Съемки фильма Сергея Соловьева "О любви" по трем рассказам Чехова - "Доктор", "Медведь" и "Володя" - сами по себе могли бы служить полноценным сюжетом для художественной картины.
В ручных, изысканных декорациях режиссер любовно создавал атмосферу знойного чеховского лета. Сам расставлял по вазам срезанные цветы, поливал их водой, закрывал окна, чтобы не было душно... Собирал вначале актеров, рассказывал, что хотел бы сделать, а дальше просил играть, как бог на душу положит.
Они так и играли. Ждали, когда Сергей Александрович остановит, но он только хвалил. А на следующий день приходил и говорил, что всю ночь не спал, размышлял и придумал сцену. Отснятый материал переснимали заново и делали это с большим удовольствием. И так было каждый день.
Но когда объявили перерыв на три дня, все боялись, чем это закончится. А закончилось это тем, что Соловьев опять пришел и опять сказал, что он долго думал и понял: надо переодеть Абдулова. И они переснимали полкартины...
Все это уже позади. Уже состоялась московская премьера "О любви", картина собрала большую прессу (писала о ней и "Российская газета"), началась ее фестивальная жизнь. Вчера фильм - претендент на "Золотую розу" ХV Российского кинофестиваля - показали на "Кинотавре".
А Сергей Соловьев, прилетев в Сочи на один день, рассказал о красоте и любви, в том числе и к "Кинотавру".
- Вы ведь знаете, кинорежиссеры в России жили трудно. Столь зигзагообразна линия, если она вообще существует, - что снимать, что не снимать, кого утверждать, кого финансировать... Целые режиссерские биографии складываются из сплошных случайностей. Я в этом смысле с картиной "О любви" счастливый человек. На третьем курсе ВГИКа я натолкнулся на рассказ "Доктор", и у меня возникло странное ощущение, что если мне сейчас дадут снять этот рассказ, то я для себя разрешу практически все кардинальные проблемы мира. Но мой педагог сказал, что у всех больших писателей случались неудачи, что "Доктор" - это жестокая неудача Антона Павловича Чехова. Но мое помешательство продолжалось, на четвертом курсе я нашел у Чехова "Володю", и казалось, что если я сниму "Володю", то моя жизнь образуется. Но мне сказали: "Ты с ума сошел - заканчивать ВГИК картиной про суицид?"
Эти два чеховских рассказа я не мог вытрясти из головы сорок лет. С 65-го года они болтались во мне, я не знал, каким образом и куда их пристроить. А три года назад вдруг пришел Федя Бондарчук. И сказал, что достал деньги на картину - один канал хотел бы снять "Медведя". Я говорю: Федя, ничего, кроме лажи, не получится. Эта вещь обречена на то, чтобы перед ней лежала тень Жарова и Андровской, со всем ничтожеством последующих наступивших времен. Федя спрашивает: ну вы что, отказываетесь? Я отвечаю: да кто же отказывается от таких вещей? И вот в конвульсивном соображении все это очень убедительно для меня съехалось через сорок лет. Я сделал сценарий, мы его показали, нам сказали, что не могут на такое дать денег и все договоренности отменяются. Но тут уже я, вцепившись в идею, нашел деньги, и мы сняли картину. Поэтому изначальная ее особенность для меня в том, что детские мечты должны сбываться. Я, по крайней мере, свои детские мечты в ней осуществил.
Путешествие по России
Чехов создал законченную модель русского мира - до него никто такого не делал, и после. Путешествие Чехова по собственной России преисполнено исключительным человеческим вкусом, деликатностью и объективностью. Любовь слово достаточно пошлое - я его даже сердечком в названии пытался заменить. И слово красота какое-то пошлое, но за ним стоит абсолютно не пошлое понятие, очень даже самое главное понятие о жизни, хотя само по себе истрепанное и изгаженное... Мой фильм ни в коем случае не чеховская экранизация. Я давно уже не открываю Чехова с тем, чтобы прочитать какое-нибудь его произведение. Я беру все равно какой том, читаю четыре страницы и откладываю - все прочитано, и сейчас важнее не произведения, а мир, дом, воздух. Потому что за его скромностью и как бы неэмоциональной, просто волшебной интонацией стоит, извините за велеречивость, искомое здоровье России.
Слова ненадежны
...Почему героиня фильма не говорит, кто отец ребенка?
Потому что слова сейчас вообще крайне ненадежная среда. Когда мы говорим, что женщина - это тайна, мы всегда совершаем это фактически автоматически, съезжая в пошлость, в ерунду. Но женщина это действительно тайна, и элементарные нравственные критерии не применимы к женщине, как мне кажется. Потому что она женщина, а не член гражданского общества. Здесь восстановление статуса женщины как женщины, которая изначально имеет право на тайну. Каждый из нас может только строить догадки, она не скажет, как все было на самом деле. А скажет - будет дурой, членом гражданского общества... Иногда приходит мысль: придется когда-нибудь умирать, и одного будет жалко - той немыслимой красоты, которая заключена в мире... Есть общественная жизнь, и есть жизнь для себя. Картина "О любви" - о жизни для себя, на самом деле она не о любви, а о красоте, а красота очень связана с обликом и образом женщины.
Я, например, и не потому что я деспот, фактически ненавижу все Танины (Друбич. - Ред.) работы, которые были сняты не со мной. Когда смотрю, все время думаю: что же у них вставлено на месте глаз? Как можно снимать таким образом эту женщину? Это ненависть к слепоте. В картине "О любви" заняты три фантастически красивые женщины. Старая моя симпатия Таня Друбич, совсем молодая актриса Катя Волкова и изумительной красоты Женя Крюкова. Они все очень талантливые люди, а по-настоящему талантливый человек предполагает широту. И поэтому на съемочной площадке они уживались превосходно, и до сих пор они дружны. Женю Крюкову я нашел по стечению обстоятельств - кто-то попросил посмотреть картину то ли "Упасть вниз", то ли "Упасть вверх", там она играла. А с Катей Волковой меня Абдулов познакомил - мы обедали вместе. И на третьей ложке борща я поинтересовался: а откуда вы взялись?..
Микроскоп
Если чего-то хочется в своем произведении, то реального исчезновения авторской позиции, замысла и вообще этого бесчестного взаимоотношения со зрителем, перед которым ты сначала прикидываешься непонимающим, а потом говоришь, что тебе на самом деле все ясно. На мой взгляд, авторская позиция - это некоторое художественное свинство, оставшееся с советских времен. Я однажды спросил Андрея Тарковского, когда он "Зеркало" начинал снимать: ты вообще готов к съемкам вот сейчас? А он ответил, что самое главное при подготовке к съемкам - довести себя до искреннего состояния полного незнания ничего. Ты посмотри на камеру - что она тебе напоминает? Она похожа на микроскоп, под которым мы рассматриваем жизнь.
У меня нет никакой позиции. Загони меня в угол, приставь нож к горлу - говори, какая у тебя позиция, я не скажу - у меня ее просто нет. Жизнь такая темная инфернальная штука, что нужно за ней просто следовать, как бы ни было ужасно то, что она тебе открывает. Мы всегда надеемся: все обойдется, обойдется... Ничего не обойдется. Нужно только научиться это принимать.
P. S. "Кинотавр"
Этот фестиваль - авторская вещь, он стал таким благодаря Рудинштейну с Янковским. Я надеюсь, что холод с раздражением пройдут. Я лично просто пойду того и другого уговаривать встать на путь Кобзона, который тоже однажды попрощался с нами. Нельзя к "Кинотавру" относиться как к ежегодной шалости Рудинштейна, который любит петь и у него тут есть возможность спеть что-нибудь, или как к какой-то причуде Олега Ивановича Янковского. Эти два человека делают огромнейшее государственное дело. Мы давно бы уже без этого фестиваля потеряли друг друга как сообщество.
Я обязательно с ними буду разговаривать самым серьезным образом, и не только с ними, но и с теми, от кого зависит финансирование фестиваля. Потому что это объективно сформировавшаяся вещь, необходимейшая нашему кинематографу. Это единственный общенациональный фестиваль России, и к нему должно быть соответствующее отношение.