В селе Бичура, что на самом юге Бурятии, людей открыто делят на тех, кто - сибиряк, а кто - семейский. Семейскими здесь называют староверов. Сибиряк Петр Зоркольцев дважды был женат на семейских бабах. Последняя его попытка "жить по любви" длилась 18 лет. А потом жена с тещей выставили его за порог.
Я спрашивал у местных: "Пил, наверное, сильно?"
- Петруха-то?! Не больше, чем другие, - пояснили мне отдыхавшие на завалинке бичурцы. - Он и детей усыновил, да только как перестройка началась, без работы остался. У нас тогда почти все предприятия развалились. А как перестал приносить зарплату, так и стал он никому не нужным...
Сам Петруха тоже не скрывал своего унижения:
- Они меня, считай, с корабля списали. А я - гордый, сказал: "Ничего, я мужик, зацеплюсь!" Только теща, хоть и злая, но умнюща была... Вдогонку мне съязвила: "Чем ты зацепишься?"
В этом месте Зоркольцев матерится и выдает наболевшее:
- Я же, когда уходил, на людей надеялся. Думал, не дадут пропасть. Сколько лет здесь проработал... Полжизни.
Он тогда долго-долго ходил по Бичуре, пока не понял, что приткнуться ему некуда и все придется начинать с нуля. А единственным местом в селе, которое было никому не нужным, как и он сам, оказалось неудобье рядом со свалкой.
24 октября Петр Зоркольцев стал рыть там землянку. На его беду зима в тот год тоже неожиданно выставила осень за порог раньше времени.
Так десять лет назад началась эта история. Таких, как Петруха, в тот переломный период, оказалось в стране миллионы. Ситуации разные, а безысходность вышла у всех одинаковая. Она и толкнула обездоленных в подвалы и на городские чердаки. Бомжи, вовсе не калеки, стали зарабатывать себе на жизнь попрошайничеством. И людское сострадание до сих пор кормит в стране бессчетное количество подобных людей. При этом мы не обращаем внимания на тех, кто не просит, но больше других нуждается в нашей помощи.
- Я ведь пошел тогда во власть нашу народную, - поведал мне Зоркольцев. - Спросил: "Может, подсобите маленько, чтобы за жизнь зацепиться?" А мне: "Ты же не пенсионер. Сам выкарабкивайся!" Вот тут и возникает главный вопрос: можно ли "выкарабкаться", когда ни кола, ни двора, а в кармане лишь мелочь на пачку "Примы"?
Я сам себе дал приказ выжить
- Первый хлеб я испек из овса, которым лошадей кормят, - вспоминает начало своей "эпопеи" Зоркольцев. - Попробовал. Невкусные и колючие лепешки получились... Да, думаю, попал я в переплет. Несладко... А на жизнь я себе тогда зарабатывал бутылками со свалки. Собирал их и вез в магазин на своем "КамАЗе" - это у меня корыто такое на колесах. Три километра туда. Три - обратно.
Его путь пролегал мимо школы. Мальчишки собирались гурьбой и кричали ему вслед: "Бомж!". Он до сих пор боится этого слова. Для него оно все равно, что возле уха кувалдой колотить по жестяному корыту: бомж, бомж, бомж... "Страшное слово, - говорит мне Петруха. - Я в одной корейской книжке прочитал, что человек, оторванный от земли, как самолет без крыльев. Так оно и есть".
Чтобы не быть бомжем, он сразу начал строить тепляк-времянку. Обломки кирпичей и доски находил на свалке. Тащил все на себе. Пять дней тягловой лошадью работал. Три следующих - каменщиком и плотником. Отдыхал он только тогда, когда вечером шел собирать бутылки. Без этого обойтись было нельзя. И хотя всех денег хватало только на ежедневную китайскую лапшу, но благодаря ей он и не умер с голоду в своей землянке.
- И еще я столбы в поле находил и волочил их, как бурлак. - Он говорит это мне, и я вижу, как от одних только воспоминаний его лицо перекашивается от боли. - Тогда я понял, что такое каторга. Надорвался сильно. Спину сорвал и был период - пластом лежал. По сантиметрам в день двигался. Но это была моя судьба. А ее, как ни старайся, не обойдешь и не объедешь.
- Мысли не посещали?..
- ...Руки на себя наложить? Никогда. В каждом из нас должно быть мужество выживания. Вот я сам себе и дал приказ: выжить! А если выжить - значит, жить! Это не я придумал. Так один бурятский писатель написал.
Еще в начале строительства он смекнул, что бутылки с щербинкой и прочую нестандартную стеклотару тоже можно вместо кирпичей использовать. Так и появился на окраине его каменно-"хрустальный" дворец с банькой и сарайчиком. Раствор, правда, пришлось делать слабоватенький: на глине и песке. Потому что цемент на свалку не выбрасывают.
Надо было не пять раз жениться, а пять томов книг прочитать
Он ведет меня в огород. И выйдя на простор, с радостью поясняет:
- Видишь, тут у меня целый колхоз может разместиться. Все это теперь за мной официально закреплено. Пятьдесят пять соток земли! Бросовая земля была, а я ее в порядок привел. Тоже сильно намучился... 3-4 года пласт шибко долбил. Пырей выживал. А его выжить, что кулака выселить...
Я хвалю его, потому что земля ухожена. Еще когда к нему шел, спрашивал у прохожих о Зоркольцеве. Мне охотно сообщили, что, несмотря на тяготы, до воровства он ни разу не опустился. А мальчишки поделились своими наблюдениями: "Дядя Петя все время в огороде возится".
- Знаешь, я ведь в картошку, постепенно, как в соседскую девку, влюбился. Думаю: займусь по настоящему земледелием. Самое хорошее это дело! Книжку по картофелеводству изучил. Правда, земля у меня здесь не бравая. Картошка мелкая родится. Но я каждый год почву прихорашиваю. Водоотводную канаву выкопал. Может, и дождусь большого урожая.
Он ведет меня дальше, мимо новенькой теплицы, к огромной яме:
- Подвал второй делаю. С особой системой вентиляции. Оказывается, когда картошку выкопашь, она отдает углекислый газ, и для ее крепости и сохранности нужно, чтобы все из нее вышло. Иначе пропадет она, а та, что останется, горчить будет. Так и человек, наверное, без свободы портится.
Зоркольцев вздыхает, смотрит куда-то вдаль и произносит:
- О чем я сейчас жалею... Мне бы надо не пять раз жениться, а хотя бы для начала пять томов книг прочитать и всю советскую энциклопедию. Ум-то приходит от книг, от людей и от сноровки... Я теперь все время на мусорянке книги ищу. Люди их сейчас вовсю выбрасывают... Какие книги выбрасывают! Вот одного американского автора... Эрик Сигал называется. Как садко он пишет! (Из словаря: садкий - сильный, резкий, но не звонкий. - Прим. авт.) Сердце ведь щемит от его истории про любовь. А вот еще послушай... У Исая Калашникова прочитал: книга - это не только хранилище и сокровищница ума человеческого. Я бы сказал: книга - это большее... Это импульс во Вселенной ума человеческого.
- А что же раньше книжки-то не читали?
- Шибко не надо было. А потом прочитал одну-другую, подумал: елки-палки, это же окно в мир! Меня судьба сюда забросила, и получилось, что стал я для себя все заново открывать. И себя в том числе. Простого мужика. Крестьянина.
Надо перед крестьянским банком фигуру из трех пальцев поставить
Приглядевшись к его участку, приметил: засажен картошкой только на треть. Спрашиваю: для пропитания одному едоку урожая с избытком хватит, а для серьезной продажи маловато выходит? Отвечает:
- В самую точку попал. На остальное силов не хватат. Мне бы тракторок маленький. Тогда бы я небольшим фермером стал. Картошку военным бы продавал. А так который год развернуться не могу. Долбишься-долбишься... А себестоимость продукции с прибылью куда вылетат? В ноль! Почему? Потому что небольшие излишки за бесценок продаю. А в городе за этот же мешок коммерсанты в семь раз больше получают.
Он еще раньше понял, что светлое будущее впереди у него не просматривается. Взвесил свой дебет с кредитом и пошел в местный крестьянский банк:
- Я их вежливо попросил: помогите хоть малехо. Верну потом. Они мне начали все подробно объяснять. Да только вижу: там заранее таким, как я, фигушка приготовлена. Я им и сказал, что надо сразу в виде памятника фигуру из трех пальцев перед их крестьянским банком поставить, чтобы крестьянин издалека видел, что ему здесь надеяться не на что.
А они говорят: а ты кого нам дашь (в залог кредита. - Прим. авт.)? Мотоцикл тяжелый у тебя есть? Машина у тебя есть?
А у меня из движимого имущества только я сам, кошка Мурка и собачка Барсик... Ведь еще Ленин говорил: невозможно сделать яичницу, не разбив ни одного яйца. Выходит, что свою глазунью я больше никогда не попробую... Нет у меня шансов для развития. Ну, не могу я сам насобирать сразу 8 тысяч. Значит, не куплю ни лошадь, ни корову, ни тракторок... А я уже двух парней толковых присмотрел. Они все равно по свалке слоняются и к погибели своей идут. Вот ты мне и скажи: если бы я сам был сытый и обутый и еще двух других от голода спас - неужели страна в этом не заинтересована?
И не давая мне возможности вставить даже слово, Петр Зоркольцев сразу продолжил, будто предупреждая мои возражения:
- Сам знаю, что дело в людях. Из своего опыта познал, что настоящих у нас не больше пяти процентов. Ложку соли днем пойди попроси - кричат: нету. А солнце село, и не ответят. Помнишь, хромоногий из "Вечного зова" говорил: один петух только без выгоды кукарекат! Теперь большинство по этому принципу жить стали.
Но страна наша даже с этим народом взлетела бы и поднялась. Чего не хватат? Не хватат одного. У нас, у людей, не хватат совести. Приехал ко мне мой тезка с бутылкой. Я говорю: откуда взял? А он мне рассказывает: я на ферме свиньям в комбикорм опилки стал сыпать. Они не едят, а хозяину говорю: видишь - заелись. А комбикорм на сторону продаю... Вот из-за этой недобросовестности у нас и нет движения вперед. Все темнят. И вверху, и внизу. При таком состоянии никакое чудо не поможет нам. Только есть один рецепт: честный труд. А пока земля стоит... и не пашется. А зачем ее пахать, когда и в городе можно порхать...
Из назема надо конфетку делать. А мы наоборот: из конфетки - навоз. Глупое у нас административно-бюрократическое государство. Лучше всего оно научилось тормоза создавать, а надо инициативных и толковых поддерживать.
Ты не поверишь, а я из десяти лет вот этой жизни только недели две здесь живу спокойно. Кому я нужен, казалось бы. Ан нет! Сначала милиция бегала. Где что случится - меня тащат. Три преступления на меня пытались повесить.
Петруха закуривает, выглядывает в единственное окошко своего домишка и, удостоверившись, что во дворе порядок, продолжает:
- Страшно, когда человек стремится к власти и до нее дорывается. Это все равно что комолой корове рога дать. Так и с тем опером. Вознесся, как Пилат, и возомнил себя чуть ли не Богом. Не выдержал я и пригрозил: если будете еще домогаться - жалобу напишу, чтобы с ваших погонов звездопад начался... Только справедливости ради надо сказать, что другой настоящий милиционер по фамилии Разуваев отвадил от меня гостей-наркоманов. Тоже покоя не давали.
Когда землю до ума довел - тут же из власти прибежали ее отбирать. Провода стал навешивать - контролер прискакал штрафовать за ворованную электроэнергию. Так я до сих пор и сижу при керосиновой лампе. Света у меня по жизни здесь никогда не было. Может, на то она и власть, но причем здесь мужик, если поросенка громом убило?! По моему мнению, крестьянина надо раскрепощать, развязывать ему руки, а они до сих пор в плетении веревок упражняются.
Хотел я сказать Зоркольцеву, что они с главой правительства России почти одинаковые мысли высказывают. Но только не знает Петруха Фрадкова, потому что нет у него ни радио, ни телевизора и ни одной газеты в его лачуге.
Теперь обо мне вся страна узнает
- ...Оно, видно, один-два раза в жизни блеснет, и все...
- Кто "оно"?
- Счастье. Просмотришь это мгновение... Не разглядишь его по собственному неразумению... И все - больше оно, может быть, к тебе никогда и не заглянет. К нему ведь тоже нужно быть готовым. А я не раз в своей жизни ошибался...
- За прошедшие десять лет не заглядывало?
Он пожимает плечами:
- Наведывалась одна с Маргинтуя. Стала прилипать. Присмотрелся к ней и сказал: у меня друга баба ходит. Так что ты давай отсюда... подруга. Не по пути: сандалии жмут... А она меня резанула: ты что, сам не бич? Кого тебе подавать? Приличну бабу? Не дождешься! А я говорю: не бич я!!! Сибиряк!
...Петр Маркович Зоркольцев провожает меня до калитки и сообщает новость:
- Геодезисты приходили. Съемку делали. Сказали: радуйся, Петруха-Робинзон, твой дом по адресу: улица Афанасьева, 93, нанесен на карту. Теперь это твое законное место.
А тут ты приехал. Я сразу понял: мужик здоровый пришел, значит, корреспондент. Значит, дождался. Наши белухой выть будут, если вы обо мне напишите. И хорошо или плохо это будет - не знаю. Зависть человеческая - штука своенравная. Но теперь обо мне вся страна узнат. Прибегут, наверно, из сельсовета и скажут: ты, если будут спрашивать, уж скажи, Петруха, что власть помогала. Отвечу: ладно! А то я уже натерпелся...