По сути Курчаткин проделал любопытный литературный эксперимент - поставил в центр книги "доброго малого", сегодняшнего Петрушу Гринева - недаром эпиграф к роману да и само заглавие взяты из "Капитанской дочки". Критика немедленно решила, что всеобщая тоска по "положительному герою" наконец удовлетворена, темное царство молодых циников и маргиналов, наполняющих современную словесность, озарил луч света; вот и премию "Российский сюжет", делавшую ставку на "позитивные тенденции" русской действительности, роман Курчаткина получил. Однако при личной беседе с писателем выяснилось, что все не так просто.
- К "Солнцу сияло" плотно примагнитилась формулировка: "в романе изображен положительный герой нашего времени". Вы с ней согласны?
- "Положительный герой" - это идеологема, которая никак не приложима к литературе. По отношению к роману эта формулировка повторяется так часто, что я уже готов взбелениться. Все пошло, видимо, от пресс-релиза премии "Российский сюжет", где было написано, что в книге дан цельный образ молодого человека, "положительного героя" нашего времени. Но я писал человека нормальной, гуманистической нравственной ориентации. Саня - просто нормальный человек. У него здоровые человеческие инстинкты, он старается жить по заповедям. С помощью заповедей он пробивается к самому себе.
- Значит, даже нормальность воспринимается в современном обществе как что-то необычное и светлое. Любопытно и другое: ваш герой принадлежит к поколению нынешних тридцатилетних, а значит, он младше автора примерно в два раза - почему вас заинтересовал образ молодого человека?
- У нас очень много говорилось о том, что новая Россия поставила крест на старшем поколении, на стариках. У меня к концу 1990-х годов сложилось убеждение, что хуже всего пришлось поколению тех, кому в 1991-1992 годах было от 17 до 22 лет. Я оглядываюсь и вижу: вот мальчик, которого я когда-то держал на коленях. Сейчас он ходит с простреленными ногами, потому что занимался бизнесом. Другого нет в живых, в могилу его свели наркотики. Третий работал в системе одного олигарха, летал на личном самолете, перепродавал, скупал, и деньги у него сыпались из всех карманов. Однажды он совершил один маленький неверный шаг, и все закончилось падением. И с какой высоты! В результате - психушка, дикая ломка, два года, проведенные по ту сторону сознания... Сейчас этот человек ведет унылую жизнь клерка, получает мизерную зарплату, потому что выяснилось, что за 1990-е годы он не овладел никакой профессией, которая могла бы его прокормить. Так что людей поколения сегодняшних тридцатилетних перемесило по-страшному, их протащило через такую мясорубку, через такую смену всех ориентиров!
- Получается, у ваших героев есть реальные прототипы?
- Да, конечно. В романе очень многое списано с действительности. Истории с интервью Горбачева, с транспортировкой черного нала, со съемками клипов случались на самом деле. Хотя некоторые из них выведены в облегченном виде.
- Откуда взялось название романа? Понятно, что это цитата из "Капитанской дочки" Пушкина. Но как вы решились на такой почти "неприличный" оптимизм?
- Я долго искал название и никак не мог найти. Роман уже был написан, а названия все не было. Я придумывал их одно за одним, посылал разные варианты одному своему другу, писателю, по электронной почте, он все отвергал. А про "Солнце сияло" написал, что если я не сохраню именно это заглавие, он перестанет со мной разговаривать. Что мне оставалось делать? Вообще же для меня заглавие "Солнце сияло" - контрапунктное и не такое уж солнечное. После страшной метели, после проигрыша 100 рублей, после того как подарен заячий тулупчик, Гриневу кажется, что самое страшное позади. А мы знаем, что впереди Пугачевский бунт и потеря не 100 рублей, а многих жизней, что и сам герой окажется около петли. То же самое и в "Солнце сияло": революция 1991 года закончилась, новая жизнь наступает, казалось бы, все великолепно, солнце сияет. Но сквозь его сияние просвечивает мгла грядущей кровавой бани.
- Литература может противостоять веку-волкодаву?
- В России литература то самое спасение, которым русский человек перебивался весь ХIХ век и весь ХХ век. Четыре года я веду вместе с Андреем Дмитриевым от журнала "Знамя" мастер-классы в Липках, куда съезжаются писатели со всей России. В позапрошлом году там присутствовали муж и жена из Омска, талантливые люди. На вопрос, почему вы пишете, они ответили: "Если не писать, то умрешь. Только писание, только творчество дает ощущение свободы". Их спросили: "Неужели сейчас, когда все можно, вы не свободны?" Они ответили: "Конечно, нет". Просто сегодня эта несвобода стала иной, в любом киоске продавщица знает, что стоит ей слово сказать против хозяина, она будет сразу же вытолкана взашей. Люди зависят от своих работодателей, как никогда. Работодатели могут сделать с собственными сотрудниками все что угодно.
- Как бы вы оценили сегодняшнее состояние отечественной литературы?
- У меня есть ощущение, что наша литература во взбесившемся состоянии, как и любая литература в переходный период. Подобное творилось в русской литературе и с 1917 до конца 1920-х годов. Достаточно почитать "Голый год" Пильняка, чтобы это почувствовать. Но постепенно наступила стабильность, советская литература оказалась четко конституирована: существовала литература Анатолия Иванова с его "Вечным зовом", существовала литература Юрия Казакова или Юрия Трифонова. В эпоху перелома все снова смешалось. Современная литература должна переварить и новую российскую буржуазность, и новое расслоение, и новую несвободу.
- Вы уже начали работу над новым романом?
- Я боюсь отвечать на такие вопросы. Не из чувства суеверия. Понимаете, для меня занятие литературой - это акт духовный, практически молитва. А когда молишься, отвлекаться в сторону и рассказывать, о чем именно ты молишься, согласитесь, это странно. Могу только ответить, что да, я молюсь, но не скажу, о чем.