Российская газета Как совмещаются в вас писатель и чиновник?
Анатолий Приставкин | Никак не совмещаются. Совместить это невозможно. В книге "Долина смертной тени" я сам пытаюсь это исследовать. Можно рассматривать свою должность как лабораторию, как возможность увидеть жизнь в недоступном многим ракурсе.
РГ | Пошли в комиссию по помилованию как исследователь?
Приставкин | Да нет, конечно. Меня приперли. Я сидел в Риге и писал роман про Григория Котошихина. В XVII веке был такой высокопоставленный чиновник Посольского приказа, который бежал от интриг в Швецию, написал там замечательное сочинение про Россию и по широте душевной убил хозяина дома, в котором жил. Я отыскал там материалы суда, место, где его казнили. Роман был написан примерно на треть, когда мне позвонили, сказали, что моя кандидатура утверждена, надо приступать к работе. "Хорошо, говорю, но давайте я сначала все-таки роман допишу". - "Конечно, мы не настаиваем, но вот расстрельный списочек тут лежит".
РГ | Ничего себе.
Приставкин | Не пойду - расстреляют 50 человек. Как говорится, "спишут на революцию". Я потом видел эти желтые папочки с красной буквой "Р". Что я должен был делать, писать еще 10-15 страниц, зная, что из-за тебя убьют людей? Я поставил многоточие, которое до сих пор стоит, потому что думал, что через полгода вернусь к нему, собрал чемодан и приехал в Москву. Если у твоего порога будут убивать человека, то что бы ты в это время ни написал, это ничего не будет стоить в твоем понимании.
РГ | Но может ли человек со стороны, писатель, войти в правоохранительную систему и стать там своим?
Приставкин | Я не смог. У людей свой корпоративный язык. Бывшие работники милиции, даже занимаясь помилованием, остаются в своей корпорации. Для них я другой. Я вошел в систему, которая является конгломератом нескольких корпораций. Там есть юристы, есть бывшие советско-партийные служаки, бывшие красные командиры производства, которые тянут за собой своих людей и связаны с ними. Я не говорю, что это плохо.
РГ | Вы уверены?
Приставкин | При мне блистательные юридические умы, разрабатывая сотни поправок к Уголовному кодексу, спорили о материях, мне недоступных. Я вносил предложения по молодежи, по детям, не умея их правильно сформулировать. Для меня это была академия. С другой стороны, я, наверное, единственный человек, который может рассказать всю историю комиссии по помилованию - от ее создания и формирования идеи до структуры и деятельности. Мной исписано 10 толстых тетрадей. После трех томов "Долины смертной тени" я вряд ли к ним вернусь, но будущему исследователю этой системы они могут пригодиться. Я в них делал записи каждый день. Для меня этот мир стал открытием.
РГ | И все-таки для многих вы остаетесь автором книги, ставшей хрестоматийной, - "Ночевала тучка золотая". Нет писательской досады?
Приставкин | А я эту линию никогда не терял. Я называю себя "слепой лошадью", которая ходит в шахте по кругу. Сначала были интуитивно написанные маленькие рассказы, от которых я и сейчас не откажусь. Потом "Солдат и мальчик", где встречаются два никчемных человека, обороняясь вместе от черного мира. Потом "Тучка", потом "Кукушата", которых я даже больше люблю. Все это об одиноких ребятах - крошках со стола кровавого пиршества Сталина - детей врагов, детей кулаков. Потом книга "Судный день", тоже касающаяся жизни подростков во время войны. Это о мальчике, работающем центровщиком танков, которого судят за день прогула. Отчасти это и моя история.
РГ | Вы ведь в войну были практически сиротой?
Приставкин | Я работал в Жуковском недалеко от Люберец. Меня спас начальник лаборатории Турецкий. История была такая. Сосед мой решил спилить дерево на участке. За дерево тогда сажали. Поэтому за ночь надо было и дерево распилить, и сделать так, чтобы на этом месте не только опилок, но даже пня не осталось. Поэтому пилили под самую землю. За работу я получил чурбачок и пошел с ним на рынок, чтобы продать, очень жрать хотелось. И дальше я описываю историю мальчишки, который никак не может чурбачок продать, потому что ему кажется, что все время дают меньше, чем тот стоит.
РГ | А время уходит?
Приставкин | Да, и деньги у него потом крадут. И вот этот Семен Исаевич Турецкий, зная, что мне грозит, говорит нормировщице: "Напишите, что я ему дал вчерашним днем отгул; он сейчас напишет заявление". А табельщица понимала, что он хоть и главный, но кругом стукачи, и если что, то она будет крайней в этой истории. Она говорит: "Семен Исаевич, не буду". Он: "Вы понимаете, что с ним будет?"
РГ | А ей самой или на него доносить, или ждать, когда на нее донесут?
Приставкин | Да. И сцену я эту очень хорошо помню. И вот начальник лаборатории, у которого сотни людей, начинает упрашивать эту задрипанную табельщицу, с которой он завтра может что угодно сделать. Но в этот момент от нее зависит моя жизнь. "Я вас умоляю", - он унижался за мальчишку. Я запомнил это навсегда, хоть, может, не до конца понимал происходящее.
РГ | Опыта для будущего писателя больше чем достаточно...
Приставкин | Но я знал судьбы десятков ребят, с которыми тогда встречался. Вся эта система колоний и интернатов, через которую я прошел, была копией зековской системы. Во главе пахан, иерархическая лестница, внизу которой рабы, но если поднимешься, то можешь мучить других. У меня даже есть сочинение: "Как выжить в детдоме".
РГ | А как выжить в комиссии по помилованию?
Приставкин | Я не могу пока обо всем рассказать, поскольку продолжаю оставаться чиновником. Но понятно, что основная направленность отношения к заключенным - это посадить. Гулаговская система себя воссоздает и сохраняет. И посреди этого всего - наш жалкий костерчик, свечечка, которая дымит, коптит, но не умирает, светит. Конечно, ненависть к нам была огромная. Попытки уничтожить - постоянные. Доносы, организованная клевета. Я уже про себя в нескольких романах читал пышущие злобой страницы.
РГ | Так для чего это вам?
Приставкин | Эту возможность судьба дала. Можно долго говорить о совести, о том, что надо помогать людям. Но нам дали реальные ключи от тюрем. Мы разговариваем, а завтра у меня в плане тюрьма для опасных преступников в Твери. Неделю назад был в СИЗО для подростков. 14-15-летние мальчишки. Пять человек в одной камере. "За что сидишь?" - "Мобильник. Статья - разбой". Другого спрашиваешь: "За что?" - "Мобильник. Разбой". Третьего. "Мобильник. Разбой". Врать не станут, рядом воспитатель, который наизусть знает их дела. Спрашиваю его: "Сколько им могут дать?" - "От трех до пяти". За мобильник! Я позвонил, и ребятам какую-то помощь окажут, ложки, кружки привезут, вещи. Отремонтируют камеры, потому что начальник сказал, что краска нужна. В Тверь поеду с иностранкой, которая на грузовичке повезет им мыло и прочее. И само начальство все больше понимает, что нельзя подростков в тюрьму прятать. Неделя тюрьмы ломает им психику навсегда. Так что это не туризм для меня и не почетная должность, хотя по программе и встретят, и к губернатору повезут. Это работа, которую, ты понимаешь, никто, кроме тебя, не исполнит.
РГ | И уникальный писательский материал?
Приставкин | Знаете, я бы мог поехать совсем в другие места, чем тюрьмы и колонии, и там изучать жизнь. Но ведь это мне Бог послал. Ты говорил, что надо жалеть людей, что тебя самого люди вытащили - а меня буквально с того света не только Турецкий вытаскивал, - так вот возможность делом подтвердить слова. И мы делали это дело. Я находил таких же, как сам, дураков-романтиков. И Булат Окуджава оказался в этом котле. И Лев Разгон. И отец Александр Борисов. Мы настолько были сцеплены с идеей помилования, что, кажется, уже и другого мира не видели. Читать по 100-200 дел в неделю, а бывало, что и до 500.
РГ | И как это выдержать?
Приставкин | Как ни странно, с помощью сопротивления нам. Так человек устроен, и так жизнь устроена. Ты знаешь, что придут другие люди и будут казнить. Мы мешали тем, кто считал, что помилование - это дело милиции. Хотим казним, хотим милуем, сами знаем, кого надо, кого нет. Я дважды за 90-е годы подавал заявления об уходе, но меня сама комиссия уговаривала остаться. У меня есть пачка копий доносов Скуратова Ельцину, что мы специально компрометируем страну и президента.
РГ | Сейчас опять начали трепать ваше имя и ваших близких в связи с опусом бывшего соседа по дому?
Приставкин | Да, я слышал об этом. Клевета была всегда. Это как тень рядом со светом. Нормально. А негодяи это, в сущности, несчастные люди с глубокими личными проблемами, с "трупами в шкафу", как говорится. Например, графоман хочет стать писателем. То, что он напишет, никто читать не станет. Ну а если вылить помои на известного человека? Поднять скандал, шум?
РГ | То есть автора и книгу называть не будем?
Приставкин | А зачем? Ко мне пришел человек и говорит: "Знаешь, он сейчас бесится, что ты на него в суд не подаешь". Негодяй ждет скандала, раскрутки. Он зациклен на чем-либо, и эта маниакальная составляющая губит его. Таких людей можно только жалеть. Или презирать.
РГ | И все-таки, как быть, когда обливают грязью не только тебя, но и твоих близких, семью?
Приставкин | Знаете, мне тут недавно сказали: можешь гордиться, когда на человека клевещут, ему начинают сочувствовать.
РГ | А жене каково?
Приставкин | Марина, между прочим, тоже закаленный человек. Она, как и я, выросла без родителей. Чтобы учиться в МГУ, который, кстати, окончила с красным дипломом, работала с 15 лет дворником, лед колола на двух участках. Да и сейчас, работая в международном женском клубе, где жены иностранных дипломатов, бизнесменов, журналистов, она все больше не по дефиле и премьерам ездит, а по колониям, детдомам и тюрьмам, туда, где СПИД и туберкулез, где нужно помочь женщинам и подросткам.
РГ | Не удивляетесь на нее?
Приставкин | Мы с женой более двадцати лет вместе. Дочерью гордимся, она яркая личность, смелый, порядочный человек. Так что негодяи нас не волнуют. Поразила писательская среда, те уважаемые и известные люди, которые втянулись в эту бытовую вроде бы склоку. Я даже вспомнил детдомовские времена, когда правила стая с ее законами, и горе было "белой вороне", которая отстала от стаи. И вдруг входит в комнату моя жена Марина и кладет на стол странички из своей новой повести как раз об этом.
РГ | Два писателя в одном доме?!
Приставкин | Если честно, вначале я воспринял ее книгу не без иронии. Потом подивился наблюдательности. Смеялся, читая. Правда, сквозь слезы. Потом написал предисловие. Скоро эта повесть будет напечатана в одном из толстых журналов и наверняка привлечет к себе внимание. Уж очень многие ее герои покажутся знакомыми. Начиная с человека, который проходит там под именем Анальгин.
РГ | Философский роман?
Приставкин | Философский детектив, в котором для эксперимента покупаются известные люди. И вдруг возникает не тот реальный пошляк, а типаж из жизни, что вокруг нас. Вся наша денежно-экономическая, а по сути феодальная система приводит к тому, что в каждом виде искусства возникают свои монополисты. Могут купить футболистов, а могут писателей, скульпторов или телевидение, кино. И вот этот человечек проводит эксперимент, внушая свои идеи, нанимая авторов для скандальных романов, раскручивая их как пепси-колу, свои журналы о вояжах за границу или газету рекламы.
РГ | Мелкий демон?
Приставкин | Именно, что мелкий. Одномерный субъект, направленный на одну, но пламенную страсть. Естественно, что все и должно кончиться пожаром.
Досье "РГ"
Анатолий Игнатьевич Приставкин - писатель, десять лет работал председателем Комиссии по вопросам помилования при президенте РФ, в настоящее время - советник президента РФ по правовым вопросам. Автор двух с половиной десятков книг, вышедших более чем в сорока странах мира, в том числе: "Ночевала тучка золотая", "Кукушата", "Солдат и мальчик", "Синдром пьяного сердца", "Долина смертной тени", "Судный день", "Рязанка" и другие. Лауреат Государственной премии СССР и множества международных премий. Член исполкома русского ПЕН-центра.