Один называется "Илиада. Песнь 23. Погребение Патрокла". Второй - "Филоктет". Обе истории происходят на десятом году войны. Обе содержат в себе необычайную поэтическую энергию. В 23-й песне Ахилл оплакивает своего друга Патрокла. Не желая воевать, он отдал тому свои доспехи. В них Патрокл и был убит. Ахиллу привиделся горестный сон, в котором Патрокл умоляет о погребении. Плач по Патроклу и погребальные игры воинов составляют содержание этой песни.
В драме Эсхила оружие погибшего Геракла по его завещанию берет его друг Филоктет, но, отравленный змеей, он долгих десять лет остается гнить заживо на острове Лемнос, пока во главе с Одиссеем за ним не прибывают ахейцы - по пророчеству жреца только геракловым копьем они могут одолеть Трою.
Подобно Васильеву молодой Николай Рощин двигается к какой-то фантастической, никогда не существовавшей архаике. И тому, и другому спектаклю в качестве эпиграфа можно было бы поставить строфу из драматической поэмы Янниса Рицоса "Филоктет. Последняя маска": "Все равно за тобою - победа побед, которой нет равных (как сам ты сказал), - это знанье, отрадное и запредельное, что нету победы". Горький смысл этих строк обнаружился через трагические события последних месяцев со всей очевидностью.
Рощин придумал "Филоктета" с отчаянной изобретательностью и экспрессией. Если в его намерения входило поразить публику, то он сделал это самым радикальным образом. Его греки - хор эсхиловской трагедии - скорее варвары, чьи лица черны или грязны как лица дикарей. Фактура, тон этого спектакля воскрешает в памяти греческий цикл Пазолини - сухо, кроваво, диковинно в своей доисторической архаичности. Только у Рощина визуальная и звуковая сторона концепта исчерпывает его смысл. Да еще актер, который играет главную роль.
Мастер масок, любитель разнообразных фактур Николай Рощин придумывает здесь главный аттракцион - лежащего на авансцене Филоктета. Поначалу это холм, засыпанный стружкой, открытым оставлено только лицо, вернее - маска. И она ужасна. В белых струпьях и с черными кровавыми губами, растянутыми какой-то ужасной пыткой. Когда она - маска - открывает губы, то там, в отверстии рта - тоже черно и кроваво. Страшно. Горящий, кричащий рот и пылающие глаза на белой неподвижной маске - вот Филоктет, которого играет Дмитрий Волков. Он работает в открытой, патетической и изощренной технике старинного театра, так же, как Иван Волков, делал это в спектакле Рощина "Король-олень".
Когда могильник раскопан, то под ним оказывается тело, само себя приковавшее к своему легендарному оружию - кресту с торчащим полукружьем копий. Под барабанный бой, под неразборчивые крики, которые раздаются сверху, с площадки, на которой за ударной установкой сидит Иван Волков, поющий "партию" Геракла, Филоктет рассказывает диковинную историю своего погребения на острове Лемнос. Ужас оставленности, одиночества, тоски, превративший его в живое изваяние, горечь предательства, тщета жизни - обо всем этом и еще о чем-то совсем неведомом кричат и поют древними дикими голосами актеры Николая Рощина.
Спектакль Рощина кажется коротким и странным сном. В нем все случайно и дико, необязательно и неотменимо. Рощину доступны звук и цвет трагического, его кровавая и сосредоточенная серьезность, краски и тоска смерти. Но дальше этого концепт не двигается, застыв какой-то поразительной, многообещающей лавой. Рощин, подобно самому Валерию Фокину, автору и инициатору "Античной программы" Центра им. Мейерхольда и художественному руководителю постановки, довольствуется аттракционом - очень сильным по формальной изобретательности, но поразительно аморфным по смыслу.