Ситуация по-своему парадоксальная и на первый взгляд не поддающаяся разумному объяснению: страна, подвергшаяся неслыханным террористическим атакам, практически сразу же после этого становится объектом масштабной и целенаправленной информационной кампании. Жертва превращается в обвиняемого, чудовищность совершенного против нее преступления как бы плавно растворяется в предлагаемом глобальном выводе: "В России вообще все плохо...".
Что ещеенно атакованную Россию в СМИ сейчас обвиняют в ... агрессивной внешней политике. Когда, казалось бы, трагедия в Беслане должна была даже слепому открыть глаза в отношении того, с кем сегодня имеет дело Россия - и не она одна. Когда отсутствие альтернативы международной антитеррористической солидарности стало очевиднее очевидного. Но когда при всем этом подходы к России остаются неизменными, так что многие совершенно справедливо спрашивают: что же еще, какой степени бесчеловечности преступление должно произойти, чтобы в терзаемой террором стране кому-то перестала видеться одна лишь "империя зла"?
Дело даже не в самих выступлениях - "коллективных письмах общественности", форма которых в чем-то напоминает практику советских времен. Важнее в целом понять природу этого феномена, этого потенциала постоянных упреков в адрес России, на суть и стабильный объем которого, похоже, не влияют ни время, ни реальное положение дел в нашей стране. Что стоит за критикой: реальная озабоченность ситуацией и судьбами демократии в нашей стране? Попытки сделать политические карьеры на искусно культивируемых предрассудках и предубеждениях по поводу России? Растущие цены на нефть и раздражение по поводу того, что это богатство находится в руках "не у тех, у кого надо"? Страхи и обиды прошлого, "тлеющая русофобия" или осмысленное противодействие России?
Думается, хватает всего понемногу, равно как и каких-то иных личных мотивов, о которых благоразумно не распространяются в "открытых письмах". Вообще среди "всегда готовых" нелицеприятно высказаться в отношении России можно условно выделить три группы политиков, специалистов и журналистов:
1) условно говоря, "обыватели" - те, кто не очень понимает происходящее в России, руководствуясь расхожими стереотипами прежних лет, а также газетной информацией, ориентированной именно на такой взгляд, - это типичный подход провинциального обывателя, для которого Россия, Гондурас или Антарктида одинаково далеки и в равной мере не представляют повода для более детального ознакомления;
2) "догматики" - те, кто не хочет понимать происходящее в России, заведомо отметает возможность каких-либо перемен у "красных" и какого-либо сближения с Россией, и для кого она всегда будет "заповедником авторитаризма и нарушений прав человека", пока она не станет во всем похожа, скажем, на Люксембург;
3) "эксперты" - те, кто вполне понимает происходящее в России, но кого это происходящее не устраивает, будь то по экономическим, (гео)политическим, идеологическим, националистическим, религиозным или иным соображениям.
Сегодня много желающих требовать от России, обвинять ее, и не так много тех, кто ее готов и способен понять.
Очевидно, что подход к этим категориям со стороны российских политиков должен быть различным - даже в тех ситуациях, когда они объединяются в единую группу, как это было с письмом ста озабоченных судьбой демократии в России политиков. Именно исходя из этих соображений, к примеру, мы раз за разом терпеливо разъясняем нашу позицию в ПАСЕ, где, казалось бы, нас постоянно ожидают одни и те же резолюции по чеченскому вопросу, тон которых практически не меняется вне зависимости от того, что реально происходит в этой российской республике. Ибо мы по большей части не предполагаем злого умысла в действиях наших коллег по Парламентской ассамблее, но очень часто видим неосведомленность или нежелание понять то, что делается и делалось в Чечне все эти годы, пока готовились "резолюции-близнецы" по этому вопросу.
Очень часто за внешним упорством "догматиков" или нежеланием вникать в детали "обывателей" стоит отнюдь не злобное отношение к нашей стране, а просто долголетняя привычка проживания в стабильных комфортных условиях европейской демократии, которая по причине этого самого удобства становится естественным и универсальным идеалом. Отход от него, даже малейшее расхождение в нюансах вызывает непонимание и отрицание; объяснение же каких-то национальных и исторических особенностей, ментальности и иных реалий немедленно провоцирует подозрения в желании под личиной национального "протащить" авторитаризм и ущемить права и свободы личности.
Причем чем выше собственные достижения в этом отношении, чем более похожими становятся условия проживания, например, в странах Евросоюза, тем выше уровень требовательности к окружающим. Эту ситуацию удачно выразил Алексис Токвиль: "Можно сказать, что костер демократических страстей разгорается как раз тогда, когда для него остается все меньше горючего материала. ...Неравенство не кажется столь вопиющим, когда условия человеческого существования различны; при всеобщем единообразии любое отклонение от него уже вызывает протест тем больший, чем выше степень этого единообразия". Именно поэтому Россию, которая, по сути, находится в самом начале своего пути демократических преобразований и ничем не отличается от европейских стран или Америки на этой же фазе своего политического развития, оценивают по столь жестким меркам и завышенным критериям. Присутствует здесь, конечно, и определенный снобизм, нежелание (а зачастую и неспособность) поставить себя на место другой нации, другой страны, с иными условиями, иными политическими, историческими, духовными традициями; отказ в праве на поиск своего пути к той же самой цели, который, будь то в Европе, в Америке, в Японии или Турции, всегда имел свои особенности. Универсальна цель, но неуниверсален путь.
К сожалению, мы слишком много встречаем сегодня желающих требовать от России, обвинять ее, и не так много тех, кто готов и способен понять ее. Как будто после 1991 года существовал какой-нибудь обширный "план Маршалла" для России, который она не "отработала". Как будто не находилась Россия все эти годы практически наедине со своими проблемами, способными подорвать само существование любого государства - массовой бедностью, центробежными тенденциями, вспышками национализма, радикальными альтернативами на выборах, давно забытыми в западных демократиях. И именно сейчас, когда Россия стабилизировалась и близка к преодолению своих трудностей, она подвергается самым активным нападкам за отход от рекомендаций и рецептов, направлявшихся ей все эти годы вместо хотя бы элементарного снижения долгового бремени.
Запад, по сути, упустил свой шанс внести такой вклад в укрепление и возрождение России, который бы навсегда остался в памяти населения страны, как всегда будут помнить помощь Америки страны послевоенной Европы. Это лучше и нагляднее любых рассуждений о пользе реформ содействовало бы повышению открытости российского общества и укреплению взаимного доверия. Мы так и не увидели протянутой руки дружбы, зато в полной мере ощутили приближение военных структур к нашим границам в нарушение обещаний конца 80-х, поддержку явно антироссийских сил в странах СНГ, "двойные стандарты" по отношению к чеченским террористам и их эмиссарам, содействие развитию паразитических и непродуктивных форм капитализма и бегству капиталов и многое другое. Все это, на самом деле, дискредитировало демократические ценности в глазах российского населения гораздо больше, чем любые шаги российского руководства по обеспечению того, что в реальности составляет незыблемую опору демократии на Западе: безусловного соблюдения закона, обеспеченного через управляемость страны.
Очевидно и то, что сегодня очень часто причиной "стабильно негативного" подхода к российским реалиям становится непонимание тех существенных перемен в международной жизни, которые произошли за эти годы. Мир столкнулся с жесткой и непосредственной угрозой терроризма в таком масштабе, которого доселе не знал. События в Чечне середины 90-х уже поэтому не похожи на происходящее там сейчас. Сегодня под угрозой не только сама республика, и даже не Кавказ: это звено в цепи актов глобальной дестабилизации всего мира. Мира, который все цивилизованные страны хотели бы видеть царством демократии и прав человека. Непонимание этой ситуации и приводит к такого рода подходам, которые довелось слышать на последней сессии ПАСЕ: Россия-де борется с симптомами заболевания, вместо того, чтобы врачевать причины болезни, которые, дескать, проистекают из прежних и нынешних нарушений норм демократии в Чечне федеральными силами.
Разумеется, далеко не все там идеально, и упущений за все годы противостояния в Чечне было, увы, больше, чем достижений. Однако рецепт лечения чеченской "болезни", предлагаемый нам сегодня, означает то же, что и предложение человеку, поступившему в больницу с обширным инфарктом, соблюдать диету и воздерживаться от курения. Не потому, что диеты и воздержание - это плохо. А потому, что способ лечения не соответствует остроте момента. Вполне возможно, за этими рекомендациями кроется тайная, на уровне подсознания надежда на то, что "уж меня-то эта беда обойдет стороной. Терроризм, дескать, это, конечно, вещь страшная, но Россия-то, если судить по европейским критериям, сама виновата. И Америка, по большому счету, напрасно вмешивалась во все эти талибские проблемы. И Испания зря посылала войска в Ирак. А вот мы, строго соблюдая права человека, наверняка этой напасти избежим".
Мне вспоминаются в этой связи известные слова немецкого гуманиста и пацифиста пастора Мартина Нимёллера: "Когда нацисты пришли за коммунистами, я молчал. Ведь я не был коммунистом. Когда они арестовали социал-демократов, я молчал. Ведь я не был социал-демократом. Когда они пришли за профсоюзными деятелями, я не протестовал. Ведь я не был профсоюзным деятелем. Когда они пришли за евреями, я не протестовал. Ведь я не был евреем. Когда они пришли за мной, протестовать было уже некому".