Но первое, что неожиданно выяснилось, что Институт человека закрывается.
- Олег Игоревич, в чем был замысел Института человека? Что мы теряем с его закрытием?
- В XX веке в мире произошла гуманитарная революция: возник целый куст новых научных дисциплин и практик, которые отличаются не только от естественных наук, но и от общественных: психоанализ, семиотика, культурная антропология. Это качественно иное состояние знания. Разница между академической психологией и тем же психоанализом - примерно того же порядка, что между телефоном и Интернетом. На основе таких гуманитарных практик в мире уже не первое десятилетие делается очень многое: например, решается проблема человеческого потенциала, формируется подход к кадрам, к управлению персоналом.
У нас соответствующие исследования до некоторых пор просто не проводились. То есть в 20-е годы они начинались, но потом были прерваны. От того, что делалось в мире, мы были отрезаны. Однако ряд осведомленных людей докладывали об этом партии и правительству. Таким образом, возникла идея Института человека. И в 1992 году он был основан.
- Как бы вы оценили результаты этих двенадцати лет? Складывается ли в ходе исследований какой-то определенный образ человека?
- Кое-что удалось, безусловно: восстановить преемственность работ с собственной историей и с мировой практикой; ввести в научный оборот ряд тем, исследовательских задач. Например, сюжеты, связанные с психологией виртуальных реальностей, с возможностями развития человека, которые открывает Интернет. Биоэтические проблемы - искусственного оплодотворения, эвтаназии.
Если говорить о перспективах нашей работы, я бы сказал так: это вопросы "антропологического воображения". Одна из модных тем - так называемая "трансгрессия" - "переход" человеком собственных границ. С природой, с человеком что-то стало очень интенсивно происходить.
- Давно?
- Всегда происходило. Но сегодня темпы жизни, влияющие на эти процессы, стали куда более мощными. Что-то происходит прямо на наших глазах. Я разумею не только биотехнологии вроде клонирования. Но и политические технологии. Или например: защита прав человека привела к поддержке сексуальных меньшинств, причем на уровне фундаментального права. Теперь уже в некоторых странах признаны браки между однополыми существами. Когда происходят такие важные изменения, с самим образом человека не может не происходить что-то очень странное. А главное - с неизвестными последствиями.
- И направления эволюции очерчивать сейчас пока рановато?
- Сначала надо признать, что это происходит. Пока есть такое месиво сознания, где мнения о том, что приемлемо, что неприемлемо, распределены весьма причудливо. Ну, есть передачи типа "Про это", еще где-то что-то время от времени показывают, было много разговоров о том, что православный священник обвенчал гомосексуалистов. Мы знаем отдельные факты, но устойчивых, принятых отношений, а тем более введенных в нормативную базу, на сей момент нет.
Вопрос состоит в том, с чего начинает меняться состав нормы? Норма - это же процесс: сегодня - да, а завтра - нет.
Стоит вообще обратить внимание, какие мотивы действуют сегодня в культуре. Вот, например, общеизвестная проблема наркомании. Проводят анкетирование среди школьников, спрашивают: почему их тянет к наркотикам? Отвечают: хочется испытать "другие состояния сознания", другой опыт. Спрашивается: откуда же эта тяга к переживанию другого опыта? И не религиозного даже...
- Видимо, нынешний, доступный, чувствуется почему-либо исчерпанным?
- Совершенно верно. Повседневная массовая культура не способна предложить человеку достойных, действенных мотивов для жизни. Ну, хорошо, ну, заработаю я еще больше денег - что изменится? И это при том, что осведомленности о возможностях человека стало гораздо больше. Открываются некие глубинные запросы, отнюдь не только потребительские. Человек ищет смысл жизни, и в самых неожиданных местах!
Где пределы человеческого? Вопрос остается открытым. А поиск ответа на него стал повседневным опытом. Почему вторая по популярности профессия в Соединенных Штатах после юриста - психотерапевт? Всякий активный человек имеет своего собеседника, с которым он беседует о состоянии своей души.
- Мераб Мамардашвили считал, что в России произошла самая страшная из катастроф: антропологическая.
- Слово "катастрофа" меня смущает. Мне, как русскому человеку, "за державу обидно". Но если говорить о массовом сознании действительно, за три поколения было стерто слишком многое. Россия подошла к 1913 - 1917 годам еще с ярко выраженной сословной культурой, в том числе и в психологическом отношении. В каждой сословной части была своя элита, которая умела сознавать и видеть, куда она может двигать свое сословие. Потом - Гражданская война, коллективизация, еще одна война - и сословные элиты гибнут. Мы остаемся без источников развития психологической культуры: без различий. Вспомните, какой у нас был идеал в конце застоя: "социальная и культурная однородность". А однородность означает, что перепады в развитии стираются. Сужение диапазона видимых человеческих возможностей, "невысовывание", игра на понижение - это все и привело в конце концов к краху великой страны. О системе ведь можно судить по тому, какой человек в ней воспроизводится. Так что, может быть, Мераб Константинович и прав. Во всяком случае, произошел своего рода антропоцид - человекоубиение.
- Сейчас мы живем в катастрофе или уже начали из нее выходить?
- Факт, что есть дикая нехватка людей. В Академии, в других институтах невозможно найти людей на должность специалистов средней руки. Очень велик спрос на квалифицированных рабочих. Было ведь сделано просто идеологическое преступление: утверждалось, что владыкой мира будет труд, но ценность труда как такового была девальвирована.
Кроме того, мы слишком долго жили светом потухших звезд, проживали еще дореволюционный культурный ресурс. Были научные школы, люди, которые учились еще у тех, кто учился у тех. Но такой потенциал растрачивается очень быстро.
- Можно ли как-то выбраться из этой ситуации?
- Прежде всего задача состоит в том, чтобы проблемы вообще были признаны. У нас прошло 15 лет перестройки, и только теперь наконец-то признана проблема бедности. Точно так же с образованием, с проблемой человеческого потенциала, нехватки квалифицированной рабочей силы. Сдвиги происходят, но очень медленно.
- Чем могут в таких обстоятельствах помочь философы?
- Философия у нас переживает своего рода переоснастку. Она стала гораздо практичнее. Например, в управлении есть спрос на гуманитарное и философское понимание человека. Собственно, философия в отличие от гуманитарного знания занимается знанием "сверхчеловеческим". Мы ведь всегда или чуть больше самих себя, или чуть меньше.