Сегодня многое смотрится спокойнее, и, кажется, пришло время поговорить о свойствах этих видений, которыми так поражает своих актеров и зрителей литовский гений. "Гамлет", быть может, самое мрачное из его созданий последнего времени. Он открывает его шекспировский цикл, продолженный "Макбетом" и "Отелло". Если рассматривать его целиком, возникает странное чувство, что по мере продвижения по этим великим трагедиям мир Някрошюса все больше светлеет. В "Макбете" этим светом является проходящая через весь спектакль тема католического песнопения "Господи, помилуй!", которое дарит населенному ужасом миру если не надежду, то просветление. "Отелло" рассказан как последняя, дикая, исполненная безумия и страсти, любовь. Танец Отелло и Дездемоны накануне ее убийства - этот изысканный апофеоз любви - стал едва ли не самым сильным образом всего шекспировского цикла Някрошюса. И сила эта стала возможна благодаря поистине шекспировской мощи и цельности художественному образу, в котором смерть и любовь слились в едином порыве.
Центральный образ "Гамлета" - иной. Лед, огонь и пепел - символы ада, тщеты и бессмысленности человеческой жизни. Они растворены в самом воздухе спектакля. Точно смертельный яд, влитый в ухо Гамлета-старшего, проник во все поры Датского королевства и отравил его безумием, смрадом и ужасом. Здесь все пахнет тленом и разложением. Жалкий детеныш человеческий, похожий на маленького, загнанного волчонка, Гамлет (Андриус Мамонтовас) со страхом и трепетом принимает свой тяжкий долг. У Някрошюса Призрак является сначала в виде тающего льда, чьи капли призывно бьют по барабану. Пройдет еще секунда, и величественный белый король вложит в руки сына огромную глыбу льда, которая навсегда опалит его сердце ледяным огнем. Возможно, этот холод заставит Гамлета "обрюхатить" Офелию. Отцовским чутьем унюхавший это Полоний (Повилас Будрис) будет кипятком "выпаривать" незаконный дочерний плод, подливая из огромного медного чайника кипяток к ее ногам. Когда при следующей встрече Офелия (Виктория Куодите) поставит перед Гамлетом котелок, он с любопытством и ужасом заглянет в него, точно догадываясь, какой плотью несет оттуда.
Все в этом мире пронизано предчувствием катастрофы. Офелия тонет еще до того, как свершится ее судьба. Лаэрт (Кастутис Якштас), прощаясь с сестрой в первом акте, вдруг подхватывает ее, точно захлебывающуюся в воде, и несколько раз встряхивает, отрезвляя от дурного сна. Вооружившись словами Гамлета: "О, мысль моя, отныне живи в крови, иль вовсе не живи", - мрачный Някрошюс нагнетает здесь такой кровавый ужас, который, возможно, теперь пугает его самого. Гамлет не пугает, когда говорит, что мог бы "пить живую кровь". Вместо крови он пьет мертвую воду, в которой заставил задохнуться Полония. Возможно, это вода последнего купания Офелии. Именно воду он вливает и в ухо своему дяде, фантазируя его смерть.
Някрошюс сказал об этом катастрофизме с подкупающей откровенностью на пресс-конференции, предваряющей гастроли театра Meno Fortas: "Семь лет назад, когда я работал над ним ("Гамлетом"), шел перелом систем, началась такая переоценка ценностей, что казалось - мир взорвется". Трудно теперь сказать, было ли это реальное переживание катастрофы или рациональная попытка передать определенное состояние общества, но спектакль у него получился сухой и выморочный.
Сегодня в спектакле все больше слышна мускульная энергия связок: в нем все (особенно, Клавдий - Витаутас Румшас) кричат, искусственно нагнетая энергию ужаса. Анемичный, инфантильный Гамлет, жалкий и скукоженный, одержим не придуманным, но подлинным безумием. На его голову сверху капает лед преисподней. Он слышит монотонные звуки флейты задолго до того, как на ней заиграют. Актеры предстают в его воспаленном мозгу страшными попугаями, которых стоит завесить платком, как они умолкают. Потом они превратятся в могильщиков - крикливых ворон.
Звериный и птичий мир всегда сопровождает спектакли Някрошюса, но здесь он обретает вид настоящей нечисти. Овечий тулуп, наброшенный на люстру в виде круглой пилы (она и есть символ Отца-Призрака), становится похожа на волчью шкуру. Волчий вой сопровождает гамлетову трагедию от начала до конца. В сочетании с тибетскими песнопениями и "Собачим вальсом", звуковой мир "Гамлета" становится физически непереносим.
Черные ширмы (привет Гордону Крэгу, поставившему трагедию в 1911 году
в Художественном театре) обозначают могилу Офелии, но в могиле все герои пьесы оказываются еще до смерти. В могиле происходит финальная дуэль, в могиле тихо умирают Гертруда (Даля Зикувиене-Сторик) и Клавдий. Там совершается и тихий, почти неощутимый переход Гамлета по ту сторону жизни. Он подходит к смертоносной люстре, с которой на барабан мерно стекают капли оплавленного льда, и, чтобы прекратить этот сводящий с ума звук, подставляет под них свою голову. Потом, скукожившись, точно ребенок, умирает в углу черных ширм, пока Призрак, рыдая над телом мертвого сына, пытается отнять зажатый в его руках барабан.
Страшный и безнадежный этот спектакль гораздо больше, чем безнадежностью, поражает своей рациональной устроенностью. Образы катастрофы и ада нагнетаются в нем по принципу "чем страшнее, тем лучше". По крайней мере, так они воспринимаются сегодня, спустя семь лет после премьеры. Хорошо, что потом у Някрошюса будут "Макбет" и "Отелло". Хорошо, что мы увидим их вновь 19 и 21 февраля.