Она была негласным тихим лидером этого поколения, и ее поэтические книги "Снегирь", "Замысел", "Облако сквозь деревья" формировали это поколение, точнее, формировали атмосферу, в которой это поколение могло бы выжить и жить.
Она всегда мечтала о читателе-соучастнике творческого процесса. Поэтому ее "Антология акмеизма" - одна из самых примечательных книг в этом жанре 90-х годов - открывалась словами: "Эта антология - не учебник, а книга, рассчитанная на самостоятельное и активное читательское соучастие". Таким "соучастием" и обернулась судьба нашей Тани - соучастием в судьбах живых и ушедших поэтов (вспомним, что это она создала и прокомментировала большой том Симонова в "Библиотеке поэта"!), соучастием в жизни, которой для нее стала литература, и соучастием в литературе, которой для нее стала жизнь.
Таня была в вопросах изящной словесности честной до того предела, когда честность исчерпывает все свои общегуманные возможности и кредиты, превращаясь в эхо. Не случайно последняя инициатива некоторых наших литераторов - переводить стихи Туркменбаши - вызвала у нее безапелляционное неприятие и отповедь. В литературе она не знала компромиссов.
Она была верна вольному братству российских поэтов - всегда обиженных (на редакторов, власть, друг на друга), всегда униженных (редакторами, властью, друг другом), всегда гордых своей принадлежностью к высокому племени орлиных - с одним единственным пером: в руках! В ней была особенная гордость - ахматовская по своему составу крови и золотому обеспечению Талантом. Она по-рыцарски защищала своих коллег, российских творцов, всегда бросалась в бой. Помнится, когда в одном книжном еженедельнике мы проводили накануне Нового года опрос об итогах года, ответы Татьяны Бек отличались не только взвешенностью, но и истинной и искренней заботливостью об изящной словесности России. "Когда человек умирает, - цитировала она в этой анкете свою любимую Ахматову, - изменяются его портреты..." Изменяются и его, читаные и прежде, тексты. После смерти Юрия Коваля я перечитала всю его прозу и поняла, что ушел от нас писатель непонятой мощи, искусственно загнанный в "детскую" нишу, обделенный. Его еще переосмыслят.
Для нее основным мерилом был Талант во всем многоцветьи российской словесности. В разделе "Лучшая книга года" того же опроса она призналась: "Отвечать на эту стремительную и резкую анкету затруднительно. Слишком она черно-белая. Например, назвав "лучшим" писателем осени Сергея Довлатова, я оставила за пределами бесконечной своей любви Чехова или Ходасевича, которых тоже перечитывала под шум нынешнего листопада, переходящего в снегопад".
Не один литературный питомец пойдет за скорбным гробом Тани и выпьет за помин души своей учительницы. Своих семинаристов в Литературном институте она опекала заботливо, как наседка. Как-то один молодой поэт не прошел творческий конкурс в Литинститут (что было естественно: семинар набирал один поэт-деревенщик). Поэт прямо из приемной комиссии позвонил мне: "Брошусь под троллейбус!" - "Подожди бросаться, - сказал я, - перезвони через несколько минут!" Я позвонил Тане: "Тут наш с тобой питомец не прошел по конкурсу - собирается броситься под троллейбус". - "Пусть пока не бросается, - последовал ответ, - я буду набирать семинар на следующий год - и возьму его!" Я передал поэту, позвонившему явно с остановки троллейбуса. - "Все равно брошусь!" - пообещал он. - "Перезвони мне через несколько минут!" Снова набираю Бек: "Таня, он все равно хочет бросаться. Не может ждать год!" - "Пусть не бросается и приезжает ко мне!" Поэт был принят в том же году и сейчас стал одним из лучших российских журналистов-книжников...
И еще она любила Красоту - тоже по-ахматовски: "Вечно манили меня задворки \ И позабытые богом свалки... \Не каравай, а сухие корки. \Не журавли, а дрянные галки... \Я красотой наделю пристрастно \ Всякие несовершенства эти...\То, что наверняка прекрасно, \И без меня проживет на свете!"
Я вспоминаю Татьяну Бек молодой, стройной, "с баскетбольной челкой", в ахматовской шали, как она описала себя в одном из ранних стихотворений. Мы были с ней членами комсомольской организации Московского отделения Союза писателей СССР, которая существовала вопреки всем комсомольским уставам. Возглавлял нашу организацию Юра Поляков, только вернувшийся из армии и поработавший в райкоме комсомола инструктором.
Посещаемость собраний - стопроцентная: в Дом литераторов в то время пройти было нелегко, посему пользовались случаем - сперва сидели на комсомольском собрании в парткоме, потом спускались в кафе с автографами на стенах, сдвигали столы и пили с чтением стихов. Как-то пришла к нам на собрание от партийной организации взрослых писателей одна поэтесса - в кофточке с двумя вышитыми клубничками на груди - каждая приходилась на свой эпицентр. Предложила молодежи организовать почин - взять шефство над престарелыми писателями. Мы - что? Мы - за! Попытался кто-то сказать, что у нас уже Полина Рожнова такую инициативу проявила - взяла шефство над Павлом Григорьевичем Антокольским. Даже с мужем-микробиологом развелась. Внуки и правнуки Павла Григорьевича схватились за голову, а тот пришел в секцию поэзии: принимайте Полину в союз, а то свой билет на стол положу. Поэтессе из парткома инициатива Полины не показалась. Энтузиазма что ли мало?.. Помню прищуренный взгляд Татьяны, в котором выражалось недоумение, непонимание важности исторического момента. Она была далека от нашего комсомольского настроения, переходящего в хохмачество и обратно. В организацию нашу входили в основном писательские дети, к которым отношение у меня было неоднозначным. Но Таня Бек - дочь замечательного автора "Волоколамского шоссе" и "Нового назначения" (этот роман мы узнали уже в перестройку) - она приняла от отца эстафетную палочку Таланта на генном уровне, и ее стихи стали явлением в нашей поэзии: "Я буду старой, буду белой, \ Глухой, нелепой, неумелой, \ Дающей лишние советы, - \Ну, словом, брошка и штиблеты... \ Дай! Независимо от моды \ Я воссоздам вот эти годы \ Безжалостно, сердечно, сухо... \ Я буду честная старуха"...
Уже не будет - останется все той же девочкой "с баскетбольной челкой", в ахматовской шали.