В частности, не имеет достаточно убедительного объяснения легкость, с которой Хрущев сдал заговорщикам власть при всей скудости "амуниции", с которой они приступали к делу. Например, в мемуарах описывается, как заговорщики тайно вербовали своих сторонников. При переговорах с очередным членом Президиума ЦК (Г.И.Вороновым) выясняется, что тот, как и некоторые другие, колеблется, боится. И тогда Андропов выкладывает "решающий козырь": "Если Хрущев заартачится (т.е.окажет сопротивление и события пойдут по наихудшему варианту-В.О.), мы покажем ему документы, где есть его подписи об арестах в 35-37 годах". Смехотворность этого "аргумента" бьет в глаза - в стране не было людей, которые бы об этих подписях не знали. И Хрущев сам давно и убедительно объяснил, почему все, и он в том числе, должны были крутить кровавую сталинскую мясорубку: "мы боялись". Нет, все аргументы заговорщиков, до официального "освободить по состоянию здоровья" включительно не убедительны и легкость капитуляции Хрущева не объясняют.
Позднее выдвигались различные предположения о причинах такого поведения Хрущева. "Только значительно позже я понял истоки поведения отца. Он не верил, не хотел верить в возможность такого поворота событий... К тому же семидесятилетний отец устал. У него не было ни сил, ни желания вступать в борьбу за власть. Пусть все идет своим чередом, я вмешиваться не буду - очевидно, решил он" - таково мнение его сына С.Н.Хрущева. Сын, как и все другие мемуаристы, описывает во всей этой истории отца как сторону страдательную, безвольного пассивного субъекта, на которого направлены активные действия заговорщиков. Но это совершенно не соответствует характеру, темпераменту Хрущева, такой Хрущев истории не известен.
Первая инстинктивная реакция Хрущева на сигнал о заговоре была совершенно естественной и понятной. Его дочери позвонила женщина и пыталась рассказать ей о заговоре. (Были и другие попытки сообщить Хрущеву эту информацию, но что именно дошло до него - осталось неизвестным.) Дочь, не поинтересовавшись личностью звонившей и не вступая с ней в разговор, сразу переадресовала ее в КГБ. (Это реакция естественная. Такой же была первая реакция и сына Хрущева, когда ему позднее позвонил чекист Голюков: "Василий Иванович, вам надо обратиться в КГБ, к Семичастному". И только после того, как Голюков объяснил, что Семичастный сам участник заговора, что перенести разговор до возвращения бывшего в отъезде Хрущева, как предлагает сын, нельзя, после того, как Голюков отверг все другие попытки сына уйти от разговора, сын соглашается встретиться с ним, чтобы его выслушать.)
Но и не зная ни источника, ни конкретного содержания сигналов, Хрущев реагирует немедленно и естественно. "Незадолго до своего отъезда в Пицунду на одном из заседаний, когда остались лишь члены Президиума ЦК, он... сказал: "Что-то вы, друзья, против меня затеваете. Смотрите, в случае чего разбросаю как щенят". Но "... все члены Президиума чуть ли не хором стали клясться, что ни у кого из них и в помыслах ничего подобного не было и быть не могло. Тем не менее Хрущев, обращаясь к Микояну, проговорил: "Давай-ка, Анастас Иванович, займись этим делом, постарайся выяснить, что это за мышиная возня". Такова, повторим, первая и естественная реакция Хрущева на сигнал о заговоре.
Но вот через некоторое время, когда до него через сына доходит подробная и достоверная информация о заговоре, его поведение принципиально меняется. Почему?
Здесь надо заметить, что ни в одних воспоминаниях не описывается его личное положение к моменту заговора. А ведь Хрущев должен был оценивать ситуацию не только с партийных и государственных позиций - здесь как раз все и всем было уже ясно - но и учитывать свои личные проблемы, решения которых он мучительно искал.
Его постоянно огнем жгла мысль (и его совсем уж нелепые метания последних лет - от разделения парткомитетов на городские и сельские до попыток ездить на работу на "Москвиче" - об этом свидетельствуют): пройдет совсем немного времени - и его, именно и только его, спросят - так где помпезно обещанный партией коммунизм? Что с "торжественно провозглашенной" программой КПСС? Как с лозунгом "догнать и перегнать"? Где семилетний план? А что о кукурузе..? И таких убийственных вопросов - без конца... Можно ли допустить, что Хрущев, человек величайшей хитрости - не понимал, что если он вступит в борьбу за власть и, не дай бог, победит - отвечать на эти вопросы ему придется неизбежно? Не следует его недооценивать...
Именно в этой ситуации Хрущев, видимо, решил, что так счастливо подвернувшийся заговор был таким везением, таким подарком судьбы для него, какой не мог бы ему преподнести никакой Дед Мороз. И как чудесно этот заговор при удаче решал все проблемы всех участников событий! Хрущева: он - жертва заговора, хоть и не прямое сочувствие, но уж значительное смягчение "народного гнева" ему обеспечено, душа будет отпущена на покаяние... Партии: есть на кого списать очередной этап "славного пути", валите на Хрущева, как на мертвого...
То, что план был именно таков, показывает уже самая первая реакция Хрущева на подробный рассказ сына о заговоре. "Мы опять повернули к даче. Шли молча. Уже у самого дома он спросил меня (т.е. после тщательного обдумывания - В.О.): "Ты кому-нибудь говорил о своей встрече?" - "Конечно, нет! Как можно болтать о таком!" - "Правильно! - одобрил он. -И никому не говори!". Сын предлагает ему самому встретиться с "этим человеком" - нет, он против, слишком резкое его вмешательство в ситуацию вызовет у заговорщиков панику и повредит выполнению его плана. Что же делает Хрущев? Подчеркнуто не предпринимая никаких резких шагов, он в присутствии Микояна как бы мимоходом, между другими делами спрашивает у Подгорного (как уже известно Хрущеву, одного из главарей заговора. - В.О.): заговор существует? И получает именно тот ответ, который ему нужен по плану и которого ему вполне достаточно: "Как вы только могли подумать такое, Никита Сергеевич?" И на этот раз Хрущев дает понять Подгорному, Микояну и всем заговорщикам, что ничего "такого" думать он ни в коем случае не будет. Как воспринимает сын такой его шаг? "Отец, продолжая вчерашний разговор, сразу же начал без предисловий: "Видимо, то, о чем ты говорил, чепуха. Мы с Микояном и Подгорным вместе выходили из Совета Министров, и я в двух словах пересказал им твой рассказ. Подгорный просто высмеял меня..." "У меня сердце просто упало... Начиная разговор с отцом, я опасался чего-то подобного... но такого я предположить не мог". Действительно, с традиционной точки зрения сына - ход совершенно ужасный, действительно "сердце упало"... А с точки зрения плана Хрущева - стальная логика! Он известил Подгорного и Микояна - и всех заговорщиков - о перемене своей позиции! Игра начата!
Теперь главное для Хрущева - не спугнуть заговорщиков, не обрушить всю интригу неосторожным движением. В любой момент кто-нибудь слабонервный может прибежать и закричать о заговоре вслух, официально! Хрущев знает: заговорщики уже сильно напуганы тем, что он располагает какой-то информацией о заговоре - и объем ее им неизвестен.
Заговор зреет... Но перед Хрущевым стоит и еще одна труднейшая задача. Хотя клич "Акела промахнулся" в стае уже прозвучал, ему необходимо, чтобы стая набросилась на него не спонтанно, а строго организованно, с соблюдением всех формальных процедур. Только при соблюдении формальностей заговорщики разделят с ним, а практически возьмут на себя всю ответственность за то, что происходило в стране под его руководством, - это очень важная деталь плана. И он исполнил ее блестяще. "...Хрущев... попросил не заставлять его выступать на Пленуме... что меня поразило - не были открыты прения на Пленуме... Я думаю, что некоторые члены Политбюро побоялись прений. Потому что наряду с Хрущевым могло достаться и Подгорному, и Полянскому, и Суслову, и некоторым другим" (Семичастный).
Хрущеву нужна величайшая выдержка, чтобы не поддаться на выпады отдельных членов стаи, рвущихся проявить активность и искусать его "до того". И он такую выдержку проявляет. В действительности он вынужден переносить гораздо более грубые унижения - и он их, сжав зубы, терпел. Надо было дать время заговорщикам все организовать "как следует".
Когда сын привез ему в Пицунду запись беседы Голюкова - чекиста, сообщившего о заговоре - с Микояном, которому Хрущев поручил "заняться этим делом", он был ошеломлен еще больше.
На прогулке в Пицунде Хрущев, Микоян и приехавший сын Хрущева: "Я привез запись, Анастас Иванович. Что с ней делать?" - "Вернемся - отдашь Анастасу -ОТВЕЧАЕТ ЗА МИКОЯНА ОТЕЦ (выделено мной. - В.О.). Вчера приезжал к нам Воробьев, секретарь Краснодарского крайкома, - продолжил он. - Мы его спросили обо всех этих разговорах с Игнатовым (один из главных заговорщиков. - В.О.). Он все начисто отрицал. Оказывается, ничего подобного не было. Он нас заверил, что информация этого человека - забыл его фамилию - плод воображения. Считая тему исчерпанной, отец вернулся к текущим делам. Я оторопел. Так значит, они все эти дни не только ничего не предпринимали, но даже не пытались выяснить, соответствует ли истине полученная информация?...Что это? Наивность? Как можно проявлять такое легкомыслие?". Какое убедительное косвенное свидетельство -скажет юрист! Какое яркое ненамеренное свидетельство - скажет историк! Сын неосознанно, но точно передает ведущую роль Хрущева в разговоре. И разговор, и ситуация в целом явно у Хрущева под контролем. И оторопевать сыну не стоило. Ответ вовсе не наивен и свидетельствует как раз о продуманности действий Хрущева. "Ничего не предпринимает, даже не пытается выяснить" он не по наивности и легкомыслию, а именно в соответствии со своим планом. И весь ответ предназначен вовсе не сыну, а Микояну. Это его, а через него и заговорщиков надо еще и еще раз убедить: Хрущев поднимать волны не будет, действуйте смелее. Учитывая страх заговорщиков, Микояну приходится постоянно проверять, а Хрущеву подтверждать неизменность своей позиции.
Уже одно то, сколько и каких унижений заставил себя вытерпеть Хрущев - причем продолжая сохранять реальную власть - заставляет думать, что руководили событиями не только заговорщики, но и он. Опасность сложившейся ситуации хорошо понимает председатель КГБ Семичастный и обращается к руководителям заговора: "Ускорьте события, в любой момент Хрущев может отдать приказ подавить заговор - и я буду должен (! - В.О.) его выполнить". Понимают это и заговорщики - и, не дожидаясь намеченного на ноябрь очередного пленума ЦК, требуют от Хрущева срочно прибыть в Москву: "здесь вот собрались товарищи и хотят рассмотреть вопрос..." И даже в этот момент, понимая, что реальная власть Хрущева отнюдь не нейтрализована, трусят, подталкивают друг друга к телефону -кто должен звонить Хрущеву.
И Хрущев слабо, явно "для порядка" повозражав, не давая никаких команд силовым структурам, взяв с собой минимально возможную (пять человек из пятидесяти) охрану, соглашается прервать отпуск и приехать.
В вечер перед отлетом в Москву Микоян ушел от Хрущева заполночь - и время, вероятнее всего, было потрачено Хрущевым именно на то, чтобы снова и снова уверить заговорщиков - да смелее же... Около полуночи в Москву ушел сигнал: "он заказал самолет". Семичастный "немедленно позвонил Брежневу. Ну, и все успокоились".
Но даже и после этого уже в самолете, на подлете к Москве, Микоян (ах, мудрец, ах, перестраховщик!) снова говорит Хрущеву: "Дело не в каких-то срочных хозяйственных вопросах - они хотят тебя снимать". - "Ну что же, я не буду сопротивляться", - снова продолжает заверять Хрущев.
Изложенный вариант действий Хрущева реконструирован на основе косвенных доказательств. Прямых доказательств и быть не может - решение Хрущева из тех, о которых невозможно рассказать никогда и никому. Но гораздо логичнее предположить, что Хрущев отнюдь не был пассивной жертвой заговора, его решительное, активное невмешательство в ход заговора при полном контроле над ситуацией в целом было, отдадим ему должное, его последним и поистине гениальным, в отличие от многих предыдущих, экспромтом.
Такое изложение тех далеких уже событий и решений Н.С.Хрущева делает его поведение логичным и объясняет его поступки гораздо убедительнее, чем это делалось до сих пор.
рассекречено |
Личное дело комиссара запаса Н.С. Хрущева
"Аттестация за период с 21 июля 1930 г. по 1 сентября 1930 г.
Личные данные: энергичен и решителен, инициативу проявлял недостаточно (то есть брать на себя ответственность за других или за какое-то дело не стремился, но в то же время уже тогда, если что-то предпринимал, обращал на себя внимание энергичностью и решительностью. - Н.Д.), дисциплинирован (это всегда ценилось, а Сталиным тем более. - Н.Д.); походы вынес удовлетворительно.
Служебные данные: военная подготовка, стрелковое дело - усвоил удовлетворительно; оружие - удовлетворительно; стрельбы выполнил (выходит: военными и воинскими данными не отличался. - Н.Д.); политзанятия "Наши западные соседи" усвоил удовлетворительно; политработа и политигры - удовлетворительно (стало быть, к истории и политическим теориям интереса не проявлял. - Н.Д.).
Тактическая подготовка: в обстановке разбирается вполне (значит, было у него чутье, позволявшее ему раньше многих других определять - откуда подует ветер. Недаром бывший председатель КГБ Владимир Семичастный говорил мне: "Хрущев толком не учился, но от мамы получил столько, сколько иные не получают и после нескольких академий". - Н.Д.); язык имеет, нет системы в мышлении по оценке обстановки и принятию решений.
Командир роты - старшина политсостава Страшненко. 3 сентября 1930 г.
С "Аттестацией" и выводами согласен. Нач. под. див. Исаенко. 17 октября 1930 г."
Итак, из главных данных "личного дела" Н.С. Хрущева прямо следует, что даже в зрелом, 36-летнем, возрасте большинство его качеств оценивались как удовлетворительные. Напрашивается вывод: прислушались бы тогда к мнению старшины Страшненко, особенно к заключительным его словам, как это сделал нач. под. див. Исаенко, может быть, и не было бы у нас разразившихся в годы правления Хрущева и после: смуты, разброда, развала, бед и позора на весь мир... Впрочем, Хрущев был закономерным продуктом складывавшейся системы, которая в том или ином обличье, но, скорее всего, пришла бы к тому, к чему пришла! Вместе с тем нельзя не признать, что очень наблюдательным и дальновидным оказался этот самый старшина Страшненко...
Комментировал Николай Добрюха.
личное мнение |
"Он мог принести большой вред"
(Выдержки из интервью экс-председателя КГБ СССР Владимира Семичастного):
- С Хрущевым я начал работать, когда он был первым еще на Украине. Он относился ко мне прилично. И я к нему тоже...
Хрущев в отличие от того, что случилось потом, кадровую политику из рук не выпускал, он держал все сам, и идеологию и печать он держал в руках. Выдвижение Солженицына на Ленинскую премию исходило от Хрущева. Газета "Правда" с подачи Хрущева опубликовала это. И только через время, как бы оправдываясь, было напечатано, что сделано все как бы в порядке своеобразного предложения для обсуждения. А вначале ведь это выглядело как прямое указание, дескать, только так должно быть, потому что без ведома Хрущева ничего в прессе не выходило.
...Когда освобождали Хрущева, Хрущев уже выработал себя и начал топтаться на месте. Хрущев, как я говорю, был уже перезревший плод. Он уже "перезрел" настолько, что мог, если бы сорвался, принести вред больший, чем тогда, когда его без всякого шума спокойно убрали с дороги, чтобы он дальше не путался и не мешался под ногами. Очень большой вред он мог принести. А вообще... все, что мы сейчас имеем в стране, началось с Хрущева. Хотят это признать некоторые или не хотят - с Хрущева все началось!