Как-то на Можайской я увидел потрепанную полуторку. Кабина была не закрыта, а в ней стоял прислоненный к сидению водителя автомат, правда, без диска. Я распахнул дверцу, схватил автомат и убежал. В развалинах соседнего дома сначала я один, а потом вместе с приятелями учились стрелять одиночными патронами из этого автомата, чтобы в случае чего "отбиваться от немцев". Мишенью служили изразцовые плитки. Повзрослев, я подумал, что крепко подвел водителя, который приехал, может быть, с передовой, чтобы навестить в блокадном городе своих. Эта мысль не дает мне покоя до сих пор...
От голодной смерти нас спасла мама. Она стала донором. В блокадном городе кровь позарез была нужна раненым. За кровь выдавали продовольственный паек. В нем было немного шоколада или шоколадных конфет, масла, крупы. Из столярного клея варили студень, олифу использовали как растительное масло. Я потихоньку сжевал часть пододеяльника. Главное было притупить чувство голода. Голод толкал на страшное. Рассказывали о случаях людоедства. Мама мне строго-настрого приказала крепко держать брата за руку, когда я выходил с ним на улицу. От рождения у него были пухленькие щечки, и мама всерьез боялась, что его могут украсть - извините за выражение - "на мясо". На заснеженном бульваре у нашего дома я как-то увидел обнаженный труп без ягодиц. Да, ели, если повезет, кошек и собак, а дуранда казалась райским блюдом. Когда пошла цинга, мама велела жевать хвою...
27 января 1944 года мы, как всегда, отмечали День ангела мамы. На столе стояло что-то из еды, и, помнится, даже была бутылка водки. И вдруг по радио объявляют: блокада с Ленинграда снята. Была не радость - ликование. Наконец-то свершилось то, чего ждали почти три бесконечно долгих года.