С кого они портреты пишут?
Поклонники мемуарной литературы наверняка заметили недавно вышедшие "неканонические мемуары" Евгения Рейна "Заметки марафонца" (Екатеринбург, У-Фактория, 2003), воспоминания Галины Заходер о муже "Заходер и все-все-все" (М., Захаров. 2003). "Эксмо" только что выпустило громадный, в тысячу с лишним страниц сборник документальной прозы Варлама Шаламова - "Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела" (М., 2004). "Вагриус" продолжает издавать книги в серии "Мой ХХ век" - последними вышли полная жизнелюбия, эмоционально бурная автобиография Гилберта Кийта Честертона "Человек с золотым ключом" (в переводи Натальи Трауберг) и сборник ироничных и жестких воспоминаний Виктора Некрасова "Записки зеваки". Каждая из этих книг по-своему обжигает, реальный "гвоздь в сапоге" мемуаристов оказывается намного пронзительнее, чем "фантазия у Гете".
Все это проглатывается с равным и жадным интересам. Это не просто любопытство охочей до зрелищ толпы. В воздухе повисла тоска по подлинности. Протянув семьдесят лет на "фабрике мечты", российский читатель возжаждал документальной, самой последней правды. Одна из распространенных читательских иллюзий сегодня - концепцию изобрести проще простого, тем более сочинить роман, а вот настоящую жизненную историю "нарочно не придумаешь". И потому вымысел захватывает все меньше, факты все сильнее. Но поговорить сегодня хотелось бы о другом.
С кого они портреты пишут? Мемуары неизменно сочиняют люди прославленные и великие. В крайнем случае их приближенные. Не Гете, так Эккерманы. Величие персоны - главный повод публичных воспоминаний. Если же ты не звезда, не крупный политик, не страшный преступник и не наркоман, лучше молчи. Но так было не всегда.
Дневники не для печати
В прошлом, позапрошлом и в XVIII столетии воспоминания писал едва ли не каждый образованный дворянин - независимо от положения в обществе, звания и заслуг. Автобиографические записки, рассчитанные на домашнее чтение и существование в рукописи, были нормой. Вспомним хотя бы "Капитанскую дочку" Пушкина: в соответствии с авторским замыслом Гринев описывает свои приключения исключительно для собственных детей и внуков, не для печати. И таких Гриневых, только не вымышленных, а реальных было множество. Так сохранялась преемственность, так бездна, разделяющая поколения, делалась не столь болезненна и глубока. Именно это (сохранить, связать) оставалось главным. Уже во вторую очередь записки частного человека - еще и ценный исторический источник. Это осознала историческая отечественная наука в период своего расцвета, в 1860-е годы. И примерно в то же время стали издаваться сразу два "толстых" журнала, "Русская старина" и "Русский архив". Оба из номера в номер публиковали мемуары, письма и записки известных, но чаще безвестных людей. Выходили оба журнала до 1917 года.
С приходом революции все переменилось. Частный человек право на воспоминания утратил. Судьбе советского гражданина не следовало отличаться от жизни страны ни нотой, мелодия же задана была ясная и оглушительно громкая, с юным Октябрем впереди. Ни шагу в сторону. Слишком легко было вспомнить не то, не так и не кстати. Шли годы, и знаменитости все-таки отвоевали себе право на память; полководцы, балерины, режиссеры - только не частный человек. Давно наступила пора свободная для слова, однако прежний груз все еще с нами. Если тебя никто не знает, доступ к воспоминаниям для тебя закрыт. Хотя вспоминать-то необязательно публично, печатно, но культура уже утрачена. В итоге - подумать страшно, сколько важнейших свидетельств, сколько кораблей и с каким грузом затонуло навеки.
Воспоминания для потомства - именно тот тип мемуарной литературы, по которой давно уже тоскует общественное сознание. Эти воспоминания совсем не обязательно должны выходить в печати, важно, чтобы у человека, у семьи существовало прошлое, которым они настолько дорожат, что готовы придать ему письменную форму. Публичное же существование - не более, чем добрый знак, знак внимания к подобным воспоминаниям.
Я слишком помню
Первые ласточки уже появились. По крайней мере, две. "Новый мир" опубликовал поразительную "Книгу о жизни" Анны Василевской (N 2-3, 12, 2003), о которой нам уже приходилось писать. А недавно вышла и книга воспоминаний Любови Кабо "Минувшее - у порога" (М., Крук-престиж, 2003).
В 1950-е годы после того, как тот же "Новый мир" опубликовал документальный роман Любови Кабо "За Днестром" - о работе молодой учительницы в Молдавии, - ее имя гремело на всю страну. По роману ставились оперетты, его читали в отрывках по радио, хвалебный хор критиков не умолкал - еще бы, автор показал "советизацию только что присоединенных республик"! Вот только сама писательница была недовольна - множеством конъюнктурных вставок, которые пришлось сделать под давлением редакции. И в следующей своей большой вещи, историческом романе "Ровесники Октября", который она писала 11 лет, не соглашалась изменить ни слова. Результат оказался слишком предсказуемым, слишком печальным - забвение. Имя Любови Кабо намертво исчезло со страниц печати.
Сегодня ее новая автобиографическая повесть воспринимается не как рассказ знаменитости, но как свидетельство частного человека. Который тоже имеет право на воспоминания. Не слишком стройно выстроенное повествование - наплывы картин, встреч, чувств, и при этом жгущая актуальность каждого лица и встречи, "минувшее у порога", оно свежо и живо - также устроена и человеческая память. Что-то растворяется в потоках времени, что-то остается навсегда, не утрачивая остроты. У Любови Кабо это - учительство в Молдавии, любовь, прощание с только-только обретенным мужем, уходящим на войну, рождение сына, и - ожидание, исступленное, страстное, в итоге почти безнадежное - муж пропал без вести в марте 1945-го, его никто не видел мертвым, но и живым тоже. А потом наступила ночь Победы, с 8 на 9 мая, когда люди шли и шли на Красную площадь, просветленные и сосредоточенные "перед лицом истории". Книга воспоминаний Любови Кабо - еще одна черта "на лице истории", бесценная, как любая человеческая жизнь и душа. Без нее это лицо стало бы другим, не таким узнаваемым и близким.
"Я слишком помню тебя, мама. Я ничего не боюсь", - последние слова этой книги. "Слишком помню", поэтому и пишу. "Не боюсь", еще и потому что память - это защита от зла, дом, в котором можно укрыться от холода мира.