Есть публикации, на которые нельзя не отвечать. И к таковым я отношу интервью Т. Морщаковой в "Новой газете" N 51 2004 года. Это не мое личное мнение. Это личное мнение существенной части того самого юридического сообщества, к которому относит себя госпожа Морщакова. Вместе с тем нельзя, отвечая, превратить ответ в элементарную полемику по известному принципу "сам дурак". Может, кто-то этого и ждет. Но тот, кто ждет, не дождется. Госпожа Морщакова сетует на недостатки судебной реформы и ситуацию с правом в нашей стране. Будучи Председателем Конституционного cуда, я, возможно, острее многих ощущаю глубину этого неблагополучия. Оставим в стороне даже самые странные и вопиющие частности. Например, то, что критикуя судебную реформу, госпожа Морщакова выводит себя из разряда лиц, отвечающих (хотя бы интеллектуально) за качество этой самой судебной реформы. Все это тем не менее всего лишь частности. Вопрос о судьбе права в России на этом уровне обсуждаться не может. Тут нужен другой формат, другие принципы раскрытия сути происходящего.
ХХI век, в который мы вступили, оказался вовсе не веком конца истории. Кому-то казалось, что вся историческая энергия сконцентрирована в конфликте двух сверхдержав (СССР и США). И что после исчерпания этого конфликта (например, в форме распада СССР) эта энергия испарится, разрядится, уйдет в песок постистории. Но этого не произошло. И ясно почему.
Что представлял собой конфликт СССР и США? Это во многом был спор двух западных систем с западными же основаниями (что есть марксизм как не крайнее выражение того же западничества?). В этом смысле конфликт был управляемым. В чем-то разрешимым... Конвергенция, к которой призывали выдающиеся правозащитники, включая А.Д. Сахарова, была выражением этой разрешимости, в чем-то неантагонистичности. К сожалению, эта конвергенция так и не состоялась. Вопрос, почему не состоялась, до сих пор открыт. Это вопрос не только исторический, но и политический. Если она не состоялась, значит, кто-то не хотел, чтобы она состоялась, и этот кто-то располагал для этого огромными ресурсами и возможностями.
О мягкости и даже имитационности конфликта СССР и США говорит очень и очень многое. Тезис о мирном сосуществовании держав с различными социальными системами, тезис о разрядке, тезис о конвергенции. Когда-то и на каком-то повороте был упущен невероятно важный исторический шанс. Кто-то скажет, что это лишь историческая проблема. Но на самом деле это проблема исключительной актуальности.
Итак, историческая энергия на том этапе оказалась чем-то вроде укрощенного мирного атома (конечно, готового взорваться истребительной ядерной войной - наивно было бы это отрицать). И все же эта энергия не была заряжена последней мироистребительной ненавистью.
Возможно, кто-то и хотел, чтобы обрушение мира, построенного на постоянно смягчающемся конфликте двух в общем-то западных сверхдержав (называвшихся еще двумя "ялтинскими хищниками") высвободил историческую энергию. И перекачал ее в те формы, которые исключают какие-либо компромиссы и договоренности. В формы антагонистического и во многом даже онтологического "или - или".
Жертвой такого нового нагрева истории сразу же стало право. Категория, безусловно, западная. Модернизационная. Я не хочу сказать, что в других культурах и цивилизациях право не существует. Конечно же, оно существует и гармонично вписывается в соответствующую культурно-цивилизационную специфику. Без этого не может существовать ни одна сколько-нибудь нормальная цивилизация - западная, восточная, любая. И все же Запад - пионер права как центра социума. "Пусть погибнет мир, но восторжествует право"... Философ, настаивавший на подобном, не был мироненавистником. Он просто понимал, что без права мир погибнет окончательно и бесповоротно. Если под миром иметь в виду мир Божий и человеческий.
Запад - это субъект, опирающийся на Рим. Рим католический и Рим античный. Наивно идеализировать Древний Рим, но еще наивнее отрицать его решающий вклад в правовое развитие человечества. В Новое время Запад выдвинул еще один по сути доминантно-правовой лозунг. Я имею в виду "свобода, равенство, братство" - это нереализуемое триединство, ставшее высшим выражением и путеводной звездой всех буржуазных революций, французской в первую очередь.
Критики этих революций много говорили о нереализованности идеала. Но, увы, идеал никогда не реализуется в нашей действительности полностью. Если же говорить о реальных завоеваниях, достигнутых в горниле тех ужасных кровавых конвульсий, то они связаны не со свободой (об относительности завоеваний здесь говорилось очень и очень много) и тем более не с братством. А именно с равенством. Но равенством в чем?
Вопиющие неравенства общеизвестны. Они описаны не коммунистами, а величайшими буржуазными писателями ХIХ века. "Отверженные" Гюго построены не на вымысле, а на реальных фактах. Так в чем же тогда это самое равенство как высшее революционное завоевание? И есть ли оно (сытый голодного не разумеет)?
Оказалось, что оно есть, хотя и носит относительный характер. Это равенство перед лицом закона, ставшего высшим демиургом, миродержателем западного мира. Если богач нарушает закон - закон превратит богача в арестанта, а смокинг его в тюремную робу. Никто не говорит, что это реализовывалось когда-либо на Западе с неумолимой и абсолютной категоричностью. Но то, что именно это свойство западной жизни во многом приковало к ней внимание всего мира, тоже общеизвестно. Закон для всех один! Закон неумолим и неподкупен! Закон превыше всего! Равенство всех перед законом - единственный вид абсолютного равенства, совместимый с рынком и политической демократией. Если нет этого вида равенства - общество погибает.
Фильмы Стэнли Крамера, поднявшие на невероятную высоту образ неподкупного судьи как главного действующего лица всей новой западной цивилизации - лишь один пример на эту бесконечную тему. Если у Запада и есть идеал, то это идеал правовой (опирающийся на соответствующим образом понятое христианство). Никогда не относя себя к безоговорочным западникам (и глубоко переживая то, как сам Запад в последнее время способствует обрушению всех видов права, международного в первую очередь), всегда отчетливо понимая сущностное отличие нашего цивилизационного мира от Рима юриспруденции и Рима пап - я со студенческой скамьи и поныне восхищаюсь тем, как высоко было поднято западным миром Право - надо всем. Как в нем был возвеличен Человек и попран Зверь. И может быть, это восхищение решающим образом воздействовало на мой профессиональный выбор.
Это же восхищение к западному праву диктовало мое отношение к советской системе (в которой было слишком много неправового). Всегда сдержанно относясь к огульным отрицаниям завоеваний этой системы (принятой народом и создавшей вместе с ним своеобразный сплав, наделенный высокой способностью к историческому творчеству), я тем не менее слишком ясно видел, насколько далека эта система от идеала права. Высшего идеала в моем понимании.
И, наконец, это же восхищение во многом повлияло на мое отношение к правозащитникам. Я увидел в них то, что они сами начертали на своих знаменах. А именно рыцарей этого самого права, действительно часто попираемого монопартийной советской системой. Я верил и продолжаю верить, что многие из советских правозащитников (А. Сахаров, в первую очередь) мечтали о воцарении мира права на российской, шире - советской - земле. Я, увы, не романтик (сказываются и возраст, и тип профессии). И я понимаю, как были использованы правозащитные идеалы.
Что ж, многие знания умножают скорбь. Мы понимаем, как большой цинизм может использовать чей-то идеализм. Но идеализм от этого не превращается в цинизм. И светит в качестве путеводной звезды для мира и человечества.
Защищать право - всегда и во всем. Бороться за то, чтобы Россия взяла правовой барьер. И стала действительно правовым государством. Сознавать при этом, как далек подобный идеал от действительности. Терпеливо сокращать эту дистанцию - вот что такое для меня быть судьей вообще и конституционным в первую очередь.
Любой настоящий правозащитник здесь для меня союзник, соратник, собрат по священной войне за высшие цели, за все оставшиеся, не стертые шансы отстоять историческое бытие России и наполнить это бытие реальным нравственным и правовым содержанием.
И потому особо я не приемлю, когда под правозащитными лозунгами сознательно осуществляется праворазрушительная деятельность в прямом юридическом и общенравственном смысле этого слова.
Когда такую деятельность осуществляет новый Петр Верховенский, презирающий право с позиций бесовской революционности, это не так опасно. Ибо это осуществляется с открытым забралом. Дьявол не маскируется в одежды Господа Бога.
Когда по факту это право растаптывает обычный уголовный бандит или бандит, прикрывающийся высокими регалиями, это тоже не так опасно и не так омерзительно. Потому что "вижу знак твой на челе твоем".
Когда, наконец, этот правоподрыв осуществляет человек безграмотный, не понимающий, что такое право... Что ж, в каком-то смысле "прости им, ибо не ведают, что творят".
Но когда праворазрушение (оно и только оно осуществляется образованным судьей, ревнителем правозащитности, претендующим на выражение неких либеральных взглядов и ценностей, мною вполне ценимых в их идеальных формах), то это трижды неприемлемо.
А когда это осуществляется еще и лицом, не лишенным причастности к органам государственной власти, то это еще и страшно опасно.
Это сочетание опасности и неприемлемости - вот что побуждает меня хоть как-то отреагировать на интервью госпожи Морщаковой в "Новой газете".
Обсуждение "данным юридическим лицом" (по названию рубрики газеты) качества Конституционного суда и конституционных судей не вызвало бы во мне никакой реакции. Ни внутренней, ни требующей публичного печатного текста.
Прежде всего я и не считаю себя и своих сотоварищей лицами, стоящими вне критики. И всегда с благодарностью воспринимал любую содержательную критику нашей работы, сколь бы жесткой она ни была.
Далее, даже бессодержательная критика - отнюдь не повод для реакции критикуемого. Российское общество прошло очень серьезный путь. Наша интеллигенция, надеюсь, сохранила чувство вкуса. И может оценить с этой вкусовой позиции пассаж, суть которого состоит в следующем: "Пока я была в Конституционном суде - он был хороший. А когда я из него ушла - он стал плохой". Простите, но если он такой плохой, почему госпожа Морщакова до сих пор не отказалась от должности советника этой "порочной" организации? Организации, в которой все достойные кандидатуры в судьи, по мнению госпожи Морщаковой, отвергнуты, а работают одни недостойные? И что такое вдруг произошло? Госпожа Морщакова не наивная студентка. Почему у нее вдруг открылись глаза и родился такой порыв к бичеванию зла, к которому она сама же принадлежит по собственному желанию? Нет ли тут чего-то сугубо земного и политического? Типа выстраивания новых баррикад и нового движения "стенка на стенку"?
И, наконец, для меня любое поднятие правозащитных вопросов уже повод для того, чтобы не подвергать лицо, поднявшее эту тему, какой-либо категорической критике. Потому что косвенно такая критика бьет и по самой идее правозащитности. А я никогда не позволю этому состояться. И для того у меня есть, помимо моральных, еще и политические соображения. На новом витке непростого российского процесса категорически нельзя допустить, чтобы все правозащитное содержание было оседлано новым цинизмом для новой деструкции. Ряды защитников Российского государства должны сплотить, слить воедино в своем синергиуме два начала - державность и правозащитность. Слить воедино, а не противопоставить друг другу!
А госпоже Морщаковой хочется именно противопоставить. Но это никогда больше не состоится. Не "или право, или Россия", а "и право, и Россия". На том стою и не могу иначе. Не могу и не хочу.
Вот почему единственное, что побудило меня к ответу на публикацию, - это та вызывающая очевидность, с которой под знаменем правозащитительства госпожа Морщакова и, видимо, опирающиеся на нее как на правовое лицо создатели новой оппозиционности попирают сами основы права. Все основы любого права, а особенно - западного, в любви к которому они так рьяно клянутся.
В своем интервью госпожа Морщакова ставит во главу угла некий "принцип высшего права". Это фактически неприкрытый аналог высшей целесообразности (разновидность - высшая рентабельность и так далее). Это та самая высшая целесообразность, носитель которой в "Оптимистической трагедии" прямо заявляет, что последнее слово - это предрассудок буржуазного суда. Категорически настаиваю на том, что идея высшего права в том виде, в каком она развернута госпожой Морщаковой, на практике может обернуться только революционными "тройками" и трибуналами. И подозреваю, что кому-то подобная метаморфоза кажется желанной. Этот "кто-то" может считать, что он будет использовать подобные "тройки" и трибуналы против ненавистной власти. Власти, которая проявила не те тенденции, которые желаемы госпоже Морщаковой. Но у "троек" и трибуналов своя внутренняя логика. В их расстрельный ров попадают именно те, кто хочет их использовать для своих конкретных сиюминутных целей.
Мне возразят: "Какой расстрельный ров? Выступает интеллигентная, культурная женщина, юрист!" Но в том-то и дело, что эта идея высшей целесообразности и высшего права, декларируемая госпожой Морщаковой не впервые, ею же в 1993 году была превращена в индульгенцию на расстрел. Конституционный Суд отверг тогда логику революционной целесообразности. Особое мнение по этому вопросу заявила госпожа Морщакова. Тем самым уже тогда она встала в ряды не только теоретиков, но и практиков революционного права. Того самого права, которое и породило первый расстрельный ров в истории новой России. В этом смысле госпожа Морщакова действительно сделала одна больше всех вместе взятых конституционных судей! И разве не кощунственно светлый образ представителя "ленинградской школы права" профессора Ленинградского университета М. Шаргородского и проповедуемые им принципы ("юридическая наука начинается там, где она говорит законодателю "нет") использовать для обоснования необходимости этого расстрельного рва?
Кто-то впоследствии покаялся, осознал свою неправоту. Что ж, ситуация была настолько сложна, что народ вправе проявить здесь снисхождение. Но как быть в тех особо аморальных случаях, когда та кровь объявляется пролитой по праву, в соответствии с высшими принципами революционной целесообразности? Как быть с теми, кто пытается такую (прямо заявленную в рассматриваемом интервью) позицию соединить с апологией права?
Как быть с теми, кто уже раз вкусив плодов такого рода "права", стремится к повторению, к эскалации данной тенденции? Тяжело признать, но в этом уже есть что-то от влечения к насилию, тяготения к пролитию крови. К сожалению, в российской действительности вновь формируются тенденции, дающие чему-нибудь подобному новый исторический шанс. Этого нельзя допустить.
Я не зашоренный крючкотвор. Я знаю философию права, надеюсь, никак не хуже, чем госпожа Морщакова. Я понимаю, что над правом стоит некий высший смысл, который Гегель и Кант понимали по-разному. Но я знаю и то, что каждый очередной виток апелляции к трансцендентальному правосознанию оборачивается простым бесправием, подчинением права некоей высшей целесообразности. Так было у иезуитов ("для вящей славы господней"), так было у революционеров (перенявших у иезуитов "цель оправдывает средства"). Но ни иезуиты, ни революционеры никогда не рядились в тогу правозащитности.
Но положим даже, что госпожа Морщакова не знает (а она, безусловно, знает) всех подводных камней апелляций к трансцендентальным основаниям права. Она уж совсем не может не знать при этом, что подобные трансцендентальные основания всеми их апологетами (кроме вышеназванных открыто неправовых субъектов истории) настойчиво артикулируются, раскрываются, описываются.
Если уж госпожа Морщакова причастна к новой субстанции трансцендентального права, то пусть она назовет Имя этой субстанции, опишет ее, раскроет и предъявит. Кто знает, быть может, и я тут паду ниц, преклонюсь перед этими высшими основаниями. Но госпожа Морщакова хранит ведомые ей трансцендентальные основания в абсолютной тайне. Это уже даже не кастовый подход (глубоко противоречащий любым демократическим и правовым формам). Это подход по сути общаковый, где скорее говорят не языком права, а на языке "понятий". Может быть, в этих "понятиях" перечислены все носители трансцендентального права, а также все, у кого трансцендентальные основания нарушены.
Общак знает, кто хороший и кто плохой, кто свой и кто чужой, кто реакционный, а кто прогрессивный. Это, конечно, огромный "шаг вперед" по отношению к большевистской логике, потому что в той логике высшая целесообразность была развернуто обоснована и предъявлена обществу в виде учения Маркса, Энгельса, Ленина. Их труды стояли на всех полках - бери, читай трансцендентальные основания. А трансцендентальные основания госпожи Морщаковой заперты у нее в сейфе и выдаются только членам ее салона, видимо, в условиях особого доверия. Например, в салон не входят ленинградские юристы - процессуалисты. Значит, они не входят в число носителей трансцендентальной правосубъектности, ибо известно, что они "все реакционны" (по определению Морщаковой). Наверное, госпоже Морщаковой нужно формировать оппозицию. Но она вообще думает, что пишет? Давайте заменим ленинградских юристов на какую-нибудь другую категорию, которая вся поголовно должна быть объявлена реакционной по региональному (ленинградцы) или любому другому, например, этническому критерию.
Я знаю одного яркого носители такой трансцендентальной правосубъектности. Его звали Адольф Гитлер. А трансцендентальный правосубъектный трактат назывался "Майн кампф".
Назвать всю региональную (юридическую или любую другую) элиту только по факту рождения и проживания там реакционной - это путь в такое бесовство и такой правовой беспредел, из которого уже не будет никакого выхода.
Ленинградец имеет право занимать любую позицию и оцениваться по этой позиции, а не причисляться по факту своей прописки и рождения в разряд бесов или ангелов. Госпожа Морщакова не знает, что есть такое причисление по указанным фактам? Это синдром африканской дикости, трайболизация сознания. Трайб - это и есть региональная клановая группа (племя), наделяемая союзными племенами позитивными, а враждебными племенами негативными, совокупными абсолютными характеристиками. Какой Гоббс, какой Локк, какой либерализм, какой либеральный атом, какой суверенитет личности (без которого не может быть ни правозащитности, ни прав человека)? Племя Умбо - благое, племя Юмбо - поганое! Тот геноцид, который мы наблюдаем в современной "глобализируемой" Африке. Погром, возведенный в стадию высшей либерально-демократической посвященности.
Сказанного достаточно.
По роду службы я не имею права отождествлять себя ни с какой политической группой. И для меня есть одна группа, которая неприемлема и морально, и профессионально - праворазрушители, притворяющиеся правозащитниками. Апологеты революционной целесообразности, рядящиеся в либеральные одежды. Ревнители погромов и геноцидов (демонизация по региональному признаку - это пролог к геноциду), называющие себя рыцарями защиты суверенитета личности и правосвобод.
Призываю любые политические силы не допускать в свои ряды ничего подобного. Ибо допустив это, данные силы встают на путь разрушения. Россия уже прошла страшный путь, приобрела горький опыт. И второй раз этот грязный номер не пройдет.
Валерий Зорькин,
Председатель
Конституционного суда
Российской Федерации
20 июля 2004 года