- Судьба свела меня с Кони 18 июля 1944 года в небольшом селе под Ковелем в расположении 47-й армии, куда я был прикомандирован в седьмое отделение политотдела, - рассказывает Владимир Самойлович. - До войны я учился в знаменитом ИФЛИ (Институт истории, философии и литературы) и специализировался на проблемах всеобщей литературы и немецкого языка. Свой последний экзамен я сдал 22 июня 1941 года... Буквально со студенческой скамьи - на линию фронта.
Конечно, я знал произведения Фридриха Вольфа, отца Конрада. По его антифашистской драме "Профессор Мамлок" в СССР еще до войны был снят фильм, который пользовался большим успехом. Понятно, что мне было интересно познакомиться с его сыном. На фронте мы подружились.
"Блондинка Кэт целует лучше всех"
Они работали вместе в этом отделении. В их задачу входило составление листовок. Кони переводил их на немецкий язык. Каждый день ближе к ночи они выезжали на передовую, где через МГУ (не путать с известным университетом, так называется "мощная громкоговорящая установка") вели передачу, рассказывая немецким солдатам правду о Гитлере, фашизме и советском плене. Надо сказать, что после перелома в войне Геббельс запугивал солдат немецкой армии: мол, русские в плен не берут, расстреливают на месте, ссылают в Сибирь и т.д. В задачу 7-го отделения входило убедить немецких солдат в том, что война проиграна и нет больше смысла лить кровь.
Нужно было как можно ближе подъехать к позициям противника. Перед началом трансляции обычно включали какой-нибудь любимый немецкими солдатами шлягер, например, со словами: "Блондинка Кэт целует лучше всех..." Музыку немцы, как правило, слушали с удовольствием, и все было тихо. А потом начинался сущий ад. По ним били из всего, что могло стрелять: артиллерийских орудий, минометов, пулеметов, автоматов. Били туда, откуда шел звук. К счастью, их машину ни разу не накрыло.
Психическая атака
Очень часто в фильмах про войну показывают моменты, когда, находясь практически в окружении, командир приказывает своему солдату уходить, отступить.
Буквально за сотню метров до нас немцы развернулись в боевой порядок и стали обходить с флангов. Нас было всего трое.
- В аналогичную ситуацию попали и мы с Кони, - продолжает В. Галл. - Случилось это в первых числах мая, когда наши войска практически захватили Берлин, а над рейхстагом уже развивалось Красное знамя Победы. В это время из окруженного Берлина вырвалась и стала уходить на Запад для сдачи в плен союзникам 30-тысячная отборная немецкая группировка (эти события описаны и в воспоминаниях маршала Жукова). Она была рассеяна нашей артиллерией. Нас с Кони отправили собирать разбежавшиеся группы солдат, которые бродили по предместьям. Мы стояли недалеко от шоссе. Солдаты подходили к нашей МГУ, складывали оружие и отходили в сторону, дожидаясь того момента, когда прибудет конвой. Так собралось несколько сотен военнопленных. Под конец дня мы заметили еще одну группу. После нашего "приветствия" они направились к машине. Не спеша, с видом, что им уже все равно на этом свете, оружие в руках, но явно для сдачи... Вдруг, буквально за сотню метров до нас немцы развернулись в боевой порядок и стали обходить нас с флангов. Нас было всего трое. Рядом - военнопленные, которые уже сложили оружие. Некоторые из них смотрели на нас с явной насмешкой... Трое против сотни. Два пистолета и один автомат (у водителя) против сотни "шмайсеров"... Сказать, что было страшно - не сказать ничего. Даже бежать поздно. Оставалось только стоять под дулами и ждать. Я тогда шепнул Кони: "Уходи пока есть возможность, тебе всего 19 лет, впереди вся жизнь, проскочишь". Кони посмотрел на меня и сказал: "Нет, Володя, я никуда не уйду". Противник приближался... До МГУ оставался буквально десяток метров... Неожиданно боевой порядок немцев поломался, группа сомкнулась, построилась в колонну, подошла к нам и молча начала складывать оружие. Первым с нарочитой торжественностью лично мне в руки передал свой "вальтер" их командир - офицер в морской форме. Очень хороший пистолет - я его потом Кони подарил.
Кстати, этот эпизод изображен и в фильме "Мне было 19", который Кони снял после войны. Правда, в фильме офицер вручает мне (актеру Василию Ливанову, известному российскому зрителю в том числе и по роли Шерлока Холмса) морской кортик.
Комендант на час
Так вышло, что Конрада на один день назначили комендантом целого города... Мы тогда находились в Бернау. В это время через город проезжал командующий армией Перхорович. Вдруг к Кони подбегает адъютант и говорит, что его вызывает к себе генерал. Увидев перед собой молоденького паренька, генерал спросил: "Откуда вы родом, лейтенант?" "Из Москвы, товарищ генерал!" - отрапортовал Кони. "Нет, я спрашиваю, родом вы откуда?". "Из Штутгарта!" "Хорошо, назначаю тебя, лейтенант, комендантом города. Извини, Штутгарт отдать тебе не могу - там американцы". Генерал сел в машину и уехал.
Всего за один день Кони, несмотря на свою молодость, успел очень многое: наладил подачу электроэнергии в город, доставку его жителям продовольствия, назначил местного городского главу (бургомистра), с его разрешения были восстановлены богослужения в местной церкви (кирхе)... Вечером, возвращаясь из этой церкви как раз с богослужения (где, кстати, был превосходный органный концерт), он вдруг заметил в окне дома на четвертом этаже женщину. Десятым чувством он осознал, что сейчас она бросится вниз. За считанные секунды Кони взбежал по лестнице в квартиру и оттащил женщину от окна. Ему пришлось потратить немало времени, чтобы успокоить ее и объяснить, что с приходом в город русских ей ничто не грозит. Ушел он только тогда, когда убедился, что женщина успокоилась и больше не будет пытаться покончить с собой.
Как плохо знать немецкий
Однажды Кони не взяли на задание именно из-за превосходного немецкого языка. Весной 1945 года, стремительно наступая на Берлин и спеша завершить его окружение, наши войска столкнулись с упорным сопротивлением гарнизона крепости Шпандау. Цитадель не удалось взять с ходу в лоб. Не останавливаясь советские войска обошли ее и устремились дальше на запад, к Бранденбургу. Крепость уже не могла сколь-нибудь серьезно мешать развитию нашего наступления, но ее орудия держали под обстрелом мост через реку Хафель, по которому непрерывным потоком двигались боевая техника, боеприпасы. Необходимо было как можно скорее овладеть цитаделью.
1 мая всех офицеров нашего отдела вызвал к себе начальник отделения майор Василий Гришин и сообщил, что командование приняло решение попытаться склонить гарнизон крепости к капитуляции, чтобы избежать бессмысленного кровопролития. Нам было известно, что в цитадели находятся не только немецкие солдаты и офицеры (среди которых были и эсэсовцы), но и гражданское население - старики, женщины, дети. При штурме многие из них могли погибнуть. В крепость должны были пойти два парламентера. Это было чрезвычайно опасно: буквально на днях в Будапеште нашего парламентера нацисты расстреляли. Гришин добавил: "Я пойду сам. Как командир могу назначить одного из вас вторым. Но, учитывая опасность задания, спрашиваю: есть добровольцы?" Все офицеры нашего отделения изъявили желание пойти на переговоры, и в числе первых вызвался Кони. Однако командование отклонило его кандидатуру. Дело в том, что немецкие офицеры по чистоте речи Кони, по некоторым уловимым только для исконных носителей языка ее особенностям могли догадаться, что переговоры в форме советского офицера ведет этнический немец. Последствия могли быть катастрофическими как для исхода всей операции, так и для Кони - его могли просто растерзать эсэсовцы-фанатики. Поэтому было принято решение отправить на переговоры меня (поскольку после Кони я лучше всех в отделе владел немецким).
Когда крепости сдаются
...Сейчас цитадель Шпандау отреставрирована, в крепости находится музей. Но все было иначе в то хмурое утро 1 мая 1945 года. Ворота были наглухо забаррикадированы, а перед ними, словно немое предостережение, застыл подбитый "Тигр". Когда мы с белым флагом в руках приблизились к крепости, нас встретила тишина - из цитадели никто не вышел. Только из бойниц в нашу сторону развернулись стволы автоматов и пулеметов. Чувствуя, что что-то сразу пошло не по плану, Гришин негромко спросил меня: "Ну, что будем делать?" И тогда, вместо того, чтобы начать зачитывать неизвестно перед кем условия капитуляции, я вдруг выкрикнул: "Халло?!" Тут же на балконе, который располагался над воротами крепости, появился немецкий солдат. Я сообщил, что мы, советские парламентеры, желаем говорить с комендантом крепости об условиях капитуляции. Солдат исчез. Прошло некоторое время, и с балкона была сброшена веревочная лестница, по которой к нам спустились два немецких офицера.
"Комендант крепости, профессор, полковник Юнг! Заместитель коменданта подполковник Кох!" - представляются они, вскинув руку в фашистском приветствии. Приложив ладонь к козырьку, мы тоже представились. Полковник внимательно выслушивает условия капитуляции: сохранение жизни, медицинская помощь больным и раненым, питание. Затем отвечает: "Лично я согласился бы на условия, предложенные вашим командованием. Но есть приказ фюрера: если комендант осажденной крепости или командир окруженного соединения самовольно капитулирует, то любой подчиненный ему офицер может и должен его расстрелять и возглавить оборону. Поэтому мое единоличное решение не принесло бы пользы, - Юнг мрачно усмехается, - ни вам, ни мне..." Нам ясно, что переговоры закончены, а значит, штурм крепости неизбежен. И тут мы с Гришиным спонтанно принимаем новое, не предусмотренное командованием решение: "Господин полковник, в таком случае мы сами поднимемся в крепость и поговорим с вашими офицерами". На лице Юнга отражается замешательство и одновременно удивление. "Простите, не расслышал?" - произносит он. Мы повторяем. Обменявшись взглядом со своим заместителем, полковник пожимает плечами и указывает рукой на лестницу: "Ну что ж, пожалуйста!" Весь его вид свидетельствует, что гарантировать нам безопасность в данных обстоятельствах он не может...
Поочередно взбираемся на балкон, через него входим в узкую и длинную комнату. Тусклый свет проникает сюда только через балконную дверь, поэтому мы не сразу различаем в полумраке группу из нескольких десятков офицеров, выстроившихся посередине правильной "подковой". Их хмурые, озлобленные лица не предвещают ничего хорошего. Инстинктивно занимаем наиболее удобную для обороны позицию - встаем плечом к плечу у стены, хотя, начнись пальба, это нас, конечно, не спасло бы. Обращаясь к офицерам, повторяем условия капитуляции. Слушают нас внимательно. Через несколько минут "подкова" ломается. Рассыпавшись на маленькие группки, офицеры начинают негромкий, но возбужденный спор. Нам не слышно, о чем они говорят. Но по мимике можно догадаться: одни из них, во главе с полковником, - за капитуляцию, другие, в большинстве молодые, с упрямыми и фанатичными лицами, - против. Через некоторое время офицеры вновь строятся правильной "подковой" (я еще тогда подумал: "Может, у них мелом на полу круг нарисован?"). Комендант выходит вперед: "Господа русские офицеры! Мы, немцы, умеем ценить истинное мужество и восхищаемся вашим благородным поступком. Вы не побоялись подняться в цитадель, чтобы предотвратить кровопролитие, - полковник несколько театрально склоняет голову. - Но мы не можем капитулировать без приказа. Однако у нас есть контрпредложение. Вы только что весьма убедительно (на губах Юнга мелькает легкая ироническая улыбка) доказали нам, что война скоро кончится. Даю вам слово чести немецкого офицера, что в немногие дни, оставшиеся до конца войны, цитадель не произведет ни одного выстрела по мосту. Но и ваши войска не должны ничего предпринимать против нас. Когда же верховное командование вермахта издаст приказ о всеобщей капитуляции, сдадимся и мы. Таким образом и ваши солдаты не будут подвергаться обстрелу, и мы не нарушим долг перед фюрером и родиной..."
На первый взгляд нам был предложен разумный компромисс. Но только на первый: мог ли Юнг действительно дать гарантии, что удержит своих офицеров? "Господа офицеры! - обращаюсь я к немцам. - Ваше предложение внешне выглядит разумным, но советское командование не может его принять. Война есть война, у нас нет надежных гарантий от обстрела моста вашей артиллерией. Советские войска будут вынуждены брать цитадель штурмом и возьмут ее, можете не сомневаться! В этом случае наше командование не обещает и не гарантирует того, что предусмотрено условиями капитуляции. Если ваши парламентеры не подойдут к нашему переднему окопу к 15.00, мы начнем штурм. Ваш комендант говорил о долге. Советуем в оставшиеся часы подумать, в чем заключается ваш истинный долг перед родиной: в том, чтобы перед самым концом уже проигранной войны обречь на гибель себя, своих солдат и находящихся в крепости стариков, женщин, детей, или в том, чтобы сохранить свои и их жизни для новой Германии? Если вы откажетесь капитулировать, вся ответственность за бессмысленно пролитую кровь падет на ваши головы!.." Это предостережение прозвучало как открытая угроза. Уже в начале переговоров атмосфера была напряженной. Теперь же напряжение возросло еще больше: достаточно было искры, чтобы произошел взрыв. Например, стоило кому-то из эсэсовцев истерически крикнуть: "Эти русские свиньи нам угрожают!" - вряд ли мы вернулись бы в расположение части живыми. И никакой полковник не смог бы нам помочь, даже если бы он этого и захотел. В комнате воцаряется гробовая тишина. Майор Гришин и я поворачиваемся и идем к балкону, комендант и его заместитель выходят за нами и провожают нас взглядом.
Обратный путь до наших позиций показался нам вечностью. Мы были рады вновь оказаться в кругу своих товарищей. Ко мне тут же подбежал Кони и начал горячо расспрашивать о том, как прошли переговоры. Честно говоря, мы не верили в удачу. Оставалось только ждать назначенного времени... Стрелки часов, кажется, прилипли к циферблату. Но ровно в 15 часов, с немецкой точностью, к нашим окопам подходят два парламентера с белым флагом. Это все те же Юнг и Кох. Я выхожу им навстречу. "Господин капитан! Мы пришли сообщить наше решение... Цитадель, - полковник словно поперхнулся, - капитулирует!"
Через несколько часов мы входим в крепость, на этот раз уже не через балкон, а в ворота, у которых успели снять заграждения. В огромном дворе строятся в колонны немецкие солдаты и офицеры. Наши автоматчики уводят их на сборный пункт для военнопленных. К нам подходят комендант и его заместитель. Последний неожиданно обращается к нам на чистом русском языке: "Мы хотели бы попрощаться с вами, господа офицеры... - Заметив наше удивление, он добавляет: - Я двадцать лет жил в Петербурге и немного говорю по-русски..." Кох явно поскромничал: он говорил по-русски почти без акцента.
Тем временем во дворе цитадели столпилось много женщин с детьми, стариков. Это родные офицеров и жители района Шпандау. На их лицах читаются страх и смятение. Мы через рупор объявляем: "Гражданское население может покинуть крепость и разойтись по домам!" Шумный и пестрый поток устремляется к воротам. К нам подходит молодая немка с ребенком на руках. Глаза ее полны слез, голос дрожит: "Я знаю, что вы не побоялись подняться наверх и уговорили наших офицеров сдаться. Этим вы спасли жизнь и солдатам, и нам с детьми. Спасибо вам, большое спасибо!" Эти слова благодарности я не забуду никогда. Это "спасибо" было всем нам: Василию Гришину, мне, Кони, - всем без исключения советским солдатам. Это была маленькая победа мира - без единого выстрела, без единой жертвы!
P.S.
К сожалению, мне ничего не известно о дальнейшей судьбе этих двух немцев - Юнга и Коха. Что с ними стало потом, в плену, я не знаю. После войны я смог попасть в Шпандау только через 40 лет. Дело в том, что крепость находится в западной части Берлина, а советскому человеку в те времена съездить на Запад, сами понимаете, было совсем не просто. Только в 1985 году мне вновь удалось посетить цитадель. По приглашению бургомистра западноберлинского района Шпандау Вернера Заломона в той самой княжеской комнате, где мы с Василием Гришиным вели переговоры с немецкими офицерами, я очутился уже в качестве гостя, а не парламентера. Вот там-то и произошла моя встреча с человеком, которого в мае 1945 года мы спасали от смерти. Среди гостей, приглашенных на встречу со мной, оказался Герхард Нимцик - бывший немецкий солдат из гарнизона крепости. Он находился там, когда Гришин и я вели переговоры с офицерами о капитуляции. Мы пожали друг другу руки - два солдата, два бывших противника. Герхард искренне благодарил меня за то, что мы спасли ему жизнь. Как и многие солдаты, находившиеся в тот день в крепости, он готовился к ее штурму нашими войсками, а соответственно и к смерти. И только наша с Гришиным инициатива подняться в крепость и лично переговорить с офицерами спасла многих и многих таких, как он, солдат. С этой встречи мы стали друзьями. Когда я приезжаю в Германию, куда меня ежегодно приглашают в качестве гостя, я встречаюсь с Герхардом. И беседуем мы с ним теперь не о войне.