мелочь и конфеты.
Рождество! Святки!
В городах, особенно больших, давно уж ребятишки не славят, а вот в деревнях – живы русские православные традиции.
– Нынче, – говорит Геннадий Григорьевич, хозяин дома, – мало ребятни пришло. Под сорок человек. А обычно за полсотню переваливало.
В селе Морша для утренних и вполне жданных гостей заранее закупаются конфеты и размениваются деньги: 10-рублевками и мелочью. Своих, кто поближе по родству и соседству, – бумажками награждают, а остальных – мелочью одаривают.
Могут и взрослые зайти, от души попеть – раннюю рюмку водки таким образом заработать. И заходят. В основном люди уже в возрасте. Молодежь же бережет силы до следующей недели. На Старый Новый год. В этих степных местах приняты своего рода хулиганские потехи. В ночь на улицу вываливают толпы ряженых-крашеных, с баянами да гармошками, с гитарами да бубнами и иным не всегда музыкальным инструментом. И звучат на все село песни – веселые и озорные. Встанут возле твоей избы – и попробуй не приветить гостей: стопку-другую не налей, закуску не вынеси. Самое любезное, что сделают, – ворота снимут и запрячут где-нибудь, забросав снегом. А ты наутро ищи-свищи. Если хорошо постараются, то так замаскируют, что чуть ли не до весны, пока снег не сойдет, без ворот двор окажется. Были такие случаи.
О нарядах и проказах думают заранее. Этакие «советы в Филях» организовывают. Одно время повадились ребята дорогу снежными шарами перегораживать. Накатают шаров, как для снежной бабы, – и своеобразной снежной плотиной, да еще ряда в два-три поперек дороги уложат. Увидит автомобилист преграду – слава Богу. В далекий объезд уйдет. А спьяну-сослепу может и врезаться в сугроб. Мат-перемат, крики-вопли. Парни ржут, что твои жеребцы, девки хохочут весело и заливисто. Вот оно – яркое проявление мысли Чернышевского в трактате о прекрасном, что комичное и трагичное есть высшее проявление чувств.
А однажды – давно это было, в поселке Кочевном, тогда первом отделении целинного совхоза «Южный», утро Нового Старого года повергло всех в неописуемое удивление. Глядят сельчане, а на крыше конторы, прямо аж на самом коньке, сани стоят. А в них козел истошно ревет-блеет: рогами мотает, копытами бьет. Привязали его озорники к саням веревками. Козел-то потом узы разорвал – вырвался, сиганул вниз, словно горный сородич. А вот с санями была морока. Попробуй-ка сними их с такой высоты. Без техники не обойдешься.
А еще рассказывают такую историю. Приехал мужичонка на лошади, запряженной в сани, в гости. Сколько времени он сидел-выпивал – история умалчивает. Но когда вышел, головой затряс – понять ничего не может. Лошадь, сани – возле того же забора, где и оставил. Но только лошадь с одной стороны забора, а сани – с другой. И запряжена. Оказывается, юные односельчане лошадь распрягли, оглобли саней просунули через заборные просветы, лошадь перевели на другую сторону этого самого забора и запрягли ее вновь.
Да что сани! Автомобили уносят. Подъехал мужик на своем «жигуленке», мотор заглушил, дверь закрыл, ключ в карман. Возвращается из гостей – нет машины. А главное – и следов-то автомобильных шин нет. Словно вознесся на небеса автомобиль. Или заезжий Копперфильд его умыкнул. Шум поднял, соседей созвал. Большой совет: куда могла так вот бесследно исчезнуть машина? Не испарилась же? Стали вокруг шарить. А из-за соседнего дома – гомерический хохот. Пошли к нему – пацаны врассыпную. Там и машина стоит: цела и невредима. На руках добры молодцы перенесли ее.
А однажды такая вот старо-новогодняя шутка в целое следствие вылилась. Сельская учительница Александра Арсентьевна, ныне покойная (царство ей небесное), просыпается утром – и сразу печь топить: за ночь изба остывает. А дым – в дом. В чем дело? Учительница – к дверям. А они не открываются. Стучать-кричать начала. Освободили Александру Арсентьевну. Оказывается, пацаны, войдя в новогодний раж, забрались на крышу учительского дома и заткнули трубу, а потом дверь на замок снаружи закрыли. Да из-за собственного благородства ошибку одну допустили. На замке написали записку, что вернуть его надо Максимовым. На другой день неожиданно для всех историчка Александра Арсентьевна объявила письменную контрольную. Никогда не проводила – и вдруг! Работы собрала и стала сверять почерк. Нашли озорника. А тот в момент «раскололся»: кто придумал такую шутку, кто в «диверсии» участвовал. Шуму было!..
А вообще замки часто попадают в поле зрения любителей новогодних забав. Зальют его водой – он замерзнет, хоть гвоздем ковыряй, хоть иголкой. Без паяльной лампы не открыть.
А еще любит ребятня в ночь с 13 на 14 января сердечные тайны своих товарищей открывать. Не записками, не письмами, не теле-радиосообщениями или SMS-ками, как нынче модно, а старинным народным способом. Возьмут золы и просыпят тропинку от дома тайного воздыхателя к избе дамы его сердца. Представляете, на белом снегу – черная тропа… любви. Кому-то таким образом глаза открывали, а кому-то скандал на голову: «Ах, как ты посмела, да как ты допустил…» Вот уж верно говорят: в каждой шутке есть доля шутки.