Прокофьев писал "Огненного ангела" долго, начиная с 1919 года. Автором либретто был сам композитор. Он жил в это время за границей и утверждал потом, что роман Брюсова "Огненный ангел" оказался одной из немногих доступных там действительно художественных русских книг. Впрочем, не стоит придавать этому выбору совсем уж случайный характер. Говорил это Прокофьев для советской прессы, подчеркивая, что сюжет "Огненного ангела" вряд ли будет представлять интерес для России, скорее уж для Германии, где происходит действие.
В этом автор оказался прав. Изрядно сдобренная мистикой история скитаний и алхимических штудий рыцаря Рупрехта и встреченной им экзальтированной женщины по имени Рената была не очень-то пригодна для советской сцены. Однако надежды, что опера будет поставлена в Берлине под управлением выдающегося дирижера Бруно Вальтера, тоже не оправдались. Премьера была назначена на 1927 год, но так и не состоялась. Завершенная к этому моменту опера впервые была исполнена только после смерти композитора, в 1954 году во Франции. На следующий год уже в Венеции была осуществлена первая сценическая постановка, опера шла в переводе на итальянский. С еще большим запозданием четвертая опера Прокофьева добралась до его родины.
Справедливости ради нужно сказать, что "Огненный ангел" звучит в стенах Большого не впервые. В апреле 1998 года, во время обменных гастролей Большого и Мариинского театров, Мариинка бросила на завоевание Москвы все разнообразие своего оперного и балетного репертуара. "Огненный ангел" в постановке английского режиссера Дэвида Фримена был одним из главных козырей Валерия Гергиева.
"Огненный ангел" был задуман и решен, как продукция масштабная и эффектная. Георгий Цыпин, прибегнув к столь любимому им в последние годы полупрозрачному пластику, выстроил на сцене стены примыкающих друг к другу многоэтажных зданий. Но это вовсе не средневековая Германия, о которой говорится в либретто. Скорее перед нами петербургские доходные дома столетней давности. Подобное оформление полностью отвечает режиссерскому решению. Франческа Дзамбелло прибегает к популярному в последние десятилетия приему, сдвигая время и место сценического действия к моменту создания партитуры.
Дзамбелло акцентирует внимание на событии, произошедшем между появлением романа Брюсова и созданием оперы, но не в Германии, а в России. Ключом, которым она попыталась открыть тайны "Огненного ангела", стала русская революция. Это становится понятно практически сразу. Рупрехт (Валерий Алексеев) в первой же сцене одет в вязаный свитер и галифе, костюмы Ренаты (Оксана Кровицкая) вполне подошли бы Серафиме Корзухиной из "Бега". А являющиеся Ренате тени-призраки носят на голове более чем узнаваемые комиссарские фуражки (художник по костюмам Татьяна Ногинова одевает во френчи, тельняшки и телогрейки что русских персонажей "Бориса Годунова", что китайцев из "Турандот").
Мысль о том, что в брюсовской демонологии Прокофьев увидел отражение революционных событий, любопытна, но сомнительна. Композитор уехал из России в 1918 году и, судя по всему, представлял себе советские реалии так же приблизительно и декоративно, как сегодняшняя образованная иностранка Дзамбелло. Напяленная на оперу идеологическая рамка обедняет, сушит спектакль. Особенно это касается финала, когда из правительственной ложи высовывается хор мужчин в одинаковых серых костюмах и, потрясая небольшими красными книжечками, клеймит Ренату за связь с дьяволом.
Музыкальные впечатления от спектакля Большого дробные. И тем не менее из всех постановщиков лишь дирижер Александр Ведерников может занести премьеру себе в актив. Он, бесспорно, уступает Гергиеву в темпераменте. Но зато в его интерпретации яснее прозвучали мелкие детали, создающие важный для Прокофьева иронический контрапункт.
Что же касается других авторов спектакля, то они оказались в положении хорошо ли, плохо ли, но всего лишь повторяющих уже бывшее. Пройденное и в своем творчестве, и, что совсем досадно, в творчестве других. Окончание нового "Огненного ангела" с врывающимися на сцену ярко-красными костюмами похоже на "Семена Котко" сверх всякой меры. А финальное вознесение Ренаты не могло не напомнить "Орлеанскую деву" в постановке Бориса Покровского.