Андрей Вознесенский писал стихи без рифмы, были у него и белые стихи, а иногда он баловался и верлибрами. В 60-х власти относились к нему с подозрением: ершист и не похож ни на кого, потому и не вписывается в струю официального поэтического слога. Свободомыслие читалось во всем его облике: ходил в расклешенных брюках, свитере и нашейном платочке, завязанном в форме фиги... Но времена меняются. Сегодня у мастера день рождения, ему 71. Как ощущает себя знаменитый поэт Вознесенский? О том и беседуем.
Сверхточный
- На ваш взгляд, существует проблема: поэт и возраст?
- Поэт - личность не прямая, а косвенная. Поэт улавливает токи, которые идут сверху, - только успевай записывать. Конечно, многое зависит от эпохи. Но сейчас мне пишется страшно здорово! Я как вилка, подключенная к розетке, записываю то, что созрело Наверху.
- Чувствуете свою избранность?
- Когда пишу - чувствую, что гениально. Возвышаюсь. А в жизни я обычный человек.
- И все-таки поэт, на мой взгляд, не земное создание. Он может, например, заглянуть в Зазеркалье.
- Может, но... Однажды я издал сборник "Гадание по книге". Он был представлен на презентации... в одном экземпляре. Весь тираж погиб, когда машина, на которой его везли из Финляндии, опрокинулась. Погиб и шофер. В этом есть какая-то судьба. Нельзя было соприкасаться с потусторонним миром. Я не стал переиздавать сборник. Он просто разошелся.
А один раз обо мне странную историю, правда, не мистическую, распространил Андрей Битов. Он написал в своем рассказе, что я сижу где-то зимой, обтираюсь снегом, и ко мне должны приехать иностранцы, чтобы посмотреть на эдакого русского медведя в натуральном виде... А потом Андрей говорил о том, что набил мне морду, а мы с ним тогда не были даже знакомы...
Одним словом, когда я приехал в Пермь, ко мне стали подходить люди и спрашивать: "Андрей Андреевич, вы же любите снегом обтираться!" Что делать, люди любят получать впечатления и производить их, но это уже их заботы. Я всегда веду себя так, как мне хочется, - естественно.
Богач-бедняк
- У вас есть продолжатели?
- Сейчас ко мне приезжают несколько молодых поэтов из Харькова - Денис Ворошилов и Александр Кривенко. Думаю, что у них большое будущее, они станут великими поэтами. Хотя им, конечно, тяжело. Раньше была социальная цензура, а сейчас - коммерческая. Если автора не знают, его книги не покупают. На Западе по-другому. Там поэтов поддерживают меценаты, субсидии, премии дают.
- Каждый год выходят ваши новые сборники. Если не секрет, за чей счет они издаются?
- Я никогда сам не платил за свои книги. Меня никто не спонсирует. Платят только гонорары.
- Кто-то назвал вас самым богатым поэтом России. Это так?
- Богатый человек?! Да нет. Я - олигарх стиха, но не олигарх. Выдумок много. Пишут, например, что у меня есть вилла на Багамах...
- Когда-то вы писали шлягеры...
- Было время. Сейчас нет. Но это было для денег, когда был совершенно нищим. Но мой "Барабан был плох" запретили, сказали, что его музыка похожа на... гимн Израиля. Немного разбогател, написав "Миллион алых роз", "Мерзнет девочка в автомате". А вот "Юнону" и "Авось" я писал уже не для коммерции.
- Проза в стихах - это сейчас модно?
Когда пишу - чувствую, что гениально. Возвышаюсь. А в жизни я обычный человек.
- Проза всегда стихотворна. Например, Пушкин был прозаичен и простонароден в своем творчестве, взять хотя бы одну из его строк: "Здорово, ребята". А Маяковский, Пастернак, Хлебников обновляли язык за счет прозы. И поэтому для меня сейчас нет различия между прозой и стихами. Надоели кубики, квадратики, четверостишия - скучно читать. Думаю, что XXI век уничтожит поэзию как таковую, будет какой-то синтез. Я чувствую, что во мне живет современность, я - современный человек и потому пишу на современные темы: наркотики, пирсинг и остальное.
Тайное становится явным
- На ваш взгляд, поэт должен все досказывать до конца?
- Нет. Я, например, сам не всегда понимаю, что записываю. А тем более люди, читающие меня. Когда-то "Юнона" и "Авось" ассоциировалась с войной в Афганистане. В другие времена - как дружба России с Америкой, воссоединение семей. И сейчас слова рок-оперы актуальны, только по-другому звучат. Но вечной, конечно, останется тема любви.
- "Как среда обитания, поэту необходима тайная жизнь, тайная свобода", - так вы сказали в одном из стихотворений. Неужели без этого нет поэта?
- Все идет от профессии. Нельзя заболтать свои строчки, нельзя спрятать свои чувства. Поэт всегда боится чего-то, он не хочет, чтобы люди залапали его сокровенные чувства. Я напечатал стихи о Пастернаке, о том, что он был привязан к двум березам - двум женщинам, Зинаиде и Ольге, которую звал Люся... "Две женщины - рассветы и закаты..." "Полвека жил человек на улице Павленко, привязанный, как будто под наркозом, к двум переделкинским березам". А вот о себе: "Он мальчика меня учил нетленке". Это была моя тайная жизнь, но она была известна по стихам.
- Вы по первой профессии архитектор. Что-то воплотили из своих проектов в жизнь?
- Что-то да, а что-то нет. Была у меня задумка построить церковь в селе Захарово Одинцовского района - пушкинские места, там поэт жил до лицея. Но проект не утвердили. Может быть, он был слишком оригинален - я хотел закрыть церковь от шоссе будто бы крылом лебеди. Не поняли. Со стихами в этом плане, конечно, проще.
- Вам жизнь дарила и дарит встречи с необыкновенно интересными, талантливыми людьми - Мэрилин Монро, Марком Шагалом... Вас переводил Роберт Кеннеди... Расскажите, пожалуйста, о какой-нибудь встрече.
- Начну вот с чего. Мой дядя Игорь Владимирович, бывший белый офицер, как-то спросил меня: "С кем ты знаком, может быть, с Виктором Некрасовым?" - "Знаком, причем у нас совершенно ровные отношения". Дядя не поверил. Потому что, наверное, я был для него просто племянником Андрюшей. Как-то я был в Германии, во Фрайбурге, на встрече писателей. И туда приехала Юна - профессор Марбургского университета. Она увидела меня рядом с Хайдеггером, которого называли "Последний день немецкой философии", подошла ко мне и сказала: "Я приехала смотреть не на Хайдеггера, а на вас". Мне, конечно, неловко говорить об этом, но это та среда, которая довольно малочисленна в мире. И люди ведь не случайно общаются друг с другом. Кстати, выборочному общению научил меня Борис Леонидович Пастернак.
- А как вы относитесь к современной поэзии?
- Могу сказать, что русскоязычные авторы в возрасте от 16 до 30 лет просто завалены рукописями. В основном это поэты русского зарубежья - из Германии, Украины. Но среда, в которой они живут, как говорила Цветаева, дает им повод быть изгоями. Хороша русская поэзия в Николаеве, Одессе, Харькове. На вечере в русском театре Одессы я чувствовал себя, как в Москве. Когда я читал стихи, посвященные памяти Юрия Щекочихина, зал встал. Это была русская интеллигенция, которую еще не сломили. Спрос времени определяет появление поэтов. У молодого Кривенко, о котором я говорил выше, есть потрясающая строчка: "Русского можно отличить от грека способностью войти в одну и ту же реку"...