Генералиссимус снова вернулся в большую российскую политику. Очень быстро закончились споры по поводу переделки плиты с надписью "Волгоград", но осталось стойкое ощущение, что на этом расставание со Сталиным не закончилось: он еще не исчерпал своего политического ресурса и в трудную минуту может пригодиться. Как минимум в запасе еще Волгоград, появившийся на карте в 1961 году и обретший статус города-героя в 1965-м, как раз тогда, когда Брежнев превратил 9 мая в нерабочий день и поставил в центр государственного пиара идеологию Великой Отечественной.
Сталин разлит в воздухе бывшей империи. Все эти жалкие попытки российских футбольных болельщиков на чемпионате Европы в Португалии считывать гимн со спины впереди стоящего соседа, не различая помявшихся новых букв с проступающими сквозь них старыми словами. Эта ностальгия по экстенсивно раздувавшейся империи и всеобщему порядку в общей нищете, отливающаяся нам теперь пустыми, экономически бесперспективными пространствами, "северами", митингами в защиту льгот. Эта историческая слепота, следствием своим имеющая умеренные симпатии к Сталину со стороны 53 процентов соотечественников (согласно исследованию Центра Левады, которое проводилось в прошлом году по случаю пятидесятилетия смерти вождя). И наконец - редкая в наше время попытка осмыслить феномен генералиссимуса в литературе: роман Виктора Ерофеева "Хороший Сталин", только-только появившийся на книжных прилавках.
Это, как говорил классик, очень своевременная книга. Ее выход, казалось бы, случайным образом был синхронизирован с всплеском дискуссий по поводу Волгограда/Сталинграда. А на самом деле "Хороший Сталин" если бы и не попал сразу в центр дебатов, то оказался бы в коротком временном промежутке, когда они не ведутся. Речь ведь идет о старом "споре славян между собою", который еще вел сам с собой даже дорогой Леонид Ильич, боявшийся, как огня, обвинений в ресталинизации после "оттепели". И спор этот все 50 с лишним лет ни на секунду не прекращался. Ерофеев вписывает в контекст сталинской эпохи биографию своего отца, известного советского дипломата, начавшего свое восхождение по карьерной лестнице с поста помощника Молотова. Но таких биографий - в том смысле, что каждый человек старшего поколения все равно как-то соотносил себя со Сталиным и относился к нему - были миллионы. Я сам в дневниках своего отца, который более 20 лет проработал в ЦК, наткнулся на торопливые записи впечатлений от командировки в Волгоград в конце 60-х годов: те же споры, что и сейчас, та же констатация склонности местной номенклатуры к тому, чтобы переименовать город обратно в Сталинград. За 35 лет ничего не изменилось - как вело локальное начальство, вне зависимости от формальной партийной принадлежности, битву за Сталинград, так и продолжает вести, всякий раз заражая своим надоедливым энтузиазмом руководство страны.
Сталина, его образ, который, как казалось еще в 90-е, превратился во всего лишь забавный брэнд, неактуальный до такой степени, что новые поколения уже не понимают юмора Комара и Меламида или там Вагрича Бахчаняна, реанимировали без видимой надобности для использования в политических целях. Не в эстетических, потому что в противном случае у властей не поднялась бы рука на архитектурный символ сталинской Москвы и плод не то неряшливости, не то сознательного издевательства вождя над архитекторами - гостиницу "Москва". А ведь это по размаху, удальству и масштабам вызова здравому смыслу, историческому и эстетическому чувству примерно то же самое, что снести Дом на набережной архитектора Иофана.
Впрочем, чувство истории весьма индивидуально: для кого-то игры со сталинской топонимикой это утоление жажды исторической справедливости, для других - оскорбление памяти миллионов погибших в ГУЛАГе. Для Виктора Ерофеева детство было "счастливым сталинским" (на самом деле счастливым номенклатурным, независимо от имени высшего руководителя, потому что все-таки вкус кремлевской колбасы был величиной постоянной и перешедшей по наследству нынешней общедоступной "докторской из спеццеха"), для других - несчастным и загубленным. А при Сталине эти две категории детства нередко совпадали и составляли весьма контрастный оксюморон личной биографии...
По большому счету "Хороший Сталин" Виктора Ерофеева - не столько проза (хотя автор в одной из статей, объясняясь с родителями, настаивает на том, что роман не есть буквальное воспроизведение собственных воспоминаний), сколько жанр, который на Западе называют "эссе". Описание эпохи, просвечивающей сквозь историю жизни Владимира Ивановича Ерофеева, который боролся за идеалы, которых больше нет, но жил в период, подземными гнилыми соками которого, как грязноватой водой в метро, питается нынешняя политика. Эпохи, которую продают и перепродают на сегодняшнем политическом рынке, чьи акции то падают, то снова, как сегодня, резко идут вверх. "Его именем в конечном счете снова будет назван Сталинград, - прогнозирует сын советского дипломата, подвергший деконструкции частную биографию, протекавшую в государственных декорациях, - Сталина не надо реабилитировать, потому что он уже реабилитирован. Русская душа по натуре своей сталинистка. Чем дальше в прошлое уходят жертвы Сталина, тем сильнее и просветленнее становится Сталин. Жертвы - облачка времени... Возрождение Сталина будет перманентным, как перманентная революция Троцкого. Каждый начальник в России работает по-сталински, даже начальник железнодорожного полустанка излучает сталинскую идею".
Та же социология показывает: представления о том, кто является самой выдающейся исторической личностью, у респондентов старше 55 лет однозначное - это Ленин и Сталин. В иерархии респондентов младше 25 лет Сталин занимает четвертое место. А это огромное поле для работы с брэндом "Сталин", с его позиционированием и репозиционированием, адаптацией к интересам разных групп. Ведь было же понятно, что вялое равнодушие по поводу частичного переименования Волгограда в Сталинград станет главной, с позволения сказать, эмоцией по поводу этого события. Попробуем теперь на секунду представить себе такое, например, в разгар перестроечных разоблачений годов этак 1987-1989-го!
Сталин стал элементом системы идеологических сдержек и противовесов, инструментом по умасливанию определенных слоев электората. "Главный парадокс истории России, - пишет Ерофеев в "Хорошем Сталине", - состоит в том, что... Сталин остается в ней положительным народным героем". Если, конечно, дополним писателя, не подогревать искусственно в этом самом народе интерес к брэнду "Сталин". Чувство истории все-таки поддается воспитанию, и если в школьном учебнике людоеда называют людоедом, то так тому и быть.