Дом Скорик стоит на окраине села.
- Коннитива, - отвесила нам поклон хозяйка избушки-завалюшки Светлана Скорик.
Откуда в такой глухомани пожилая женщина может знать японский, да еще так чисто на нем говорить?
- У нас дома жил японский пленный, а до 1953 года сидел с нами в лагере, был моей нянькой, - говорит Светлана. - От него я маленько слов и выучила.
О женском лагере, в котором рождались и сидели дети, говорить до последнего времени не разрешалось. У Скорик брали даже какую-то подписку. Но все же рассказать о жизни детского лагеря за непроходимыми болотами и рекой Хунгари (ныне - Гур), откуда мало кто возвращался живым, она согласилась.
Мать Скорик - Анну Балун, урожденную ленинградку, в 1945 году отправили по этапу в секретный женский лагерь, на достройку железнодорожной ветки Комсомольск-на-Амуре - Ванино, которая должна была соединить материк с островом Сахалин. Женщины добывали глину, в больших чанах ее месили ногами, потом формовали кирпичи и обжигали в печке. Тут же ковали гвозди для нужд железной дороги. За горном работали подростки.
- В лагере моя мать и познакомилась с отцом, он был охранником, - рассказывает Светлана Скорик. - Благодаря ему, наверное, выжила да меня уберегла от смерти.
По словам Скорик, в детлагере не было сиделок, роженицам давали от силы день-два, а после родов опять гнали на работу. Она помнит вкус тряпки-пустышки, которую на целый день вместо соски, матери давали своим детям, чтобы те не плакали. Разбухая, она становилась такой большой, что самостоятельно выплюнуть ее уже не хватало сил. Из игрушек - были деревянные щепки, которых, словно кукол, наряжали в кусочки разноцветных тряпочек.
Так проходило детство за колючей проволокой. А в 1946 году в лагерь привезли пленных японцев. Один из них, инвалид, который не мог работать на производстве, нянчил детишек.
- Он был самым добрым, - вспоминает Скорик. - Пел мне песни на японском языке, словно кошка мурлыкал, а еще маму звал "мадама", что тоже было необычно.
Уже в 1953 году, когда лагерь расформировали, родители остались работать в селе, взяв к себе домой этого обрусевшего японца. К сожалению, женщина так и не смогла вспомнить его имени. В школьном музее от детлагеря сохранились лишь два кованых гвоздя, а у главы администрации - треснувший чан, в котором заключенным варили баланду.
Японцы теперь частые гости села Гурское. Сюда они приезжают помянуть родственников. Они единственные, кто установил фамилии тринадцати земляков, которые сидели и работали на железной дороге. Но вот к могилам пробиться так и не смогли: летом добраться до места, где прежде стоял детлагерь, невозможно, кругом топкие места и непроходимые буреломы. Путь туда открыт только зимой. Наши соотечественники памяти не сохранили. По свидетельствам местных жителей, кому удалось там побывать этой зимой, остались лишь фундаменты от бараков и цехов, а также железные остовы машин-полуторок.
- Может, у вас сохранилась какая-нибудь лагерная реликвия: ложка, кружка или номерок? - спросили мы у Скорик.
- Что вы! - воскликнула женщина. - От этих вещей старались как можно скорее избавиться. Когда мы вышли из лагеря, все выбросили, чтобы ни пуговичка, ни иголочка не напоминали о той лагерной жизни. Так сделали многие заключенные. Мама говорила: "Душу в стирку, память в ссылку".