15 лет назад, в самое трудное для России время, 23-летний москвич создал оперный театр буквально из ничего. Создал в крошечном зале, и театр этот долго не принимали всерьез.
Сегодня его звезды поют в Париже, Лондоне, Токио, Торонто, Берлине, Брюсселе; театр только что вернулся из Голландии с Дягилевского фестиваля под руководством Валерия Гергиева. С ним работают лучшие дирижеры России, западная пресса считает "Геликон" самой современной оперной труппой нашей страны - на этой сцене все умеют все: петь, как оперные дивы, играть, как драматические актеры, им подвластна и трагическая опера, и оперетта, и барокко, и авангард. "Больше, чем Большой" - писала недавно лондонская "Гардиан". Эта встреча с Дмитрием Бертманом - попытка понять секрет международного успеха, каким пока не могут похвалиться крупнейшие сцены страны.
Когда поют врачи
Дмитрий Бертман: Честно сказать, я не задумывался над секретами. Но так случилось. Я поступил в ГИТИС в 16 лет. Очень любил музыку, оперу, сам был пианистом. У нас дома был игрушечный "театр", к которому я делал декорации, так что наигрался в гранд-оперу еще в детстве. Но в институте был типичным традиционалистом. И когда сокурсники говорили: "Надо все в опере ломать!" - меня это пугало. Мне никогда не хотелось ничего ломать. И самой большой мечтой было уехать куда-нибудь в Сибирь и работать там с провинциальными оперными дивами. Я ставил в Сыктывкаре, в Одессе, в Твери, в оперетте и в драме. А однажды мы с однокурсниками сделали в Москве "Мавру" Стравинского, всего на четыре артиста. И вот тут пошел настоящий фанатизм: мы что-то сделали сами! А это было время, когда в театры никто не ходил, - нехорошее время. Репетировали мы в овощном магазине на улице Герцена: там, на втором этаже, был детский клуб, где нам давали комнату.
Российская газета: За то, что вы с детьми немножко занимались оперой?
Бертман: За то, что я занимался с самодеятельностью медиков. У меня в Доме медиков прошло 9 постановок, пели одни врачи, и хирург-кардиолог пела "человеческий голос" Пуленка, между прочим. А "Иоланту" помогал оформлять Илья Глазунов. А костюмы - Нина Александровна Виноградова-Бенуа. В отличие от оперной студии в Доме культуры имени Чкалова (ее так и называли - "Ля Чкала"), где Кармен пела начальник станции метро "Белорусская", наши врачи были с консерваторским образованием. Аня Степаненко, например, была заведующей отделением аортошунтирования, первой в России стала делать такие операции. Приезжала на спектакль с окровавленными руками на "скорой помощи". А Марту в "Иоланте" пела главный педиатр Москвы - Нина Орлова. У нас и сейчас в труппе есть психоневролог. Он принимает больных в Зеленограде и поет у нас ведущий репертуар, лауреат трех международных конкурсов. Врачи вообще музыкальные люди.
РГ: А оркестр?
Бертман: А оркестр всегда играет только за деньги. Сначала там было всего 15 человек. Но к нам пришел из Свердловской оперы потрясающий дирижер - Кирилл Климентьевич Тихонов, ученик Хайкина. Он на себе вынес все наскоки критиков - они постоянно ругали оркестр. А музыканты приходили за 15 минут до начала спектакля, и нечем было им платить за репетиции. Музыканты хорошие - из Большого театра! И с листа играли ноты, которые впервые видят! Но не было других вариантов. Можно было, конечно, ничего этого не делать, но тогда и театра бы не было.
Вечно живая
РГ: Вы пришли в искусство спасать оперу? Некоторые считают, что она уже умерла!
Бертман: Опера вечно мертвая и вечно живая. Она непотопляемая. Если почитать критику хоть при Моцарте, вы увидете, что опера всегда была в кризисе, и всегда были люди, которым она непонятна.
РГ: Если Большой театр уважают, то с "Геликоном" дружат. И даже есть клуб друзей "Геликона". Расскажите о нем.
Бертман: Среди его членов - выдающиеся артисты и режиссеры, зарубежные звезды, влиятельные политики. Они - завсегдатаи наших спектаклей. Но я ни разу не обратился к ним с просьбой. И меня устраивает, что они просто зрители. Главное, что приходят в театр. Валентина Ивановна Матвиенко смотрела спектакли раз по семь, приводила друзей, делегации. Многие стали фанатами театра. Кто-то недавно сказал мне абсолютно точно: в России спонсорства для оперы не будет, пока не появятся фанаты. Как в футболе. Поэтому моя задача - создать оперных фанатов.
РГ: Многие говорят, что у вас талант иметь друзей.
Бертман: Я люблю общаться. Недавно в 3 часа ночи заехал в магазин, и там ребята продают мобильники. Они стали мне впаривать какую-то новую модель, и я с ними два часа проговорил. Мы коснулись культуры андеграунда, сленга и мелодий для мобильников. Мне с ними было безумно интересно. Потому что этот "антизритель" - мой. Который не был в опере. Но мне важно его знать, чтобы его привести в театр. Я спектакли ставлю, если честно, для себя, а зритель как бы подглядывает, причем в замочную скважину. Потому что если дверь настежь, туда и смотреть неинтересно. Это закон психологии. Если в театрах скучно - это оттого, что соц-арт продолжает существовать. Насильственный реализм - когда есть сплошные ответы, а вопросов нет. У нас даже Станиславского сделали мумией, а он - самый современный сегодня человек, не зря весь мир учится по нему. Как только мы в театре начинаем зрителю втолковывать, как ему понимать спектакль, - все! Зритель уже не свободен. Ему все на мясорубке перекрутили, прожевали, выплюнули и говорят - это мясо!
Норма на "Норму"
РГ: Какой бюджет вашего среднего спектакля?
Бертман: В рублях - миллионов шесть. Если костюмы и декорации делать не в Москве. Это сложно (нужны примерки и пр.), но других вариантов нет: московские мастерские мы не потянем. Стоимость пошива одного театрального костюма в России в среднем 2 тысячи долларов. А в хоре 60 человек, и есть несколько переодеваний и составов, а также декорации - выходит большая сумма.
РГ: Финансовое состояние театра менялось за эти годы?
Бертман: Все вокруг дорожает. А у нас много друзей, но нет ни спонсоров, ни попечителей. И главная проблема - помещение. Зал на 270 мест - это катастрофа. Мы уже четыре премьеры сделали в Европе, которые в Москве не игрались - негде.
РГ: Это копродукция?
Бертман: Это называется копродукцией, но это чистый "Геликон". Хотя "Норму" Беллини в испанском Сантандере мы ставили на суперзвезд. Пели тенор из "Метрополитен-опера" Ричард Маргисон, меццо Лючана Д Интино и бас Джакомо Престиа из "Ла Скала", наши солисты, хор и оркестр. Норму пела Мария Гулегина. Мощный состав. Но уже в Мериде, в Испании, в огромном, тысяч на десять, древнеримском амфитеатре мы играли "Милосердие Тита" Моцарта - там только "Геликон". Весь спектакль шел в воде. Построили на сцене римский бассейн. Август, жара, и мне было страшновато, как наши артисты будут петь в костюмах в такой зной. Вот и придумали, как им сделать комфортнее. Шучу. Но спектакль транслировался по всей Европе.
РГ: Лев Додин артистов в бассейн посадил, чтобы они страдали, а вы наоборот, чтоб им было легче...
Бертман: Это же певцы, а не драматические артисты! Потом мы делали "Аиду" на Страсбургском фестивале в Европейском дворце с залом на 4,5 тысячи мест. Тоже огромная постановка, которую в Москве нам играть негде. О "Набукко" в Париже и Дижоне ваша газета писала. Декорации теперь в Москве, и мы не можем найти место, где это сыграть.
РГ: Неужели с вашей мировой славой, с клубом друзей нельзя найти сцену хоть на несколько спектаклей в год?!
Бертман: В Большой театр, понятно, не пустят...
РГ: Но солистов-то ваших они любят.
Бертман: Как таких можно не любить!
РГ: А вас приглашали ставить в Большом?
Бертман: Не будь "Геликон-оперы", я в России был бы безработным.
РГ: Они, что, ревнуют?
Бертман: Большой театр - золотой запас России! Он вечен! Слава богу, что бренд его бессмертен, как Кощей: какие бы Иван Царевичи туда ни входили, они в этом царстве долго не задерживались. Хоть и были уверены в своей вечности. В сиянии золотых лож они теряли чувство реальности. А ведь настоящее золото - это Шаляпин, Федоровский, Голованов, Уланова, Покровский, Григорович... Они-то и держат Аполлона, который, к сожалению, не имеет вожжей для управления квадригой, - присмотритесь внимательнее. Так что при чем тут ревность?
РГ: Какие еще сцены в Москве годились бы для вашего "Набукко"?
Если в театрах скучно - это оттого, что соц-арт продолжает существовать. Насильственный реализм - когда есть сплошные ответы, а вопросов нет.
Бертман: МХАТа на Тверском, Театр Российской армии, Кремлевский дворец. Больше сцен нет. Но очень высокие цены на аренду. Ведь нам нужно два дня на монтировку. Но уже есть договоренность о том, чтобы Мария Гулегина и Ренато Брузон приехали спеть "Набукко". Могу сказать точно: если нам построят здание, сюрпризов будет очень много. Риккардо Мути дал согласие продирижировать открытие театра. Мы у него были на фестивале, в Равенне дали 15 спектаклей. В следующем году, видимо, поедем еще на 20 спектаклей. Обещала приехать и Чечилия Бартоли. Мечтаем продолжить сотрудничество с Ростроповичем и с Рождественским, запланировать постановки с Лазаревым и Федосеевым.
Дом с привидением
РГ: Как дела со строительством нового здания?
Бертман: Постановлению правительства о строительстве скоро два года. Это сложный объект - памятник культуры XIX века. Комиссия минкультуры по охране памятников дала согласие - ведь это будет театр, а не казино. Но недавно меня познакомили с одним теледоктором. И он сказал: "А мы у вас собираемся здание отобрать! Хотим бабки вложить и клуб для богатых врачей сделать". Я отвечаю: и вы - тоже? У нас же постановление правительства о реконструкции, миллионы потрачены на проектные работы! "Ничего, говорит, у нас есть люди, мы подпишем - и все". И вот такие провокации - постоянно. Например, на время строительства нас должны перевести в театр Et Cetera, которому построили новое здание. И вдруг пошли слухичто там собираются разместить варьете. Но я в это совершенно не верю, потому что знаю, что и правительство Москвы, и Александр Калягин на нашей стороне..
РГ: Когда начнется стройка?
Бертман: Правительство Москвы заверило, что осенью ковш войдет в землю. Мы стараемся не повторить ошибок других московских строек. Привлекаем известного акустика. Архитекторам я дал задание, чтобы основные средства были вложены в сценическую коробку, а не в "евроремонт". Чтобы сцена была оснащена по современным технологиям - лифты, выездные фуры...
РГ: Это считается - реконструкция?
Бертман: Реконструкция-реставрация. Интерьеры главного здания сохранятся, и зал - тоже. Только сцена будет с другой стороны и немного увеличится. А большим залом станет двор. Ему построят крышу, сцена будет раздвижная, а вся кирпичная кладка сохранится. Ведь здание - историческое. В нем помещалась опера Зимина и пел Шаляпин. В нем родился театр Таирова, в этом зале работал Мейерхольд и проходил первый концерт в России Клода Дебюсси, там бывали Чайковский, Шаховская, жила Дашкова. Правда, от тех времен мало что сохранилось: во время войны в дом попала бомба, и нынешняя архитектура - уже времен Сталина. Это тоже теперь памятник истории. Хотя существуют чертежи прежнего здания, и я считаю, что лучше бы вернуть его прежний облик - он намного красивее. Но белоколонный зал сохранился нетронутым, там мы пока и играем. И хотим после реконструкции дать ему имя Зимина. И есть мистическая деталь: от прежнего дома остался только рояль. Я его воспринимаю как посылку нам из прошлого.
РГ: А "призрак оперы" есть?
Бертман: Есть. У нас висит портрет княгини Шаховской, который Анатолий Нежный сделал по фотографии. Она много понастроила в Москве - усадьбу Глебово-Стрешнево, театр "Парадиз", где теперь Театр Маяковского, здание, где теперь "Геликон", содержала хоры и оркестры. Потом эмигрировала и умерла в нищете. Как умер в нищете Станиславский, как сегодня наши старики живут. Это отдельная тема. У чиновников зарплаты в тысячи долларов, а у Бориса Покровского, который сам по себе является нашим национальным достоянием и ценностью мировой культуры, и машины нет. Президентская пенсия меньше ста евро, да и льготы хотят отменить. Он живет с супругой, которая тоже национальное достояние - Ирина Масленникова, примадонна Большого театра. Несмотря на возраст, они оба много работают.
РГ: Сейчас многие говорят о деградации режиссуры. Что вы об этом думаете?
Бертман: Деградация несомненна. Люди ничему не учились, но выходят на профессиональную сцену - ставят, играют. И даже начинают задавать тон. А их дилетантизм сразу виден. Знаете, в блюде есть мясо и есть гарнир. Сейчас очень много мастеров гарнира, а с мясом проблема. Студентом я смотрел "Утиную охоту" и с Мягковым, и с Ефремовым, и с Игорем Васильевым, "Амадеус" смотрел с Табаковым. По тогдашним меркам - рядовые спектакли, а из головы не выходят, я до сих пор помню все актерские работы. А в новых спектаклях посмотрел - и забыл. Уходит то, чем наш театр всегда славился.
И еще одну вещь скажу. Сейчас много спорят, как найти национальную идею для России. А вся национальная идея - в искусстве, другой быть не может. Все в мире знают, что новая Россия - это война в Чечне, взрывы, взятки, убийства. И единственное, что вызывает уважение, - искусство. Именно за него нас любят. Как создал себе славу Юрий Лужков? Тем, что поддерживает культуру, строит театры, помогает жить музеям. И деятели культуры - армия, которая за него горой. Даже сейчас, в преддверии театральной реформы, все верят в Лужкова, говорят, что он не позволит погубить театры, как не допустил катастрофы с монетизацией... Культура, к сожалению, зависит от политиков, от их приоритетов. Можно ли себе представить, чтобы Жак Ширак устроил прием в честь какого-то второстепенного поп-певца, а не Плетнева, Башмета, Спивакова или того же Покровского. Именно такие звезды - слава России.
РГ: И эта слава утекает на Запад!
Бертман: Естественно. Не только из-за денег. Люди хотят чувствовать, что они нужны. Я знаю оперных артистов, теперь мировых звезд, которые готовы бесплатно спеть в театрах, откуда уехали. Но не приглашают. Россия богата талантами. В "Геликон" приходят петь молодые артисты из провинции с замечательными голосами, вырастают и уезжают. Я не злюсь. Отпускаю и даже содействую: каждый должен реализоваться. Если у меня уезжает артист, то я могу воспитать нового. Это моя работа - воспитывать артистов. Но уехавшие с удовольствием приезжают в "Геликон" и выступают. А когда поют на Западе, то с гордостью пишут, что они из "Геликон-оперы". Они - наши рекламоносители, послы России. Я могу дать гарантию: любой артист "Геликона" скажет, что для него театр - религия, священное место. И нет ни одного человека, который бы приходил в театр, как на работу.
Правила свечения
РГ: Каких законов не хватает театрам для нормальной жизни?
Бертман: О спонсорстве, о меценатстве. Это первейший закон! Без него даже и начинать театральную реформу бесполезно - она театр обречет на гибель. Чтобы театры могли выживать самостоятельно, нужна законодательная база, а ее нет. Я не понимаю, как экономисты могут предлагать такое! Ведь даже суммарный бюджет всех московских театров меньше, чем у одной парижской "Опера Бастий". Там минимальный гонорар артиста, который выходит в "моржовой роли" (как морж, выныривает, поет одну фразу и тонет) составляет 3 тысячи евро за выход. А у ведущих солистов - от 10 тысяч за спектакль. Даже некоторые наши артисты, которые приглашаются в "Мет" для подстраховки, просто ожидая за кулисами, получают столько, что им там молчать выгоднее, чем петь полный репертуар в Москве. Я уж не говорю, что труд там стоит намного больше, чем ткани и материалы. Когда я ставил "Травиату" в Торонто, платье для хористки обходилось в 3 тысячи долларов, их которых 500 - ткани, остальное - работа. Потому что труд человека - самое дорогое.
РГ: Каковы отношения театральных людей с властями?
Бертман: Знаете великую строчку Ахмадулиной: "Свечу учили правилам свечения..."? Вот и у нас недавно собрали деятелей культуры и объясняли им, как развивать современное искусство. А ведь художник как пишет, так и будет писать, не надо его трогать. И все эти установочные собрания ни к чему хорошему никогда не приводили. Недавно получаю приглашение на сессию директоров музыкальных театров по репертуарной политике. Но неужели надо опять с кем-то согласовывать репертуар? Это же дело художественного руководства. Хотя в европейских странах директора театров одного города всегда в контакте и координируют свои планы. Чтобы не получалось, как сейчас в Москве, где уже три "Царские невесты" и ни одного жениха. Нужна также срочная помощь с новыми таможенными правилами. Я ставил "Так поступают все" Моцарта в Германии, спектакль шел несколько лет, потом его сняли и предложили взять, если хотим, декорации и костюмы. Я подумал: супер! Опера шла бы в Москве практически задаром. Но оказалось, чтобы этот спектакль взять в дар, мы должны заплатить на таможне больше, чем если все заново изготовить в Москве. Каждая поездка театра за рубеж - это огромные затраты, потому что после таможни декорации приезжают сломанными. Мы их бережно грузим, а на границе солдаты все вытаскивают, а потом бросают в трейлер как попало.
РГ: Но реформы вроде бы отложены.
Бертман: Не верю я этому. Я думаю, чиновники будут тянуть и потихоньку их внедрять. А если внедрят, то вопрос: кто будет отбирать эти привилегированные театры, по каким критериям определять, кого финансировать, а кого - нет. Может быть, те успешные коллеги, которые и были идейными вдохновителями чиновников?
Я психологически готов к любой ситуации. Готов даже к закрытию "Геликона". Но я верю в Бога! Хотя продал душу театру.
Потрясающая профессия
РГ: Говорят, у вас выйдет "Повесть о настоящем человеке" Прокофьева?
Бертман: Да, к 9 Мая. Я решил: если делать, то надо, чтоб это был шлягер, чтобы на него ломилась молодежь. Это же последняя опера измученного советской властью Прокофьева. Прошлая ее постановка была в Большом в 1985 году. Ставил Георгий Ансимов, мой педагог, и Александр Лазарев. Редакцию музыки делал Альфред Шнитке - написал несколько номеров. Ансимов придумал соединить с музыкой оперы кантату Прокофьева "Александр Невский". И я сейчас хочу использовать этот прием, мне он кажется очень интересным. Получится такой оперный боевик. Мы ориентируемся на нормальных людей, у которых есть семья, свои интересы. Они пришли в оперный театр и не должны думать, как быстрее отсюда свалить. Опера - тоже театр, и судить ее надо по законам театра... И я хочу сделать "Повесть о настоящем человеке" про сегодняшних стариков, выброшенных из жизни.
РГ: "Геликон" - многократный лауреат "Золотой Маски" - каковы ваши отношения с этим фестивалем?
Бертман: В этом году нас опять отобрали в число номинантов. А отношения? Общаемся по факсу...
РГ: Вас часто приглашают для постановок за рубеж. Как начиналась международная карьера вашего театра?
Бертман: Мой первый спектакль на Западе - "Пиковая дама" на фестивале в Ирландии. Следующим был "Евгений Онегин". И вот когда я его ставил, что-то случилось с режиссером, которая работала над "Богемой". И мне предложили: а может, ты оба спектакля сделаешь? А я - Скорпион, мне интересно, когда сложности. И взялся. "Богема" прошла с большим успехом. И после нее начались "Травиаты" - пять спектаклей в разных странах, все разные. Мне мой импресарио сказал: "Пока ты ставишь русскую оперу, тебя воспринимают как режиссера этнического, специалиста по русским нравам, стилю и языку. В этом качестве и приглашают. Поэтому и на гастроли "Геликон", кроме русского репертуара, обязательно везет то "Кармен", то "Лулу", то "Сказки Гофмана"...
РГ: Как вы будете праздновать юбилей театра?
Бертман: Наша первая "Мавра" вышла 10 апреля 1990 года. Но в этот день мы будем не в Москве - у нас гала-концерт в лондонском Альберт-холле с Плетневым, Башметом и Нетребко. Вернемся и отпразднуем - весело, как всегда!
РГ: Самый простой вопрос напоследок: в чем же суть оперной режиссуры?
Бертман: Сын нашей солистки Ларисы Костюк в "Милосердии Тита" в Мериде играл роль мальчика. Ему очень понравилось, и он мне сказал: "Я, наверное, хочу быть певцом. А если голоса бог не даст, то - драматическим актером. А если вообще ничего не будет - то режиссером". И я ему ответил: "Точно! Это потрясающая работа: ничего не делаешь, удовольствие огромное и еще деньги платят!"