На спектакле Белого театра из Петербурга сидевшая затаив дыхание дама к концу все же не выдержала и воскликнула: "Да как детей-то можно оставлять!" Поступок Норы, покинувшей навсегда не только мужа, но и двух детей, по сей день кажется слишком вызывающим.
Но для режиссера спектакля Михаила Бычкова собака зарыта вовсе не в этом болезненном пункте женской эмансипации. Фальшивые ритуалы привычных отношений, за которыми стоят фальшивые ценности, - так строится жизнь в семействе Хельмеров. Счастье в этом доме исполнено ежедневного неестественного возбуждения. Это история двух людей, встретившихся на фальшивой территории и никогда не открывшихся друг другу по-настоящему.
Эстетика немого кино с его мигающим светом, неестественно быстрыми движениями, тапером, под чей быстрый и взвинченный аккомпанемент Нора разворачивает подарки, целует мужа, устраивает чайную церемонию - необходима Бычкову только для того, чтобы вскрыть подноготную их хрупкого счастья.
Цок-цок-цок - стучат каблучки Норы (Марина Солопченко). Она деловита и празднична. Сегодня - вершина ее счастья: муж занял пост директора банка. Он - ее радость, ради спасения его жизни много лет назад она влезла в тайную и опасную финансовую кабалу. Муж (Александр Баргман) - опереточный красавец со сдвинутыми черными бровями ждет одного: чтобы его птичка весело и беззаботно щебетала, ублажая его необременительным счастьем. Точно в старых кинолентах, они прижимают руки к сердцу, раскрывают друг другу объятия. Пам-пам-пам - бренчит тапер (автор и исполнитель музыки Валерий Пигузов), и нет предела этому взаимному ублажению.
Михаил Бычков стилизует ибсеновскую драму с изобретательным и изящным остроумием. Ему вовсе не хочется преждевременно утяжелять грозные предзнаменования и роковые аккорды сюжета. Чем резвее цокают каблучки и щебечет радостный голосок Норы, чем опереточнее и комичнее Торвальд прижимает ее к сердцу, чем гротескнее размахивает руками роковой злодей Крогстад (Валерий Кухарешин), тем очевиднее разоблачается механика безответственного любовного чувства.
За две секунды до катастрофы Нора уверенно щебечет о своем счастье, не замечая мрачности своей подруги Фру Линне (Светлана Письмиченко). И лишь когда опереточный Крогстад появляется в доме, чтобы шантажировать Нору ее долговым обязательством, интонация спектакля меняется.
Марина Солопченко, по-прежнему оставаясь этакой кинодивой, прекращает играть резвушку-щебетушку. В ее манере держаться появляются достоинство и отчаянье женщины, решившейся испытать свою судьбу до конца, обнаружить, насколько призрачно ее счастье.
Весь второй акт - полная перемена игры. В центре его - знаменитая тарантелла, которую танцует Нора, чтобы оттянуть страшную развязку. Эта сцена исполнена язвительного режиссерского сарказма: Нора танцует всем существом, отчаяньем и болью, Торвальд же демонстрирует ей холодную и сдержанную технику того, как танцевать следует. Два человека танцуют каждый свой танец, и общего у них не получается.
Кажется, что лишь два обстоятельства делают изобретательный и ясный спектакль Бычкова слишком простым, если не сказать примитивным. Первое из них - это кукольно-опереточная роль Фру Линне. Ведь именно она исполняет в сюжете обязанность посланца Судьбы. Она хочет, чтобы "кукольный дом" Норы развалился окончательно или собрался на новых основаниях. В спектакле же у Бычкова она остается опереточной завистливой наперсницей.
Второе обстоятельство связано с сегодняшним восприятием пьесы Ибсена. Когда драма разражается над "кукольным домом" и Нора понимает, что Торвальд готов ради условностей предать ее, она произносит свой знаменитый монолог. Она договаривает в нем то, что давно стало понятно зрителям этого взвинченно-пародийного спектакля. Уже готовая покинуть дом, вся в черном, Нора заходит в "чайный домик" - образ сладостных ритуалов их рухнувшего семейного мифа и приглашает в него Торвальда. Они сидят в домике, точно призраки с японских гравюр: она - в фас, он - в профиль. Она строго и спокойно рассказывает ему, что он оказался не тем человеком, которого она любила, что она тоже - вовсе не та, кем он хотел ее видеть, и что теперь она должна пойти на поиски самой себя. И здесь, после ненавязчивой легкости первого акта, обнаруживается вся наивная и тяжеловесная риторика раннего феминизма. Обличения звучат фальшиво. После фальшивых кокетливо-опереточных интонаций первого акта они начинают разговаривать серьезно: но у Баргмана-Торвальда это плохо получается, прежде всего потому, что он отличный стилизатор, но резкий слом интонации ему не под силу. Вот и выходит, что дурак-муж потерял внезапно поумневшую супругу.
Сидение в чайном домике (его, как и всю остальную декорацию к спектаклю, прелестно придумал Эмиль Капелюш) могло стать началом нового мифа о прозрении, но в спектакле Бычкова оно ни к чему не приводит. Нора уходит на поиски себя, оставляя в домике того единственного человека, который мог ей в этом помочь, - собственного мужа. Несмотря на всю изобретательность, Михаил Бычков сыграл с Ибсеном в старую феминистскую игру, отправив гордую женщину на завоевание свободы. Сегодня, спустя столетие, ценность этой свободы не кажется столь очевидной. Но Бычков оставляет эти размышления на совести публики.